Мирское имя владыки — Владимир Саввич Котляров. Ему скоро семьдесят. Новый владыка располагает к себе даже внешностью: невысокий, коренастый, с пушистой седой бородой.
Коллеги-священники отмечают работоспособность владыки. Интеллигенция — начитанность и умение аргументированно объяснить свою точку зрения. Женщины — природное обаяние.
В общем, едва появившись в городе, митрополит Владимир уже успел его покорить.
— Давайте начнем с самого начала: с вашей семьи.
— Я родился в 1929-м в Северном Казахстане. Мои предки были крестьянами. В те края они перебрались при моем дедушке, во времена столыпинских реформ.
Отец с детства пел в церковном хоре. У него был очень красивый голос — альт. Когда еще мальчишкой, по большим праздникам он читал «Апостол», барыня за голос давала ему каждый раз рубль. Это в те времена, когда корова стоила три рубля!
Со временем отец стал регентом, псаломщиком, затем его рукоположили в дьяконы, а умер он уже священником.
В семье было шестеро детей. Я самый младший. Двое детей умерли еще в младенчестве. Остальные живы до сих пор.
Брат у меня живет в Москве. Он военный, полковник запаса. Одна сестра работала учительницей. Сейчас она живет в Майкопе. Вторая жила в Киеве. Много лет пела в хоре киевского Владимирского собора. У нее, как и у отца, прекрасный голос. Сейчас она на пенсии. Вместе со мной сестра приехала в Петербург.
— И вся семья — верующие?
— Мы с детства воспитывались в вере. Другой разговор, что, пока мне не исполнилось тринадцать, я и не догадывался, что отец — священник. Такие были времена.
Отцу приходилось скрывать сан. За ним охотились работники госбезопасности. Мы много переезжали. Документы о рукоположении отец хранил в тайнике.
Сам я, когда решил стать священником, сначала приобрел гражданскую специальность. Я считал, что она может пригодиться мне в лагере.
В 1948 году я окончил Джамбульский техникум статистики. То есть по образованию я бухгалтер.
Когда после войны стали открывать храмы, я начал посещать службы. Пел в хоре. Мне все это очень нравилось. В девятнадцать лет я уехал из Алма-Аты в Москву — поступать в семинарию.
Отец меня благословил. Но когда я ехал в поезде, то помню свои ощущения: я боялся даже загадывать, что со мной станет дальше.
Обычно тех, кто не принимает монашества, рукополагают в священники годам к 30-35. Я упросил тогдашнего митрополита рукоположить меня почти сразу после семинарии.
Я был необыкновенно молодым священником.
— А дальше?
— После семинарии я приехал в Ленинград. В здешней Духовной Академии был такой преподаватель — протоиерей Александр Осипов. Он преподавал Ветхий Завет.
В 1959 году он отрекся от веры, написал в «Правду» статью, в которой открыто похулил Бога, и стал ездить по стране с атеистическими лекциями. Меня попросили вести курс вместо него.
Ветхий Завет — очень трудная тема. Я отказывался. Хотя и недолго. А уже в 1962 году я принял монашество.
— Лично мне очень интересно: что чувствует человек, решающийся на такой шаг? Все-таки стать монахом… полностью изменить жизнь…
— Что сказать? Конечно, у монахов свои обеты, более строгий пост. Монахам необходимо читать «правило» — особые ежедневные молитвы. Но изменило ли это мою жизнь?
Понимаете, в детстве я перенес тяжелую травму. У меня был сломан позвоночник. Я долго и очень серьезно болел. Последствия сказываются до сих пор.
Так что жениться я, в общем-то, и не собирался. Думал: заведу жену, детей, а сам не выдержу. Семья будет страдать. Я не хотел осложнять чью-то жизнь. Решил, что лучше оставаться одному.
Так что жизнь почти не изменилась. У меня даже имя осталось прежнее.
Обычно, когда человек становится монахом, он получает другое, монашеское, имя. А я не хотел, чтобы в паспорте у меня значилось «Владимир Саввич», а люди звали бы меня… «владыко Пантелеймон»… или, скажем, «Амникодист».
Меня постригали в монахи в Троице-Сергиевой лавре. По традиции этой лавры, заранее были написаны три записки с разными именами: «Никон» (имя, предложенное настоятелем лавры), «Константин» (имя, предложенное патриархатом) и «Владимир» (имя, которое я предложил сам).
Постригавший меня ленинградский митрополит Никодим вытащил одну записку и громко прочел: «Брат наш… Владимир».
Я почувствовал, что по лицу у меня расползается улыбка.
— Правда ли, что у православных монахов какое-то особенно строгое постное меню?
— Не люблю, когда мне задают такие вопросы. Я ведь не спортсмен, не музыкант, чтобы кого-то интересовали подробности моей личной жизни.
— И все-таки?
— Хорошо. Я отвечу. Есть я стараюсь поменьше. Образ жизни у меня сидячий. Калорий расходуется мало, а толстеть не хочется.
С утра — очень легкий завтрак. Салат или каша. Вечером я почти никогда не ем. Разве что немного орехов. Просто чтобы не принимать лекарства на голодный желудок.
Когда несу послушание в монастыре, то там пост, конечно, строже. Недавно жил при Псково-Печерском монастыре. Решил себя испытать и десять дней голодал. Не ел вообще ничего.
Чувствовал себя превосходно! Восстановил свой нормальный вес: 75 килограммов. Ровно столько я весил в пятьдесят лет. Нормализовалось давление.
Организм так очистился, что в комнату вносили гвоздики, и я чувствовал их запах. А ведь считается, что гвоздики не пахнут.
Сейчас времени заниматься собой нет. Ничего этого я, конечно, не чувствую.
А вообще, вы поймите: я никогда не был приходским священником. Или монахом, служащим в монастыре. Я очень рано попал в особую рабочую струю и начал много работать за границей. Выполнял задания, наполовину церковные… а наполовину… скажем так, — дипломатические.
— Вы помните свою самую первую поездку?
— Прекрасно помню. При Хрущеве границы СССР немного приоткрылись. В 1961-м за рубеж отправилась первая большая делегация Русской Православной Церкви.
Сложилось так, что в эту делегацию попал и я.
Мы ехали в Нью-Дели, на конференцию Всемирного Совета Церквей. Есть такая организация. Ответственность — жуткая!
Все понимали: случись что, и это моментально отразится на отношении советского правительства к Церкви. А с другой стороны, мы разговаривали с людьми, видели, что им безумно интересно, но на самом деле люди уверены, что все приехавшие священники — агенты КГБ.
Приходилось доказывать, что мы представляем не Кремль, а именно Церковь.
Вставали затемно. Прямо в номере отеля служили литургию. Потом шли на заседания. Опыта никакого не было. Но мы старались изо всех сил, пытались представлять Православие в мире.
— Насколько я знаю, за тридцать лет вы успели побывать от Парижа до Индии…
— Да. Успел.
— Какой город запомнился больше всего?
— Иерусалим. Когда я был заместителем начальника Духовной миссии в Святой земле, нас там было всего трое. А иностранных посольств, миссий, представительств — больше сорока.
Я прожил там полгода. Начальник Миссии каждый вечер шел на один дипломатический прием, эконом — на другой, а я — на третий.
А еще мне, разумеется, запомнилась поездка 1962 года в Рим на II Ватиканский Собор, когда я встречался с Папой Иоанном XXIII. Я был там наблюдателем от Русской Православной Церкви.
То, что я увидел в Ватикане, меня потрясло!
— Потрясло?
— Все, что меня окружало, было таким величественным… сам этот громадный ватиканский Собор св. Петра… Вы, кстати, знаете, что наш петербургский Казанский собор — его уменьшенная копия?
На одном только заседании там могли присутствовать 90 кардиналов! Три тысячи епископов! И это в те годы, когда на весь громадный Советский Союз было 40-50 епископов!
— Было обидно за державу?
— И это тоже. Но главное, именно в Ватикане я впервые увидел, чем может стать Церковь, если ей не мешать нормально развиваться.
Огромное количество процветающих монастырей! Прекрасно функционирующие учебные заведения! Организации мирян, с которыми не могут не считаться правительства!
Вы даже не представляете, насколько это прекрасно работающая система! Ватикан отлаживал ее две тысячи лет. Сегодня Церковь на Западе — это могучая общественная сила!
В Ватикане я увидел, какой могла бы быть Русская Православная Церковь. И очень сожалел, что у нас эти возможности не используются.
Мы могли бы приносить пользу. Стать объединяющей, организующей, мобилизующей силой общества. А вместо этого…
— Раз вы сами об этом заговорили, давайте перейдем к политике.
— Политика меня очень интересует. То, чем я так долго занимался за границей, представляя там нашу Церковь и защищая интересы государства — это ведь тоже политика.
Я слежу за тем, что происходит в мире, с большим интересом. Читаю газеты, обязательно смотрю новости. Недавно вот нашлись благодетели, поставили мне в резиденцию особую антенну. Теперь могу принимать целых двадцать новостных каналов.
Чаще всего смотрю «Вести» по РТР, но, бывает, переключаю и на западные новости. Я изучал английский, французский и немецкий. Правда, толком ни на одном языке так и не говорю.
Многое из того, что я вижу, меня лично очень задевает. Недавние французские ядерные испытания в Тихом океане, например. Впрочем, вряд ли кого-нибудь заинтересует мое мнение по этому предмету.
— Когда в прошлом году в Польше проходили президентские выборы, польская Католическая церковь заняла четкую позицию. Было объявлено, кого и почему она поддерживает. Священники просили прихожан голосовать за определенных кандидатов.
— Я понимаю, о чем вы. Мы никогда не отдаем предпочтение определенным кандидатам. Мы поддерживаем тех, кто выступает за нравственное единство народа.
Церковь — не политическая партия. Наша политика — это Евангелие. Мы не хотим кого-то отталкивать. Православные христиане есть практически в каждой партии, в каждом движении.
— А лично вам можно ходить на выборы?
— Почему нет?
— И за кого вы голосовали на последних парламентских выборах?
— За… скажем так… за достойных политиков.
— Такие есть?
— Ну хорошо. Я попробую ответить. Разумеется, как и все нормальные люди, я просто не могу поддерживать тех, кто говорит, что наши солдаты станут мыть сапоги в Индийском океане.
Зачем нам это?
Мы, конечно, северяне. У нас очень сильна тяга к теплой воде. Но при чем здесь сапоги? Для России было бы куда полезнее, если бы все граждане были в состоянии съездить к Индийскому океану как туристы. Покупаться, позагорать… А не нацепив солдатскую каску.
— Приведу цитату. Во время теледебатов с Григорием Явлинским лидер КПРФ Геннадий Зюганов сказал: «Мы отказались от воинствующего атеизма. Русская идея, на которую мы опираемся, подразумевает уважение к духовно-нравственным основам жизни».
— Всем понятно, что это просто предвыборные трюки.
— Тогда каково ваше отношение к тому, что сегодня абсолютно все ведущие политики успели сфотографироваться на фоне православных куполов со свечкой в руках?
— Я не верю, что руководство КПРФ и прочие коммунисты так быстро изменились. За свою жизнь я видел много неверующих людей, атеистов, которые были хорошими людьми. Но безбожная идеология не может быть «хорошей».
То, что сегодня происходит в стране, — результат правления коммунистов. Все лучшие специалисты были вынуждены бежать из страны: инженеры, интеллигенция, цвет общества.
Кого из великих россиян ни коснись, — у каждого искалеченная судьба. Бродский вот умер в Америке. А Шаляпин, Бердяев, Рахманинов, Булгаков?..
— Булгаков? Вам, православному митрополиту, нравится «Мастер и Маргарита»?
— Очень нравится! Удивительно талантливая книга. Ну, а Воланд… Это ведь просто литературный прием…
— Как строится ваш рабочий день?
— С тех пор, как я приехал в Петербург, у меня очень напряженный график. Выходных до сих пор еще не было.
Просыпаюсь я обычно около шести. Привожу себя в порядок, вспоминаю, что у меня на сегодня запланировано. Некоторое время мне требуется, чтобы помолиться.
После этого сразу уезжаю из резиденции. Еду смотреть, что происходит в городе. Например, сегодня был в швейной мастерской на Березовой аллее. Там шьют облачения для священников и епископов. Я поговорил с женщинами: какие проблемы? чем нужно помочь?
Много проблем у монастырей. Традиционно отшельники селились в местах суровых. Для жизни не приспособленных. И когда вокруг складывались общины, то жить они могли только на то, что пожертвуют благодетели. А сегодня пожертвований почти нет.
Или недавно в одном женском монастыре пробурили скважину, чтобы качать воду. А в воде почти 20 % железа! Пить такую воду нельзя. Пока возим с ближайшего вокзала.
Такими вопросами занимаюсь где-то до обеда.
— А потом?
— Потом приезжаю в епархию. И уж тут сижу до позднего вечера. Много приглашений приходит от православных братств, общественных организаций. Все хотят познакомиться, просят отслужить у них литургию.
Считается, что когда человеку исполнилось сорок пять, после обеда он должен прилечь. Часик отдохнуть. У меня времени не хватает не только на всякие coffee-break, но даже чтобы исполнить то, что с утра запланировал на день.
Домой приезжаю часов в восемь-девять. И сразу сажусь разбираться с бумагами. Спать иду за полночь.
Хочется и почитать, и толком просмотреть газеты, но врачи говорят, что с моим здоровьем спать меньше, чем шесть-семь часов, просто опасно.
— Вы стояли во главе 11 епархий. Петербургская — двенадцатая. Позади больше сорока лет работы. Была ли она плодотворной? Что главного… настоящего вы сделали в жизни?
— Что я сделал — не мне оценивать. Я старался ко всему, чем занимаюсь, относиться как к главному… А насчет того, что лично я считаю важным…
Знаете, в свое время мне удалось поучаствовать в защите Святогорского монастыря, где похоронен Пушкин. Отстоять его. Не дать уничтожить.
Раньше там был музейчик. С такими, знаете, самодельными экспонатами. А теперь каждую неделю служится панихида по Александру Сергеевичу.
Для потомков… для России удалось сохранить замечательное место. В этом есть и моя заслуга тоже. Может быть, это и было главным.
На что здесь хочется обратить ваше внимание?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24