После окончания доклада Фитина вновь наступила длительная пауза. Наконец Сталин произнес: «Дезинформация! Можете быть свободны».
Придя в Наркомат, Меркулов и Фитин тут же составили шифровку в Берлинскую резидентуру о немедленной проверке присланного сообщения о предстоящем нападении Германии на СССР. Однако ответ на нее так и не был получен.
В тот же день по указанию Сталина Берия отдал Судоплатову приказ о формировании Особой группы при наркоме, как специального органа разведывательно-диверсионных операций на случай начала войны.
По распоряжению Фитина сотрудниками управления был составлен Календарь сообщений агентов Берлинской резидентуры о подготовке Германии к войне с СССР за период с 6 сентября 1940 года по 16 июня 1941 года. Он довольно обширен и может показаться скучным, но прекрасно показывает развитие событий последнего мирного года, напряжение, в котором жила резидентура, и богатство представляемой информации.
При ознакомлении с Календарем бросаются в глаза два момента: при всей своей добросовестности «Корсиканец» и «Старшина» не могли избежать влияния дезинформации, распространявшейся гитлеровскими спецслужбами о переносе либо даже отмене нападения на СССР, и они ее изложили в своих донесениях. И еще одно, на что нельзя не обратить внимания — даты нападения: «начало будущего (то есть 1941) года»; «15 апреля»; «конец апреля или начало мая»; «1 мая»; «весна этого (1941) года, когда русские не смогут поджечь еще зеленый хлеб»; «20 мая»; «в любое время (после 16 июня)».
Календарь был составлен 20 июня, но так и остался подшитым в «дело». Нарком госбезопасности Меркулов отказался подписать этот документ и доложить его Сталину!
Изложенная в Календаре информация, поступавшая от «Старшины» и «Корсиканца» через работавшего с ними Короткова, шла в Москву непрерывным потоком, однако Центр как будто на нее не реагировал. И тогда Коротков решился на беспрецедентный шаг: в нарушение всех правил субординации, минуя резидента, начальника разведки и даже наркома Меркулова, он направил личное письмо на имя Берии («Павла»), который в то время по линии ЦК и Совнаркома курировал и НКГБ. Письмо датировано 1 марта 1940 года (видимо, Коротков волновался и ошибся годом— вместо 1941 написал 1940).
Я впервые увидел это письмо в личном деле Короткова в 1988 году, когда готовил о нем книгу для узкого круга читателей — слушателей Краснознаменного института имени Ю.В. Андропова. Оно потрясло меня, и я не могу не привести его хотя бы в отрывках:
«Тов. Павлу — лично.
Разрешаю себе обратить Ваше внимание на следующее: в процессе работы с «Корсиканцем» от него получен ряд данных, говорящих о подготовке немцами военного выступления против Сов. Союза на весну текущего года. Общая сводка этих сведений коротко дает следующую картину».
Далее Коротков приводит выжимку из сообщений «Корсиканца» с октября 1940 года по март 1941 года. Все они свидетельствуют об агрессивных намерениях Германии. Коротков отмечает, что «Корсиканец» заслуживает полного доверия и что данные о том, «что немцы с полной серьезностью взвешивают вопрос о нападении в скором времени на Сов. Союз, полностью соответствует действительности». Делая оговорку, что его мнение о «Корсиканце» носит во многом личный характер, Короткое высказывает пожелание, чтобы с «Корсиканцем» встретился сам резидент Кобулов, что «облегчило бы задачу для меня и тов. Кобулова, и дачу советов и корректировку со стороны последнего».
Завершает письмо Короткое словами: «Мы дважды писали в Москву, что было бы хорошо сделать „Корсиканцу“ продуктовый подарок. Однако кроме совета дать ему карточки, которых у нас нет, мы ничего не получили. Отношения с К. мы стараемся придать, помимо всего прочего, характер личной дружбы, и такая внимательность с нашей стороны была бы только на пользу дела. В Москве, по-видимому, материалы „Корсиканца“ не сконцентрированы в одном месте…»
Это письмо — крик души честного, преданного Родине и своей службе человека. Его экивок в сторону Кобулова не должен вводить в заблуждение, комплименты ставленнику и другу Берии носят чисто дипломатический характер.
Никакого результата письмо не имело. С ним ознакомилось начальство, и его подшили в дело. Впрочем, я не прав. Один результат все же был. Короткову разрешили сделать «Корсиканцу» продуктовый подарок!
Какие же сообщения поступали от другой агентуры Берлинской резидентуры внешней разведки перед началом войны?
От надежного источника «Франкфуртера» (офицера германской военно-морской разведки) поступила 1 мая 1941 года важная и точная информация о положении в Германии с такими ценными стратегическими материалами, как бензин и каучук, а также с хлебом. Однако о войне — ничего.
В числе источников резидентуры были «Швед», «Грек», «Итальянец», «Турок». Нельзя утверждать, что они были агентами. Возможно, доверительными связями, а то и просто контактами оперативных работников или агентов, например, «Швед» был контактом «Старшины» Так или иначе, о какой-либо информации непосредственно от них, касающейся предстоящей войны, автору неизвестно.
Другое дело — Брайтенбах. В середине марта 1941 года он сообщил о том, что в абвере в срочном порядке укрепляют подразделение для работы против России. На встрече 28 мая рассказал о проводимых в госаппарате мобилизационных мероприятиях. Два дня назад ему предложили составить график круглосуточного дежурства сотрудников его отделения (в гестапо). Когда он попытался навести справки, зачем это нужно, ему ответили, что это секрет. Последняя встреча Брайтенбаха с сотрудником резидентуры Журавлевым состоялась 19 июня. Агент пришел на встречу сильно взволнованный. Он сообщил, что в его учреждении только что получен приказ немецким войскам 22 июня после трех часов утра начать военные действия против Советского Союза. В тот же вечер эта исключительно важная информация была передана в Москву. Ее направили через посла, которым был Деканозов, близкий соратник Берии. Как полагали сотрудники резидентуры, это обеспечивало более быстрое ее прохождение.
Это была единственная достоверная информация о точном времени начала войны, полученная от абсолютно надежного источника! Судьба ее неизвестна, но о ней мы еще поговорим.
Непосредственно на Берлинскую резидентуру замыкалась еще одна — Варшавская. Там находились только два оперативных работника: Иван да Марья — Петр Гудимович и его супруга Елена Модержинская, прибывшие в Варшаву только в декабре 1940 года и не имевшие надежных источников. Тем не менее, приехав в Берлин 20 апреля 1941 года, Гудимович представил свои наблюдения о положении в Польше. Они вошли в сообщение, которое было доложено Сталину 5 мая 1941 года и подтверждало активную подготовку немцев к нападению на СССР.
* * *
Но в семье не без урода. Наряду с честной и добросовестной агентурой Берлинской резидентуры в нее затесался предатель, информация, точнее дезинформация которого сыграла немалую роль в принятии Сталиным неверных решений в дни и часы, предшествовавшие войне.
Произошло это так. Амаяку Кобулову, 33-летнему резиденту и другу Берии, не терпелось отличиться и доказать, что он настоящий разведчик, способный приобретать первоклассную агентуру. В августе 1940 года через одного из сотрудников резидентуры (сам Кобулов немецкого языка не знал) он познакомился с 27-летним латвийским журналистом Орестом Берлинксом. Уже через десять дней он завербовал его, присвоив псевдоним «Лицеист», несмотря на то, что Центр располагал сведениями об антисоветских настроениях журналиста. «Лицеист» оказался подставой германских спецслужб и по их указанию принялся снабжать Кобулова дезинформацией. Она готовилась на высшем уровне.
О том, как это происходило, показал на допросе 21 мая 1947 года бывший гестаповец Зигфрид Мюллер: «…Берлинкс говорил мне, что ему удалось войти в доверие к Кобулову, что последний рассказывал Берлинксу даже о том, что все доклады он направлял лично Сталину и Молотову. Очевидно, все это позволило Гитлеру рассматривать Кобулова, как удобную возможность для посылки дезинформации в Москву, в связи с чем он лично занимался этим вопросом и материалами, предназначавшимися для передачи Кобулову. Практика была такой: Риббентроп готовил эти материалы, затем докладывал их Гитлеру, и только с его санкции материалы передавались агенту Берлинксу, который и доставлял их Кобулову».
В развернутой Берлином беспрецедентной кампании дезинформации, направленной на то, чтобы ввести Сталина в заблуждение, «Лицеист» играл далеко не последнюю роль.
Вполне естественно, что сообщения «Лицеиста», тем более подтвержденные авторитетом Кобулова, друга самого Берии, и совпадавшие с мнением самого Сталина, ставили препону потоку неприятной для Сталина информации о том, что война начнется не сегодня — завтра. Было по-человечески приятнее доверять успокаивающим донесениям берлинского резидента.
«Лицеиста» для его закрепления немцы снабжали и правдивой информацией, но она касалась, например, операций на Балканах или воздушных налетов на Англию.
После войны советская разведка пыталась разыскать «Лицеиста», но безуспешно. Его судьба осталась неизвестной. Существует, правда, версия, что ему удалось эмигрировать в Швецию, где он и дожил до 1978 года… Кобулов в 1953 году был расстрелян как соучастник Берии.
* * *
Какие же тревожные сообщения поступали от агентуры других точек?
Хельсинки. На связи у резидента внешней разведки Е.Т. Синицына находился один из самых ценных источников — «Монах». 11 июня 1941 года «Монах» на срочной встрече с резидентом сообщил следующее: «Сегодня утром в Хельсинки подписано тайное соглашение между Германией и Финляндией об участии финских вооруженных сил в предстоящей войне Германии против Советского Союза, которая начнется 22 июня, то есть всего через 12 дней… Информация достоверная и точная. Мне ее сообщил мой хороший товарищ („Монах“ назвал имя), который присутствовал при подписании документа. Он никогда еще меня не подводил, и я верю ему, как себе…» В заключение «Монах» попросил резидента: «Поспешите, пожалуйста, передать эту информацию в Кремль, Сталину. Еще можно что-то предпринять».
В своих воспоминаниях Синицын рассказывает, что начальник внешней разведки Фитин, по его словам, «17 июня почти текстуально доложил Сталину телеграмму из Хельсинки от 11 июня, добавив, …что „Монах“ — проверенный и надежный источник. Сталин вопросов не задавал… Затем, повернувшись лицом к наркому Меркулову, строго сказал: „Перепроверьте все сведения и доложите!“
«Я задал Фитину вопрос, — продолжает Синицын, — почему нарком по ходу сообщения Сталину не подтвердил, что преданность берлинских источников и „Монаха“ не раз проверена делом. И дополнительная проверка, кроме потери времени, ничего не даст. Фитин ответил, что нарком стоял по стойке „Смирно“ и упорно молчал. К тому же начальник разведки добавил, что его удивило отношение Сталина к докладу. По его словам, Сталин проявлял какую-то торопливость, вялую заинтересованность и недоверие к агентам и их донесениям. Казалось, что он думал о чем-то другом, а доклад выслушивал, как досадную необходимость».
Правда, в воспоминаниях Синицына есть два настораживающих момента. Во-первых, дата, названная «Монахом», вызывает сомнение. Откуда он мог знать ее 11 июня, если сам Гитлер только 15 июня принял окончательное решение о нападении на СССР 22 июня? К тому же Финляндия объявила о состоянии войны с СССР 26 июня, и лишь через три дня немецко-финские войска перешли финско-советскую границу. Во-вторых, Фитин, вспоминая беседу со Сталиным 17 июня, вообще не упоминает «Монаха» и его данные.
Среди агентуры Синицына был человек с уникальной и трагической судьбой — Степан Петриченко, в известной степени «крестник» Сталина. Волею судьбы он находился во главе кронштадтских моряков, поднявших в 1921 году мятеж. После его подавления бежал в Финляндию. Там его пытались привлечь к деятельности белогвардейских эмигрантских организаций, к засылке через границу в СССР террористов и диверсантов. Но он не был антисоветчиком, и его тянуло на родину. С этим он в августе 1927 года пришел в советское консульство в Риге. Его заявление с просьбой о возвращении в Союз председатель ОГПУ Ягода доложил лично Сталину, который сказал: «Право на возвращение нужно заслужить. Пусть послужит Родине за рубежом». Так Петриченко стал советским агентом. Он освещал деятельность эмигрантских организаций, добывал также сведения о финской разведке и контрразведке.
В начале 1941 года от него поступило несколько сообщений о совместной подготовке немецкой и финской военщины к войне с СССР. 19 января 1941 года он сообщил конкретные факты о военных приготовлениях Финляндиях, о прибытии и размещении в стране немецких офицеров. В марте 1941 года информировал Центр о прибытии в район Петсамо немецких дивизий, а еще некоторое время спустя — о получении резервистами военного обмундирования, что означало практически их приведение в полную боевую готовность. Это было последнее сообщение Петриченко. Во время войны он был интернирован финскими властями, а после ее окончания передан советской стороне. В 1945 году Особым совещанием «За антисоветскую деятельность» ему было определено наказание в виде 10 лет лишения свободы. В 1947 году он умер в Соликамском лагере.
* * *
Сообщение резидента НКГБ в Риме от 19 июня 1941 года: «На встрече 19 июня „Гау“ передал сведения, полученные им от „Дарьи“ и „Марты“. Вчера в МИД Италии пришла телеграмма итальянского посла в Берлине, в которой тот сообщает, что высшее военное немецкое командование информировало его о начале военных действий Германии против СССР между 20 и 25 июня сего года. „Тит“.
К сожалению, автор не располагает данными о «Гау», а также о «Дарье» и «Марте» и не может комментировать шифртелеграмму. Известно лишь, что, по свидетельству бывшего резидента в Риме Н.М. Горшкова, телеграмма с сообщением «Гау» была подшита к делу с такой резолюцией:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64