Неоднократно Льва Давидовича информировал об опасной болтовне Есенина Яков Блюмкин, надежнейший младший товарищ-чекист. Говорят, он в Баку однажды чуть не застрелил говоруна, когда тот сказал лишнее. Перепуганный оратор тогда сбежал в Тифлис.Так мог думать Троцкий – мы ничего лишнего не присочинили, есть документальный материал для более резкого внутреннего монолога «вождя».Врага Есенина не устраивала его чуждая Октябрю поэзия последних лет, о чем сам «архитектор революции» и напишет в статье, напечатанной в «Правде» 19 января 1926 года: «Поэт погиб потому, что был несроден революции».Рязанский скандалист позволял себе и личные резкие выпады против членов Политбюро ЦК РКП(б), характеризовал Гражданскую войну как «дикость подлую и злую», сгубившую тысячи прекраснейших талантов: В них Пушкин,Лермонтов,Кольцов,И наш Некрасов в них.В них я.В них даже Троцкий,Ленин и Бухарин.Не потому ль моею грустьюВеет стих,Глядя на ихНевымытые хари. Имеющая богатое смысловое значение рифма «Бухарин» – «хари» не оставляет сомнений в отношении автора к «вождям».Выделенные нами выше крамольные строки выбрасывались революционизаторами творчества поэта с 1926 по 1990 год, да и сегодня без них обходится стихотворение «Русь бесприютная» во многих сборниках. Так советская редактура препарировала отчаянные и крайне рискованные есенинские строки.Да, он вернулся в 1923 году в Россию «не тем, что уехал». «Хари» все помнили. Литературовед В.А. Вдовин подметил, что дерзкие строчки Есенина в «Руси бесприютной» могли послужить Николаю Бухарину личным мотивом для недовольства его поэзией в известной статье «Злые заметки» (Правда. 1927. 12 янв.). Коля Балаболкин (так именовал Бухарина Троцкий) добивал усопшего поэта испытанным большевистско-интернациональным оружием: «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого „национального характера“.Троцкий, в отличие от Бухарина и своего друга Сосновского, питавшего к Есенину зоологическую ненависть, – более страшная и хитрая бестия (недаром Ленин, сам политик коварный, называл Троцкого «Иудушкой», говорил о его «иезуитстве» и «утонченном вероломстве»). Внешне он выступал чуть ли не радетелем Есенина. После его возвращения из-за границы даже хотел его «приручить», предлагая ему возглавить новый литературный журнал. Тогда они не смогли договориться. Поэт тоже был не лыком шит, иногда публично говорил о своей, так сказать, лояльности к всесильному «вождю революции». На самом деле все было намного острее и сложнее. Исследователи убедительно доказали, что прототипом интербродяги Чекистова в есенинской поэме «Страна негодяев» (убийственный заголовок!) послужил Троцкий, как и литературный персонаж, одно время живший в городе Веймаре.Не исключено, что до Троцкого могла дойти фраза Есенина, сказанная в Берлине писателю-эмигранту Роману Гулю (опубликовано): «Не поеду в Россию, пока ею правит Троцкий-Бронштейн. <…> Он не должен править».Поводом для арестов поэта не раз служили доносы юрких, вертлявых товарищей: 1920-й, сентябрь – А. Рекстень, Шейкман; 1923-й, сентябрь – М. Роткин (Родкин); 1924-й, январь – Ю. Эрлих; 1924-й, февраль – С. Майзель, М. Крымский; 1924-й, март – братья Нейман.Поэт осуждал культ генералов в искусстве, порождавший идеологический таран и примитивизм. «Уже давно стало непреложным фактом, – писал он, – как бы не хвалил и не рекомендовал Троцкий разных Безыменских, что пролетарскому искусству грош цена…» (Россияне. 1923). Так и случилось.Он органически не умел лгать, не скрываясь, прямо говорил: «…мы в русской литературе не хозяева…» (из письменного показания поэта в милицию от 21 ноября 1923 г.). И опять оставался прав – отрицать им сказанное могут только невежды и фарисеи. В этом отношении у поэта есть авторитетнейшие предшественники, отмечавшие создавшуюся нездоровую и одностороннюю раскладку сил в русской литературе. Максим Горький, «буревестник», «основоположник», «великий пролетарский писатель» и т. д., которого трудно заподозрить в любви к Отечеству и национальной России (см. его брошюру «О русском крестьянстве». Берлин, 1922), с грустью говорил: «…все мы, писатели русские, работаем не у себя, а в чужих людях, послушники чужих монастырей…» (запись И. М. Касаткина; из его письма от 2 февраля 1916 года к критику Льву Клейнборту. Пушкинский Дом, ф. 586, ед. хр. №88, №35). Правде этих слов можно доверять. Их запомнил и передал друг Есенина и журналиста Г.Ф. Устинова прозаик Иван Михайлович Касаткин, тоже послуживший в ЧК на пользу революции, а в 1938 году сам попавший в ее железные сети. Кстати, Касаткин был одним из немногих друзей Есенина, сомневавшихся в официальной версии его гибели.Есенин не хотел быть пасынком на своей родной земле, с болью осознавал себя «чужестранцем». Его подруга Галина Бениславская записала в горячах сказанную им фразу: «Поймите, в моем доме не я хозяин, в мой дом я должен стучаться, а мне не открывают». Как непохожи эти выстраданные слова на убеждение Вольфа Эрлиха: «Мой дом – весь мир, Отец мой – Ленин…» (из сборника «Необычайные свидания друзей». Л., 1937). Несомненно, абстрактный Эрлих был Троцкому ближе, чем земной Есенин.Все вышесказанное приближает нас к выводу: стремление Луначарского предотвратить судебный процесс над поэтом перечеркнул Троцкий.Допустим, гипотеза верна, возразят наши оппоненты, но при чем тут убийство, – ведь нет никаких доказательств причастности Троцкого к трагедии в «Англетере». И будут не одиноки. Огорчим возражателей – доказательства есть, мы их специально приберегли, чтобы комплексно, разом выставить улики против главного вдохновителя бандитской расправы над поэтом. И это, надеемся, только начало «допросов истории».Прежде всего обратим внимание: 19 января 1926 года в своей статье о Есенине Троцкий пишет: «Больше не могу, – сказал 27 декабря побежденный жизнью поэт, – сказал без вызова и упрека…» И далее: «Только теперь, после 27 декабря (выделено нами. – В.К.), можем мы все, мало знавшие или совсем не знавшие поэта, до конца оценить…» – и прочая кудрявая красивость: «…каждая почти строка написана кровью пораненных жил», «сорвалось в обрыв незащищенное человеческое дитя!». Никогда автор этих крокодиловых слез не писал прежде о Есенине в таком возвышенно-сентиментальном стиле.Дело тут, конечно, не в грустном поводе, а в другом: Вольф Эрлих как раз к выходу «Правды» успел оформить в Ленинграде «Свидетельство о смерти» Есенина (мы его цитировали). Справка загса Московско-Нарвского района датируется 16 января 1926 года. Той же датой помечено письмо Эрлиха к матери, Анне Моисеевне, в Симбирск: «…живу в Москве с тех пор, как привез сюда Сергея (Есенина. – В.К.). Нет! На два дня выезжал в Питер». В другом, более позднем письме (не датировано) к тому же адресату Эрлих, посетовав, как говорилось, на свою ссору с Михаилом Фроманом из-за растраченных тем общих денег, лежавших на счету в издательстве «Радуга», сообщает: «Зимой я был несколько раз в Москве, а после смерти Есенина прожил там без малого 2 месяца» (известно, сексот ГПУ в это время встречался в столице с Галиной Бениславской, но где жил – остается тайной).Ловкий товарищ явно хлопотал, «приводя в порядок» «дело Есенина». 16 января 1926 года, дата оформления «Свидетельства о смерти» поэта, вернее «Справка», регистрировавшаяся Эрлихом (в ней значатся его фамилия и адрес, есть автограф) – не случайна. Очевидно, выполнив очередное срочное задание, он тут же укатил в Москву для отчета (возможно, письмо к матери он начинал писать в Ленинграде 16 января, когда заходил в загс, а закончил его, приехав в столицу). Необходимость в оперативном оформлении «Справки» объясняется тем, что она, по-видимому, потребовалась, как мы замечали, бывшей жене Есенина Зинаиде Райх, прибывшей тогда в Ленинград вместе с Вс. Мейерхольдом. Это косвенно подтверждает запись в «Дневнике» Корнея Чуковского от 25 января 1926 года: «Неделю тому назад я был у Мейерхольда». Пожалуй, Чуковский точен: вероятней всего, Зинаида Райх получила необходимую ей «справку» – для суда о наследовании права на есенинские гонорары – 18 января, в понедельник, или несколько позже.Примечательна спешка Эрлиха: он расписался в «Справке» 16 января (в субботу!) и ринулся в Москву.Это объясняется «очень просто»: на 18 января назначался вечер памяти Есенина в МХАТе, где должен был зачитать руководящее слово Троцкого артист Качалов, и ничего не должно было смущать организаторов лицемерного зрелища. Все сошло превосходно. Позже Эрлих ликовал. В письме (без даты) он сообщал мамаше о своем предстоящем путешествии – «вплоть до Америки». Двадцатитрехлетняя шестерка ГПУ вдруг разбогатела. Вряд ли Троцкий тогда встречался с ним, но, помня, что в свое время он явился для спасения России из-за океана, предположить его окольное милостивое внимание к «Вове» вполне возможно.Однако вернемся, по крайней мере, к ошибочной дате Троцкого – «27 декабря», как он фиксирует время смерти «такого прекрасного поэта». Что за абсурд? Его верный холуй, журналист Георгий Устинов, якобы трогательно опекавший Есенина в «Англетере», пишет (существуют газетные и иные варианты редакций его лжевоспоминаний): «Умер он в пять часов утра 28 декабря 1925 г.». О том же сообщали, ссылаясь на медицинские данные, не только ленинградские, но и московские издания. «Красная газета» (вечерний выпуск, понедельник, 28 декабря 1925 г., №313): «Сегодня в Ленинграде умер поэт Сергей Есенин». Утренний выпуск «Красной газеты» (в номере за 29 декабря 1925 г.) в редакционной заметке информирует: «Вчера в Ленинграде умер Сергей Есенин…» «Ленинградская правда» (1925. 29 дек. №300): «Вчера утром покончил жизнь самоубийством один из крупнейших современных поэтов, Сергей Александрович Есенин». Примечательное исключение в «Правде» (28 дек. №296. С. 11): «Всероссийский Союз писателей с глубочайшей скорбью извещает о трагической кончине Сергея Есенина, последовавшей в ночь на 28 декабря в Ленинграде…» (выделено нами. – В.К.).Не будем утомлять читателей: все газеты датировали кончину поэта 28 декабря, лишь Троцкий – 27 декабря. Как это объяснить? Вероятно, занятый ходом интриг на XIV съезде РКП(б), он не читал последних декабрьских газет или читал невнимательно (смерть Есенина в печати тех дней освещалась скупо, съездовская тема вытеснила все другие). Полученное же 27 декабря известие (шифротелеграмма? условный звонок?) о «часе X» в Ленинграде отпечаталось в памяти и сохранилось в статье.Троцкий не ошибся по сути. Повторимся: именно 27 декабря, поздним вечером, в воскресенье, коменданта «Англетера» В.М. Назарова, по воспоминаниям его вдовы, срочно вызвали на службу, где он находился вплоть до следующего дня.Весьма возможно, прочитав в «Правде» статью Троцкого о Есенине, облегченно вздохнул участковый надзиратель 2-го отделения ЛГМ Н. М. Горбов. Он, как ниже будет засвидетельствовано, поклонялся Троцкому и находился в зависимости от его ленинградских единомышленников. На следующий же день после появления фарисейского монолога Троцкого в «Правде», 20 января 1926 года, заведующий столом дознания И.В. Вергей (2-е отделение милиции) закрыл так и не начавшееся следственное «дело Есенина». Возник следующий документ, точнее, – резолютивная часть заключения (впервые опубликовано Э. Хлысталовым):«…На основании изложенного, не усматривая в причинах смерти гр. Есенина состава преступления, полагал бы: Материал дознания в порядке п. 5 ст. 4 УПК направить народному следователю 2-го отделения гор. Ленинграда – на прекращение за отсутствием состава преступления.
Завстолом дознания Вергей (подпись-автограф)Согласен: нач. 2-го отд. ЛГМ ( Хохлов )».
Кратко прокомментируем послушность милиционеров лицемеров. Иван Васильевич Вергей (р. 1891), судя по сохранившимся архивным материалам, отличался дисциплинированностью. Родом он из местечка Макаричи Мозырского уезда Минской губернии (еще один земляк наших многих «героев»). Одолел четыре класса училища. Как и тысячи других, в 1923 году устремился в поисках выгодной карьеры в Петроград. В 1935 году был уволен, как гласит архивная милицейская карточка, «на инвалидность». Мы в его нетрудоспособности позволим усомниться. В этом году, после убийства С.М. Кирова, в среде подобных Вергею наступила подлинная паника, и кадровые перетряски происходили неспроста.О начальнике 2-го отделения ЛГМ А.С. Хохлове мы уже рассказывали. В прошлом ростовщик, он привык к выгодным сделкам. Партиец с ноября 1919 года, он умел выполнять приказы. Когда 22 декабря 1925 года он принимал «дела» 2-го отделения ЛГМ от прежнего неугодного начальника П.Ф. Распопова, последний передал ему по акту текущую «Книгу входящих и исходящих телефонограмм». Было бы интересно ее полистать, но, увы, как и многие другие документы, она была уничтожена.Следователь нарсуда 2-го отделения Бродский (Гилелевич) Давид Ильич (р. 1895) не приступал к производству дознания. Жил он с супругой Брониславой Семеновной в 24-й квартире по соседству с родственниками в доме по улице Марата, 16. Мы об этом говорим не только для дальнейших поисков, а в связи с поистине бесценной для нас деталью: Бродскому прислуживала Анна Леоновна (Леонтьевна) Леонова (р. 1880), уверены – сестра известного читателям И.Л. Леонова, заместителя начальника Ленинградского ГПУ (полезный штришок: в одном из «личных дел» отчество чекиста – Леонович). Его «некрасивые поступки», как мы помним, критиковал, выйдя из Первого исправдома, милиционер Н.М. Горбов.Сочинитель фальшивого «есенинского» протокола в интересующий нас период был «на дружеской ноге» с сослуживцами-троцкистами, вероятно, находился в зависимости от них. Есть тому и подтверждения. 16 июля 1926 года Горбов делал доклад на партийном собрании коллектива 2-го отделения ЛГМ (18 человек) по поводу организационного отчета ЦК ВКП(б). Оратор, разумеется, не мог обойти проблему троцкистско-зиновьевской «новой оппозиции» в Ленинграде. Присутствующим явно не понравилась «левизна» докладчика. Он не ответил на заданные острые вопросы, прояснявшие точку зрения «уклониста».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50