На состоявшемся вскоре декабрьском 1936 года Пленуме ЦК ВКП(б) в докладе Ежова впервые было названо число арестованных врагов народа (на этот раз речь шла о троцкистах) в некоторых регионах: в Азово-Черноморском крае — свыше 200 человек, в Грузии — свыше 300, в Ленинграде — свыше 400 и т.д. По словам Ежова, во всех этих регионах были раскрыты группы заговорщиков, возглавляемые крупными партийными работниками. О сотрудниках спецслужб речь пока не шла.
Выступление Ежова, еще не набравшегося опыта в деле фальсификаций, постоянно «подправляли» своими подсказками Сталин и Молотов. Стоило Ежову упомянуть о шпионаже, как Сталин «подсказал», что Шестов и Ратайчак «получали деньги за информацию от немецкой разведки».
Они — Сталин, Молотов и Ежов — еще даже не сговорились, в работе на какую зарубежную разведку обвинять арестованных.
После того, как Сталин бросил реплику о том, что «троцкисты» «имели связь с Англией, Францией, с Америкой», Ежов тут же стал говорить о переговорах «троцкистов» с «американским правительством», «французским послом» и т.д. А далее возникла просто трагикомическая ситуация. Стенограмма беспристрастно зафиксировала ее:
«Ежов… Они пытались вести переговоры с английскими правительственными кругами, для чего завязали связь (Молотов: с французскими) с крупными французскими промышленными деятелями (Сталин: Вы сказали, с английскими). Извиняюсь, с французскими».
Тем не менее спустя полтора месяца на процессе «антисоветского троцкистского центра» про «шпионские связи» с США, Англией и Францией было забыто, так как им было решено придать «фашистскую» направленность.
Завершая свою речь, Ежов заверил: «Директива ЦК, продиктованная товарищем Сталиным, будет нами выполнена до конца, раскорчуем всю эту троцкистско-зиновьевскую грязь и уничтожим их физически».
Речь Ежова постоянно прерывалась репликами Берии (конечно, в адрес обвиняемых, а не Ежова): «Вот сволочь!», «Вот негодяй!», «Вот безобразие!», «Ах, какой наглец!», «Ну и мерзавцы же, просто не хватает слов!».
Во время Пленума Сталин сделал очень знаменательные высказывания, которые в известной степени объясняют, почему в дальнейшем обвиненные в самых страшных грехах крупные партийные работники и разведчики, зная, что их ждет неминуемая мучительная смерть, предваряемая пытками и издевательствами, все же не выбирали такую форму избавления от них, как самоубийство.
Что же сказал Сталин по этому поводу? «…бывшие оппозиционеры пошли на еще более тяжкий шаг, чтобы сохранить хотя бы крупицу доверия с нашей стороны и еще раз продемонстрировать свою искренность, — люди стали заниматься самоубийствами». Перечислив список видных деятелей партии, решившихся на самоубийство, Сталин утверждал, что они пошли на этот шаг, чтобы «замести следы,… сбить партию, сорвать ее бдительность, последний раз перед смертью обмануть ее путем самоубийства и поставить ее в дурацкое положение… Человек пошел на убийство потому, что он боялся, что все откроется, он не хотел быть свидетелем своего всесветного позора… Вот вам одно из самых острых и самых легких средств, которым перед смертью, уходя из этого мира, можно последний раз плюнуть на партию, обмануть партию». Тем самым Сталин давал понять, что самоубийство будет считаться дополнительным доказательством их двурушничества (и, главное, не спасет их самих и членов их семей от гонений).
23 января 1937 года начался второй открытый «Московский» процесс, обвиняемыми на котором были известные политические деятели Сокольников, Радек, Пятаков, Серебряков, Муралов и Богуславский, а также одиннадцать хозяйственных работников столичного и местного масштабов. Разведку пока не трогали, она выступала на процессе косвенно — как поставщик информации о «злодейских» делах подсудимых. А само слово «разведка» упоминалось лишь как синоним западных шпионских служб.
Например, на последней странице протокола, где было записано показание Сокольникова о том, что ему было неизвестно о связях Тальбота (английский журналист, с которым он встречался) с английской разведкой, Сталин приписал: «Сокольников, конечно, давал информацию Тальботу. Об СССР, о ЦК, о ПБ, о ГПУ. Обо всем. Сокольников — следовательно — был информатором (шпионом, разведчиком) английской разведки».
Кое-какая информация, поддерживающая обвинение, была получена от ВТ. Ромма (якобы советского разведчика, действовавшего за рубежом под крышей корреспондента ТАСС и «Известий»). Радек якобы еще осенью 1932 года сообщил Ромму, что Троцкистско-зиновьевский центр уже возник, но что он, Радек, и Пятаков в этот центр не вошли, а сохраняют себя для «параллельного центра» с преобладанием троцкистов.
Троцкий в своих произведениях обрушился на Радека и Ромма (кстати, о том, что Ромм «советский разведчик», «известно» тоже со слов Троцкого), утверждая, что Радек и Ромм «под руководством ГПУ воссоздавали ретроспективно в 1937 году схему событий 1936 года». Еще более нелепым судебным ляпсусом Троцкий считал сообщение Ромма о передаче им Седову от Радека «подробных отчетов как действующего, так и параллельного центров», хотя «ни один из 16-ти обвиняемых ничего решительно не знал в 1936 году о существовании параллельного центра».
Еще один ляпсус произошел с так называемым «визитом Пятакова» в Осло для встречи с Троцким, что Пятакову вменялось в вину. И сам Пятаков показал на допросе, что он летал в Осло к Троцкому в декабре 1935 года на самолете, предоставленном германскими спецслужбами. Но ведь не было этого визита, не было! Еще тогда же, в 1936 году, было официально подтверждено норвежскими властями, что ни один иностранный самолет с сентября 1935 года по 1 мая 1936 года в Осло не приземлялся. Но самое главное — донесение «Тюльпана» (Зборовского) о том, что в беседе с Седовым ему удалось установить: после отъезда из СССР Троцкий никогда с Пятаковым не встречался.
Однако и это нелепое признание Пятакова, явно навязанное ему Вышинским, не спасло Пятакова. Он был расстрелян.
* * *
Армия, разведка, органы государственной безопасности были надежной опорой сталинского режима. До начала 1937 года Сталин их не трогал.
Это понимали и за границей. Весной 1937 года «Дейче альгемайне цайтунг» писала: сегодня диктатура Сталина нуждается в исключительной опоре. В высшей степени странным было бы то, если бы именно сейчас начали потрясать устои армии».
9 апреля 1937 года комкор Урицкий, начальник разведывательного управления РККА, докладывал, что в Берлине «муссируют слухи о существующей оппозиции руководству СССР среди генералитета. Правда, этому мало верят». Однако многие за рубежом хотели бы этого.
В конце 1936 года по линии НКВД Сталину поступила записка с материалами РОВСа из Парижа, где говорилось: «В СССР группой высших командиров готовится государственный переворот, и указывалось, что главой заговора является маршал Тухачевский. Скорее всего, это была фальшивка или выдумка белоэмигранта. Очевидно, Сталин так и воспринял этот документ. Он просто передал записку Орджоникидзе и Ворошилову с резолюцией: „Прошу ознакомиться“. Никаких видимых последствий она не имела.
* * *
Февральско-мартовский пленум 1937 года был самым продолжительным и, пожалуй, самым значительным в истории ВКП(б). И поскольку мы рассматриваем вопросы, связанные с отношением Сталина к разведывательному сообществу, он оказался самым роковым для людей, посвятивших себя служению этому сообществу.
Первые четыре дня работы пленума были посвящены разбору дела Бухарина и Рыкова, точнее, их оголтелой травле. После выступления Ежова пленум избрал комиссию для выработки резолюции. Все ее члены были едины в том, что Бухарина и Рыкова нужно исключить из ЦК и из партии и арестовать. Ежов предложил расстрелять их, некоторые члены комиссии считали возможным заключить их в тюрьму на 10 лет. В результате приняли предложение Сталина о направлении дела Бухарина—Рыкова в НКВД. Отсрочка нужна была для того, чтобы окончательно сломить их. Сразу после принятия резолюции Бухарин и Рыков были взяты под стражу.
Помимо других обвинений, предъявленных Бухарину, было и так называемое «Письмо старого большевика» и другие факты, полученные военной разведкой во время командировки Бухарина в Париж в 1936 году. В Париже Бухарин действительно встречался с неким старым большевиком, Б.И. Николаевским, находившимся в эмиграции. В беседе с ним высказал некоторые «крамольные» мысли, которые Николаевский изложил в своей статье в журнале «Социалистический вестник» без ссылок на Бухарина. Но через агентуру Сталину стало известно о неофициальных беседах Бухарина с Николаевским, а также с меньшевиками, в том числе их руководителем Даном. Бухарин оставался в неведении, что именно Сталин знает о содержании этих бесед, хотя на следствии ему дали понять, что «НКВД все известно». Разведка сообщила и о том, что Бухарин вел откровенные разговоры не только с Николаевским, но и с Ф.Н. Езерской, в прошлом секретарем Розы Люксембург. Езерская даже предложила ему остаться за границей и издавать там международный орган «правых». Бухарин от этого предложения отказался.
Хотя агентура и знала о встрече Бухарина с Даном, характер их бесед не был известен. Много лет спустя вдова Дана в своих воспоминаниях писала, что Бухарин производил впечатление человека, находившегося в состоянии полной обреченности, и сказал Дану, что «Сталин не человек, а дьявол».
Следующий пункт повестки дня пленума носил длинное название «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов по народным комиссариатам тяжелой промышленности и путей сообщения».
В докладах снова прозвучали страшные цифры. По словам Кагановича, только на 26 оборонных узлах было раскрыто 446 «шпионов и целый ряд других мерзавцев». В аппарате политотделов железных дорог «разоблачено» 229, а в аппарате НКПС — 109 «троцкистов». Из справок Наркомвнутдела вытекало, что за последние 5 месяцев из числа работников Наркомтяжпрома и Наркомата оборонной промышленности арестовано 585 человек, Наркомзема — 102, Наркомпищепрома — 100 и т.д.
Обсудив вопрос о вредительстве, пленум перешел к рассмотрению вражеской деятельности в самом Наркомвнутделе. Обсуждение проходило на закрытом заседании, в отсутствие приглашенных на пленум лиц, его материалы не вошли в секретный стенографический отчет.
Доклад Ежова начался довольно спокойно. Он даже заявил о сужении «изо дня в день вражеского фронта» после ликвидации кулачества, когда отпала необходимость в массовых арестах и высылках, которые производились в период коллективизации.
Затем Ежов перешел к нападкам на существующую тюремную систему для политзаключенных (так называемые «политизоляторы»). Цитата об обследовании Суздальского политизолятора: «Камеры большие и светлые, с цветами на окнах. Есть семейные комнаты…, ежедневные прогулки мужчин и женщин по 3 часа (смех Берии: „Дом отдыха“)». Упомянул Ежов и спортивные площадки, полки для книг в камерах, усиленный паек, право отбывать наказание вместе с женами. Практика смягчения наказаний: например, из 87 осужденных в 1933 году по делу Смирнова девять человек выпущены на свободу, а шестнадцати тюрьма заменена ссылкой.
Сейчас почти невозможно поверить, что в начале 1937 года для политзаключенных существовали такие условия!
Заявление Ежова вызвало возмущение участников пленума. Бедняги, они не знали, что вскоре многим из них придется оказаться в другой, ужасной обстановке.
О чем думал Сталин, слушая разглагольствования Ежова о «райской» жизни советских политзаключенных? О своих мытарствах в царских тюрьмах и ссылках? Или о том, что тогда режим в ссылках был не только либеральным, а практически его и вовсе не было, — требовалось лишь регулярно являться к исправнику для регистрации. А в остальное время можно было заниматься чем угодно: читать любую, в том числе и запрещенную литературу, дискутировать, обсуждать политические новости, готовиться к будущей (после освобождения или бегства) борьбе с режимом. Вот! Вот оно, главное! Бывшие заключенные возвращались из ссылки более образованными и организованными и оставались во много раз более опасными противниками режима. Значит, надо сделать так, чтобы нынешние враги советской власти и лично его, Сталина, никогда не смогли бы вернуться на свободу и вступить в борьбу. А если кто и вернется, то навсегда сломленным и до последнего дня жизни признательным ему, Сталину, за право жить, а если надо, то и умереть за него.
Ежов заявил, что с момента своего прихода в НКВД он арестовал 238 работников Наркомата, ранее принадлежавших к оппозиции. Другим контингентом арестованных чекистов были «агенты польского штаба». В этой связи Ежов привел «указание товарища Сталина, который после кировских событий поставил вопрос: почему вы держите поляка на такой работе?» По существу это была одна из первых сталинских директив изгонять с определенных участков работы, в частности из спецслужб, людей только за их принадлежность к той или иной национальности.
В прениях по докладу Ежова выступили Ягода и пять ответственных работников НКВД, находившихся в составе высших партийных органов.
Все они каялись, признавали «позорный провал работы органов госбезопасности», клялись «смыть позорное пятно, которое лежит на органах НКВД» (имелось в виду «запоздание на 4 года» с раскрытием троцкистских заговоров). Чуя нависшую над каждым из них угрозу, подробно докладывали о своих заслугах в выявлении контрреволюционных групп, спихивали вину на своих коллег, иногда из-за этого в зале возникала злая перебранка.
В одном из выступлений прозвучало, что каждая из троцкистско-зиновьевских группировок «имеет связь с разведками иностранных государств».
Ягода, видимо, надеялся отделаться наказанием за «халатность и отсутствие бдительности». Но не тут-то было. Один из выступавших, Евдокимов, объявил его главным виновником «обстановки, сложившейся за последние годы в органах НКВД».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64