– Послушайте, – обратился хозяин к новому жильцу, – готов побожиться, что я видел вас у Семадени.
Румяные щеки нашего героя густо зарделись. Видимо, ему не очень нравилось, что его видели в таком месте, и он стал оправдываться:
– Возможно. Очень возможно. Бывает, днем нечего делать, вот и забежишь на полчаса поглазеть, как сражаются на бильярде.
– А мне сдается, я вас видел с кием в руке подле зеленого стола и, конечно, не в капоте. Не понимаю, чего тут стесняться? Профессия как всякая профессия!
И тут наш хозяин, как говорят, попал в самую точку. Последнее время Аркадий Швейцер действительно жил только бильярдом. Собственно профессией его, как мы знаем, были карты. Но карты и бильярд – свояки, и даже весьма близкие, как, к примеру, учитель религиозной школы и сватовство, арендатор мясного сбора и мясники, торговец и банкротство, банкир и грабеж и тому подобное.
Сам Аркадий не играл теперь на бильярде. Это стоило ему немалых денег и уже осточертело. Нынче он лишь наблюдал за чужой игрой и «мазал».
«Мазать» на бильярде – это такое же занятие, как игра на бирже, и мы считаем не лишним остановиться на нем минуту-другую.
Представьте себе большой, сильно прокуренный и грязный зал, где стоит несколько длинных под зеленым сукном столов. Вокруг них с утра до поздней ночи вертятся молодые люди с киями в руках, бьют ими по точеным костяным шарам, и кто больше загонит в лузу шаров, тот кончил партию и забирает деньги.
Играют обыкновенно только двое, все остальные, люди самые различные, сидят вдоль стен, следят за игрой и делают ставки на того или иного игрока. Это и называется «мазать».
Среди игроков попадаются немало «специалистов». Они поначалу дают своему противнику несколько очков фору, выигрывают партию, а затем начинают вдруг проигрывать – делают фальшивые ходы (клопштос), у них появляется дрожь в руке (мандраже) и таким образом они ловят пижонов (простаков) и обирают их. Молодчики, которые сводят вот таких игроков, называются хозяевами или наводчиками.
Одним из таких наводчиков, пусть вас это не смущает, и был наш Аркадий Швейцер, он последнее время не вылазил из бильярдной. Он дышал день и ночь табачных дымом, слушал забористую брань, блатную речь, наблюдал дикие сцены, нескончаемые скандалы. Для нашего Аркадия это было падением, потому что по профессии он собственно картежник. Только несчастье заставило его так низко пасть. Но чего не сделает человек ради заработка! Аркадий помнил те славные времена, когда он вел большую игру: разъезжал со своими парнями на пароходах, ловил «зайцев» и потрошил их карманы до самого донышка. А потом неделями валялся в номерах гостиниц, не вылазил на свет божий и все играл, играл; затем в клубах метал банк: двадцать пять против двадцати, пятьдесят против сорока, сто против восьмидесяти, двести против ста шестидесяти, четыреста против трехсот двадцати. Вспомнив это, наш Аркадий тяжело вздохнул.
– О чем вы так вздыхаете? Вас гнетет горе еврейского народа или неудачи в игре?
– Какая там, к черту, игра! Какие карты! – огрызнулся Аркадий тоном державного властителя, потерявшего корону и власть. – Нынче ведут игру лишь со смертью. Прежде была игра, вот это игра! Куда девались те времена, когда понтировали и сто, и двести, и триста рублей на карту!
– Это вы так крупно играли? – спросил Бронзентолер и принялся как следует разглядывать соседа.
– Это, по-вашему, крупная игра? – ответил не без гордости Аркадий, точно разговор шел о его судах, бороздивших морские просторы, или о его юбилее, прогремевшем на весь мир. – Это вы называете крупной игрой?! А вы не видали, как понтируют пять сотен на карту? Как сейчас помню: сидела нас порядочная компания игроков. Смотрю, в банке изрядный куш – почти тысяча рублен. Банкомет смотрит на меня: «Что угодно?» – «Карту!» – говорю. «Сколько прикажете?» – спрашивает он. Я как стукну по столу: «Карту!»
Аркадию представляется, что он в клубе и понтирует. Лицо его пылает, глаза горят. Он ударил кулаком по столу, да так, что писатель чуть не свалился под стол, вскочив полумертвый, он в испуге стал разглядывать своего нового соседа.
Это понравилось Бронзентолеру, и он расхохотался.
– Что вы скажете о нашем сочинителе? – подмигнул хозяин. – Знаете, почему я назвал его Чемчиком? Потому, что он наряжается и следит за собой как настоящий немчик. А из немчика у меня получился Чемчик. Правда, прозвище здорово подходит ему?
– Точно по нему шито, чтоб мне пропасть! – заявил Аркадий и обернулся к Чемчику: – Носите на здоровье и износите не больным! – как говорила моя бабушка Толца, когда напяливала на меня молитвенное облачение, перешитое из ее ватной юбки.
Все трое расхохотались, и Чемчик показал при этом свои маленькие съеденные зубки.
– Значит, так крупно вы играли? Гм… – переспросил Бронзентолер и, не спуская глаз со своего нового квартиранта, выдохнул клуб дыма, который встретился с кольцами от сигары Аркадия. Облако наполнило маленькую темную комнатушку, и воздух так сгустился, что при свете маленькой лампешки друзья едва различали друг друга.
Глава четвертая
– Ну, а деньги? Чтобы вести такую игру, надо ведь иметь деньги? – спросил Бронзентолер и глянул на Аркадия так, как смотрит знаменитый профессор на своего пациента, то есть едва удостоив его взглядом.
– Вы спрашиваете, деньги? – ответил Аркадий и вынул толстую сигару изо рта. – Деньги, спрашиваете? Как звезд на небе! Мало пижонов на свете, фраеров, идиотов? Точно поджаренные голуби, готовенькие, сами в рот летят! Точно добрые духи, несут они вам навстречу деньги и умоляют: «Нате! Все берите, только поиграйте с нами!» Вот такие это дурни! Я их отлично знаю, так как сам был порядочным идиотом до тех пор, пока не приметил что полагается, не уловил хода. Тогда я стал делать деньги на другой манер. Эх, годы, годы! Это были, понимаете, годочки! – Аркадий чуть задумался и тяжело вздохнул. – Боюсь, те годы уже не вернутся. Это было в Одессе. Ах, Одесса, Одесса! Какой город, здравствовать ему до пришествия мессии! В Одессе, понимаете ли, я вырос. Приехал туда из Бессарабии, не про вас будь сказано, голый, босой, каждой булке улыбался. Я ведь, должны вы знать, благородного происхождения – внук самого «стража одеяний рода человеческого». А попросту говоря, это вот что: мой дед реб Арон служил сторожем в бане, охранял одежду порядочных домохозяев, пока они банились, и получал за это два пятиалтынных в неделю, не считая оплеух, так как у деда случалось немало пропажи. Исчезали и молитвенные одеяния и, извините, подштанники. Это было удивительное дело! Из-под носа у деда могли утащить что угодно, а он ни слова. Не пристыдит вора, не привлечет его. У этого дедушки – да будет благословенна память его! – я и воспитывался, так как отец мой сидел под семью замками. Ему оказали великую честь и посадили, должно быть, по наговору в одиночку. Солдат у двери охранял его от дурного глаза… чтобы он, упаси боже, не сиганул через забор и не удрал. А мамаша моя – долго жить ей! – училась кухарить у чужих печей. Боже упаси, не из благодеяния, а попросту за полтора рубля в неделю. Ей хотелось, чтобы я жил вместе с ней на кухне, кормился бы из одного котла. Но хозяйке, богатой женщине в жемчугах, не понравился мой аппетит. Я кушаю, заявила она, не сглазить бы, за троих. И мне показали дорогу. Волей-неволей пришлось обратиться к дедушке – царство ему небесное! – сидеть с ним в бане и стеречь чужую одежду. Однако это продолжалось недолго, так как я был большой охотник до наличных, а не имел, ну, скажите, гроша ломаного за душой. Вот я и надумал ревизовать хозяйские карманы, выуживать из чужих штанов мелочь, одалживаться, конечно, чтобы, когда бог поможет, возвратить обратно. Ну, что там трепаться! Я потрошил карманы до тех пор, пока меня не застукали на месте. Произошел скандал, дедушку прогнали, с должности, а я вынужден был сказать местечку «адье» и отправиться в Одессу. А чтобы легче было в пути, я продал свои сапожки и обзавелся деньжатами на пропитание, получил, как говорят – на путевые издержки.
И вот явился в Одессу этакий молодой бычок – парень лет шестнадцати – семнадцати. Я был молодчик хоть куда, поэтому вскоре же получил должность. Боже упаси, не у Эфроси в конторе, а в предприятии, имеющем дело с щетками и ваксой. Попросту говоря, я стал помощником чистильщика сапог. Бог помог мне овладеть ремеслом и завоевать симпатии у людей. Почистить пару сапог надо тоже уметь. Работа должна идти – шик-блеск. Плевок на щетку, мазок-другой, и катись Мойше-Мордхе колбаской.
Вскоре я сколотил немного денег, расплевался со своим хозяином-эксплуататором и открыл собственное дело: приобрел приличный ящик с зеркалами, две щетки, несколько коробок ваксы и отправился на Ришелье. Работал я, можно сказать, напропалую, скопил немного денег и заимел часы, собственные, чистого серебра. И мамаше своей в Бессарабию послал трешку, – пусть знает, что у нее есть сын в Одессе. Одним словом, показал я кукиш всему миру.
Но есть на свете великий бог! И должен ведь я был столоваться в еврейском трактире, который содержала красавица из красавиц. Рейзл святое имечко ее, но все звали ее Розой. И должен же был я прийтись ей по вкусу. Она уговорила меня бросить свое дело и перейти к ней на службу. А тут она меня разом произвела в вышибалы.
– Во что? – отозвался Бронзентолер.
– Во что произвела она вас? – переспросил и Чемчура.
– В вышибалы. Не знаете, что такое вышибала? – удивился Аркадий, как если б узнал, что вы не ведаете, что такое хлеб с медом. – Как же так? Вышибалой называют человека, который, если нужно кому-либо показать дверь, берет за шиворот, дает коленом под зад и напутствует словами: «Ко всем чертям!» Теперь ясно, что это значит?! А вышибалой я был весьма неплохим, и хозяйке тоже пришелся по душе. Короче говоря, эта самая Роза втюрилась в меня, как кошка в молоко, бегала за мной я в конце концов предложила пожениться. Я ей ответил: «Пожениться? – Пожалуйста. Очень даже хорошо! Однако я должен иметь денежное обеспечение, попросту говоря, тысчонку наличными». Она глянула на меня как на рехнувшегося. Но кто победил? Я, конечно. Помимо того, мы условились, что я не буду вмешиваться в ее дела, а она в мои. А мои дела были такие – бильярд и карты. Днем мы работали на бильярде, а ночью дулись в карты. Но как представляете вы себе нашу работу? Достойнейшие господа, лучшие молодые люди посещали наше заведение, учились играть на бильярде. Ну, а когда целый день играешь на бильярде, то ночью надо обязательно закусить картишками. Разве не так?…
Ни хозяин, ни его квартирант не могли ответить, так это или не так. И они попросили нового жильца продолжить свой рассказ. Аркадий закурил новую сигару и удовлетворил их просьбу.
Глава пятая
– Мне собственно следовало бы рассказать вам, как я расстался со своей красоткой, и почему расстался, и какую шпильку она мне вставила, но боюсь, рассказ затянется, а посему откладываю его до какого-нибудь праздника. Одним словом, я распрощался со своей благоверной и покатил дальше. Соскочил вот здесь, в Егупеце, стал искать себе дело. Но каким делом может заняться такой субъект, как я? На работу я ленив; письму и счету папаша забыл меня научить; торговать пшеницей и рожью или бумагами на бирже я боюсь. А вдруг, не дай боже, не будь того часа, проторгуюсь и вынужден буду объявить себя банкротом! «Черт с ними, с деньгами, только бы сохранить фирму», – сказал я как-то знакомому банкиру, после того как он остался без гроша и вдобавок получил несколько пощечин.
Вертелся я, вертелся, пока все же прилепился к делу. Как говорят, каждый раввин на свой манер, каждый пьяница по-своему пьет. Пронюхал я про один-другой домик и стал захаживать туда. Ничего дурного не скажешь: собираются каждую ночь – сегодня у одного, завтра у другого, вроде как на именины. Приглашают человек тридцать – сорок гостей, а среди них немало пижонов, то есть таких молодых людей, которые сами в рот просятся, как те жареные голуби: «Глотайте нас на здоровье!» Хозяин уж знает, что ему тут делать! Он усаживает дорогих гостей за зеленые столы, хитро подбирает партнеров. А сам необыкновенно любезен, предупредителен. Хозяюшка же самолично обносит каждого чаем, угощает вареньем, и игра идет до утра, как в настоящем клубе.
Так вот, представьте, меня там приняли за пижона, посадили за одним столом с какими-то подозрительными личностями. Один из них – капитан с золотыми пуговицами. И взяли меня в оборот как полагается. Я не поленился, встал из-за стола и, отозвав хозяина в сторону, сказал ему: «Послушайте, дядюшка! Вы должны знать, что я битый пес и в обиду себя не дам. Ваш капитан мне не нравится». – «Что это значит?» – спрашивает хозяин. – Почему не нравится?» – «А потому, говорю, что он такой же капитан, как я губернатор». – «Откуда это вам известно?» – «По рукам вижу. Больно ловко руками действует!» – «Что же вам угодно?» – «Мне угодно устроить маленький скандал. Всего лишь!» – «Вы с ума сошли! Сколько вы проиграли?» – «И вы возместите мне проигрыш? Э, нет!» – «Чего же вы хотите?» – «Хочу войти к вам в компанию; чтобы половина – моя, половина ваша, как говорил один мой приятель, когда собирался кого-нибудь выпотрошить; он тогда начинал вдруг выражаться по-немецки: «Leben und leben lassen».
И тут Аркадий громко расхохотался, да еще с каким-то взвизгиванием. Но увидев, что его никто не поддерживает, стал оправдываться:
– Не думайте, что я, упаси боже, прирожденный шулер, картежник, мазурик! То есть я, конечно, не праведник в шубе. Мне нечего перед вами рисоваться – ведь я не собираюсь с вами породниться, не прошу денег взаймы; боюсь, и сами вы, извините за выражение, такая же голь, как и я. Другой на моем месте обязательно приукрасил бы, а я говорю в открытую. У меня правда вся на поверхности, как на тарелочке. Нужда, понимаете ли, заставила взяться за этот горький хлеб. Один мой хороший знакомый говорит: лежит – бери, не то другой возьмет! Короче говоря, я вертелся на этих именинах до тех пор, пока не разразился скандал.
1 2 3 4 5 6