Тебя зовет к себе от всех своих границ открытая для драк поверхность государства. Уж если делят мир на равных шесть шестых, ты не забудь тогда и об одной шестерке, сравни свой подлый стих с гирляндою шутих, взлетай над Костромой и опадай в Нью-Йорке. Бродячий шут и хват, ловец невинных душ, не убегай смешком от премий и от критик, не прячь пятак в кушак, равно и жирный куш, и в час жестоких дел держи лицо открытым. Потом поэт струхнул. Какие-то очки в комиссии пред ним предстали вурдалаком. С соседом он теперь играет в дурачки, а кредо на стене замазал бурым лаком.
ЛЕША-СТОРОЖ (резко оборачивается, словно от толчка в спину). Кто здесь?МОНОГАМОВ. Это я, Леша.ЛЕША-СТОРОЖ. Кажется, ты меня узнал, Иван?МОНОГАМОВ. Да конечно же узнал.ЛЕША-СТОРОЖ. Фантастика! Двадцать лет не виделись…МОНОГАМОВ. Гораздо меньше. Шестнадцать.ЛЕША-СТОРОЖ. Невероятно. Мы ведь не были близки, ты вообще был не из нашей бражки, да и в кафе ты редко ходил. Странно, что и я узнал тебя сразу.МОНОГАМОВ. Я знал, что вы меня не считаете своим, и я не мог быть вашим, потому и ходил редко. Я потом очень скоро забыл эту вашу «Андромеду», но вот недавно, представь себе, вдруг наяву ярчайшим образом увидел это кафе, каким оно было до слома. Это случилось в Кордильерах, возле Куско, на высоте четыре тысячи триста. Говорят, что там у многих бывают такие яркие галлюцинации.ЛЕША-СТОРОЖ. Ты не знаешь одного обстоятельства. Впрочем, никто не знает. Когда «Андромеда» пошла на слом, я был внутри. Там, внутри, понимаешь? Все наши сидели напротив, на бульваре, прощались с ней оттуда, а я оказался внутри, и вовсе не из-за идеологических соображений, не из протеста, а просто спал там пьяный. Забыл, что утром начнут ломать, а может быть, и не знал. Я ведь тогда без перерыва гудел со своей гитарой, торчал, земли под собой не замечал. Когда они ударили чугунной бабой в крышу, я очнулся, и небо развернулось надо мной, как червь в пустыне я лежал, червяк в пустыне грохота. И вот тогда я подумал… я тогда подумал… Впрочем, не важно, что я тогда подумал… Важно, что с того времени я дворник, сторож, мужичок-середнячок, спекулянт сушеными грибами.МОНОГАМОВ. А как ты когда-то орал под гитару! Господь, не обессудь, Паскудны наши рожи, Корява наша суть, И кожи, как рогожи! И дальше «скэтом» под Армстронга… (Улыбается.) ЛЕША-СТОРОЖ. Между прочим, недавно мне предлагали жениться на английской подданной, но я предпочитаю…МОНОГАМОВ. Ты предпочитаешь, Леша, сушить грибы и по ночам ждать Цаплю. Да?ЛЕША-СТОРОЖ (испуганно). Чаво-чаво? На кой ляд мне болотное дохло?МОНОГАМОВ. Со мной-то, Леша, хоть не придуривайся. Кто она?ЛЕША-СТОРОЖ (глухо). Она прилетает из Польши.МОНОГАМОВ (изумленно). Откуда?ЛЕША-СТОРОЖ. Здесь в семи километрах польская граница.МОНОГАМОВ (с нарастающим изумлением). Ты хочешь сказать, что в семи километрах отсюда кончается Советский Союз?ЛЕША-СТОРОЖ. Я хочу сказать, что там начинается Польша. И она прилетает оттуда. По ночам.МОНОГАМОВ. Может быть, наоборот, она утром улетает от нас к ним?ЛЕША-СТОРОЖ (со сдержанным отчаянием). Там у нее друг, я знаю.МОНОГАМОВ. Может быть, она не замечает государственной границы?ЛЕША-СТОРОЖ. Зачем ей прилетать сюда? Зачем так мучить?МОНОГАМОВ. Ты давно влюблен?ЛЕША-СТОРОЖ. Влюблен? (Обхватывает голову руками.) Я спать не могу!МОНОГАМОВ (вглядывается вдаль). Кто это там прыгает у леса по кочкам?ЛЕША-СТОРОЖ. Это черти играют.МОНОГАМОВ. Ты приближался к ней?ЛЕША-СТОРОЖ. Никогда. Боюсь. Да и она пуглива.МОНОГАМОВ. Она девственница.ЛЕША-СТОРОЖ (с горечью). Как же! У нее в Польше друг, он ее тянет, я точно знаю.МОНОГАМОВ. Зачем же она прилетает по ночам в СССР? Я уверен, она – девственна! Очень близко слышится глухой генетический зов, страсть, мольба. Вспыхивает зарница, но не гаснет, а зависает над верандой, освещая все вокруг фосфорическим светом. На веранду медленно и бесшумно поднимается Цапля. Останавливается в неуклюжей застенчивой позе девочки-переростка. Нелепо перекрещенные ноги. Повисший клюв и крылья. С дешевенького нейлонового плаща капает болотная жижа. МОНОГАМОВ. Цапля, вы девственны?ЦАПЛЯ. Я несчастна. Зарница гаснет. Мрак. Топот ног по лестнице, кто-то сбегает на веранду. Вдруг включается электричество. Это Боб, он весь дрожит. Дико осматривается и видит распростертых на полу Моногамова и Лешу-сторожа. Цапля, разумеется, исчезла. БОБ (кричит). Кто здесь несчастен? Эй, чуваки, я спрашиваю, кто здесь несчастен? Что происходит в проклятом пансионате? Папаша, это ты?МОНОГАМОВ. Я влюблен.БОБ (машет рукой). Вот, так и знал! Другого от тебя и не ожидал, папаша! (Подходит к рампе и обращается в зрительный зал.) Поймите, в прыжках в высоту все зависит от нервной системы. Вся техника пойдет насмарку, если нервная система забуксует. Поймите, я не могу так, я не могу прыгать, если чувствую, что кто-то где-то так пронзительно несчастен. Летит весь фафик. (Оборачивается.) Леха, скажи хоть ты, что здесь происходит?ЛЕША-СТОРОЖ (в обычном образе). Цапля-сука чавой-то разгугыкалась, падла…
ЗАНАВЕС ПЕРВЫЙ АНТРАКТ Первый антракт продолжается, как обычно, минут 15 – 20, и на это время в театре воцаряется анархия. Зрители могут по желанию остаться в зале или пойти в фойе. Артисты могут подработать на разноске бутербродов и напитков. Продажа стихотворно-прозаических текстов из «Цапли». Сбор всевозможных пожертвований. Танцы. Фанты. Флирт. Любая худсамодеятельность поощряется. На сцене между тем тоже кое-что происходит, впрочем необязательное. Декорация веранды отъехала в сторону, и пансионат «Швейник» виден теперь целиком посреди приморской равнины. В бледном небе над морем иногда на короткое время может возникнуть мираж европейского готического града. На переднем плане теперь навес автобусной остановки, под навесом скамейка. Предполагается, что где-то в районе оркестровой ямы пробегает забытое Богом и людьми шоссе. На скамейке, обнявшись, сидят сестры Кампанеец от разных браков. Поют и раскачиваются в такт песне: Налево мост, направо мост,И Висла перед нами… Слышится что-то дикое в этой польской песне, в пронзительном недодоенном пении сестер. 4. Глухомания Среди различных графомании, мегаломании, фикс-идей мы выбираем глухоманию ночей Литвы, эстонских дней. Восточной Балтики дремота… Пятерками идут года, и тлеют, как хвощи в болотах, торговой Ганзы города. Торговля обернулась прахом, религия – «большой вопрос»… По селам, как агент Госстраха, с портфельчиком бредет Христос. Ржавеет сфера зодиака, потерян стиль, утрачен жанр. Латиницы злосчастной знаки смущают сонных горожан. В зеленоватый час заката бузит стрелок-пенсионер. Костел-музей и три плаката… Райцентр балтийской эсэсэр. ………………………… Чай на двоих. Почти отчаянье. Вот глухомании плоды: окаменелость, одичанье… Но, словно крапинки слюды, в камнях живет очарованье. Круженье мыслящей воды в прибрежных валунах, ворчание «Спидолы» старой… спят сады, стареют сливы… прозябанье… терпенье или у молчанье? … Все ждет беды.
РОЗА. Какая напряженная обстановка… Холодный вечер… закат… близость Польши… Пение продолжается. КЛАВДИЯ, Ой, девочки, пять минут осталось! Ну прямо дух захватывает!РОЗА. Клавдия!КЛАВДИЯ. Кончаю! Кончаю! Пение продолжается. ЛАЙМА (смотрит в бинокль). Вот он появился на холме! Какой красавец! «Икарус»! Нет, девочки, на этот раз «Лейланд»! Пение обрывается, Роза и Клавдия пытаются вырвать у Лаймы бинокль. Девочки, он уже виден невооруженным глазом. Девочки, наша главная задача – показать, что мы не дикарки. Небрежный рассеянный взгляд: что, мол, там такое? А-а, это всего лишь автобус с польскими туристами, и мы продолжаем небрежно танцевать в стиле «диско». Начинают танцевать в стиле «диско». РОЗА. Что там такое? А-а, это всего лишь автобус с польскими туристами…КЛАВДИЯ. А-а, это всего лишь автобус с польскими туристами… Нарастающий рев автобуса. Вот он проходит мимо. СЕСТРЫ (размахивают платками и скандируют). Дружба! Дружба! Пшиязнь! Пшиязнь! Пшиязнь! Шум автобуса тает в отдалении. РОЗА (смущенно). Ах, девочки, простите, это я виновата. Я первая не сдержалась. Он ТАК на меня посмотрел.КЛАВДИЯ. Кто это ТАК на тебя посмотрел?РОЗА. Тот брюнет.КЛАВДИЯ. Какой еще брюнет? Там были одни старикашки.РОЗА. Там были одни старикашки и один брюнет лет тридцати. Настоящий пан ясновельможный!КЛАВДИЯ (чуть не плачет). Дура ты, Роза!РОЗА. Ты сама недоразвитый, безнадежно приземленный человек! (Нервно закуривает сигарету.) КЛАВДИЯ. Откуда у тебя «Мальборо»?РОЗА. Это он мне протянул! Ловко так изогнулся и протянул из окна. Такой парень!КЛАВДИЯ. Ах, это ты вчера выпросила у Моногамова.РОЗА. Ты просто ничего не видела в своем провинциальном азарте!ЛАЙМА (смотрит в бинокль). Ах, девочки, он зажег огни… светящийся автобус на фоне заката… Незабываемо!… Он подходит к нашей государственной границе… Европа! Польская Народная Республика! Быстро темнеет. Миражный город на заднике освещается огнями. Крики Цапли. Сестры, растрепанные и растерянные, бросаются друг к другу и обнимаются. Налево мост, направо мост!И Висла перед нами! Крики Цапли. Страстные объятия сестер. Уходят. В темноте на сцене появляется ломкая белесая фигура с неясными очертаниями. Вздохи и причитания. Шорох крыл. В луче света появляются покойно развалившиеся на тахте Степанида и Ф.Г.Кампанеец. В руках у Кампанейца газета. КАМПАНЕЕЦ (читает). Знаете ли вы, что… ну-с, посмотрим, что они преподнесут нам на сей раз? (Читает.) …что в 1579 году жители города Цюкерхен, что в Вюртемберге, были разбужены шумом невероятного по силе дождя. Каково же было изумление добропорядочных бюргеров, когда они увидели, что на мостовые вместе с потоками воды валятся с неба тысячи болотных лягушек… (В ярости комкает газету и вскакивает.) Вскакивает и взбешенная Степанида. КАМПАНЕЕЦ, СТЕПАНИДА (наперебой). Что за наглый вздор! Что они пишут тут, понимаете ли! Когда же эти негодяи оставят людей в покое?! Негодяи! (Выходят к рампе.) СТЕПАНИДА (в зал). Негодяи! Негодяи! Негодяи!КАМПАНЕЕЦ (в зал). Негодяи! (Очищает рот.) Дьявольски хочется пива «Карлсберг»! Звонки и голоса по радио призывают зрителей вернуться в зал. Пока желающие возвращаются, на сцене происходят стыдливые изменения декораций. В эти несколько минут приятно было бы увидеть в проходе трех-четырех молодчиков, играющих на геликонах что-нибудь сентиментальное. 5. Лягушкопад Смерч над болотом пролетал, лягушек в тучи засосал. К утру упал на мирный штадт нелепейший лягушкопад. Когда лягушки падают с небес, происходит глупейшее чудо из всех чудес. Довольно паршивое явление природы. В восторге лишь нравственные уроды. Права на сон лишается гражданин сонный, кипит его разум, естественно, возмущенный. На наших улицах лягушачье крошево, в этом нет ничего хорошего. Шлепаются на крышу лягушки да лягушки. Хватить бы кого-нибудь пивной кружкой! Да некого… Послушай, Ганс, ты, кажется, впадаешь в транс? Под мышкой у тебя подушка, а изо рта торчит лягушка! Он на француженке женат, поэтому лягушкопад его нисколько не тревожит. Да, славы нашей не умножит такой лягушколюб Гансуля. Не лезь-ка шайзе на дер штуле за наш товарищеский тиш! А ты, Иозеф, что молчишь? А ну-ка двинь Петру, геноссе! Иначе сам башки не сносишь! Эй, Феликс, ножик не забыл? Что нож, ружьем бы вразумил глупцов, что затыкают уши, когда лягушки, словно груши, на плиты наших городов из иностранных облаков валят, а бургомистр Шумахер, жидам продавший душу на хер, молчит и прячется в дому. Кто на ногах, айда к нему! Тот, кто лягушками нынче наслаждался, немецким салом, видно, вчера обожрался. Тут назревает афоризм, и в нации растет фашизм. АКТ II Снова веранда пансионата «Швейник» в ее прежнем великолепии. Яркое солнечное утро. Роза и Клавдия, обе в сарафанчиках, накрывают к завтраку, привычно переругиваясь. Ф.Г. Кампанеец в деловой тройке и очках разгуливает по веранде. Не выпускает из рук телефона с длиннейшим шнуром. В течение всего этого действия шнур будет тащиться за Кампанейцем, постепенно опутывая их всех и играя, таким образом, немалую роль в разработке мизансцен. КАМПАНЕЕЦ (в телефон). Записывай, Игорек! Двадцать четыре ящика иранского порошка отправить в Молдавию и придержать, теперь его долго не будет. Петряну подбросит тебе партию лака по накладным Афанаскина. Связывайся с Хачапуровым по вопросу о голландских шампунях. Выходи на Мамонтова через Морозова и принципиально ставь проблему будозана…КЛАВДИЯ (рявкает на Розу). Ты мне опять свое навязываешь!РОЗА. Нельзя ли потише? У отца сегодня рабочий день.КАМПАНЕЕЦ. Мне сюда подкинь пару ящиков датского пива. Что? Где взять? Ты в своем уме, Игорь? Действуй, а то уволю! (Кладет трубку и тут же ее поднимает, набирает две цифры.) Ритуля, золотце мое, Кампанеец на проводе. Кто сегодня за старшую? Аня? Та, что губы ярко мажет? Соедини, кисонька. Анечка? Это дядя Филипп из «Швейника». Да-да-да, моя лапочка, по-прежнему с ума схожу. Привез тебе сувенирчик из Франции. Конечно, «Шанель», только очень яркая. Как твоя? Вот удача! Тогда тебе сегодня подбросят наборчик. Ах, губки наши губки, карамельки бесценные! Анечка-красавица, размести мои заказы по срочному. Два раза Жданов, три раза Калинин, Куйбышев, Киров, пять раз Орджоникидзе. Спасибо, деточка, дядя Филипп своих лапочек не забывает. Даю номера… 6. Наш дядя Наш дядя был, по мненью многих, большим сторонником миноги, но, времени не тратя зря, жевал частенько и угря. Под рокот пламенных моторов прошел он путь командный свой от юных штурмов Беломора на героический Дальстрой. С годами не обмякло кредо, и, отойдя от громких дел, маячил дядя, как торпеда, хотя слегка очертенел. Уклон какой-то скандинавский с годами дядю обуял, утрачен прежний сандуновский Москва-барокко идеал. По телефону партизаня, крутя знакомств нелегкий вал, о датским пиве, финской бане наш дядя вечно хлопотал. В отличие от бесовщины величественных эпох, бессонницы и штурмовщины, искорененья вражьих блох, он небу не грозит овчиной, навек к дубленочкам присох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9