и они пели мне, как ветер, и
смеялись, а глаза их напоминали льдинки. Они убежали от меня по облачному
полю.
На следующий день я поднялся еще выше. Тропа начала сужаться, местами
она пропадала совсем, но вскоре появилась вновь. До сих пор идти вверх
было легко и удобно. Тропа поднималась все круче, но я по-прежнему мог
спокойно по ней идти. Мне удалось быстро пробежать по зигзагообразному
пологому подъему и взобраться по широкой трубе почти также быстро, как
Санта Клаус спускался бы по ней. Ветер усиливался и если бы подъем стал
сложнее, у меня могли бы возникнуть серьезные проблемы. Респиратор я уже
не снимал, но чувствовал себя превосходно.
Я видел все далеко впереди. Подо мной лежали бесчисленные горы, как
барханы в пустыне. Около вершины возникли ореолы горячих потоков воздуха.
На востоке сверкало озеро Эмерик, темное и блестящее, как носок
начищенного ботинка. Я прошел совсем рядом с выступающей скалой и оказался
перед гигантской лестницей длиной по меньшей мере в тысячу футов.
Поднявшись на последнюю ступеньку, я столкнулся с первым серьезным
препятствием: гладкий, почти вертикальный участок скалы, высотой примерно
в 85 футов.
Обойти его было невозможно: пришлось лезть наверх. У меня ушло на это
меньше часа, зато дальше стало снова полегче. Но тут меня атаковали тучи.
Хотя подъем был совсем несложным, туман сильно мешал и тормозил
продвижение вперед. Я хотел выбраться из облачной зоны еще до захода
солнца, поэтому решил не делать остановки на обед.
Но тучи все не кончались. Я поднялся еще на тысячу футов, а тучи
продолжали окружать меня. Откуда-то снизу донеслись раскаты грома. Туман,
впрочем, начал рассеиваться и я продолжил подъем.
Тут я решил взобраться по трубе, конец которой едва мог различить,
она показалась мне намного короче, чем зазубренный полумесяц слева. Это
было ошибкой.
Влажность в трубе оказалась гораздо выше, чем я предполагал. И стены
были скользкими. Но я упрям, поэтому сражался со скользящими башмаками и
мокрыми стенками трубы до тех пор, пока по моим расчетам, мне не осталась
где-то с треть пути. Я уже изрядно выдохся.
Тут только я понял, что сделал. То что я считал концом трубы, вовсе
таковым не являлось. Я прополз еще футов пятнадцать и понял, что лучше бы
я этого не делал. Туман начал клубиться вокруг меня и я моментально промок
до нитки. Я боялся спускаться вниз и боялся подниматься вверх, но не мог
же я торчать на одном месте вечно.
Если вы когда-нибудь услышите человека, утверждающего, что он полз,
как улитка, не ругайте его за банальное сравнение. Отнеситесь к нему с
состраданием и симпатией.
Я полз, как улитка, вслепую, по бесконечной скользкой трубе. Если бы
мои волосы, когда я только влезал в эту проклятущую дыру, уже не были
седыми... Наконец я выбрался из тумана. Наконец я увидел кусок яркого и
недружелюбного неба, на которое я решил пока не обижаться. Я стремился к
нему и, наконец, попал куда хотел.
Как только я вылез из трубы, я заметил небольшой уступ футах в десяти
надо мной. Я взобрался на него и растянулся во всю длину. Мои мышцы
подрагивали от напряжения, и я заставил себя их расслабить. Я выпил воды,
съел пару шоколадных плиток и еще глотнул.
Минут через десять я встал. Земли уже не было видно. Только мягкая,
хлопково-белая верхушка доброй старой бури. Я посмотрел наверх.
Поразительно. Вершины по-прежнему не было видно. И если не считать
пары трудных участков - таких, как последний, да и то возникших от моей
чрезмерной самонадеянности - подниматься было так же легко, как по обычной
лестнице. Теперь, однако, подъем становился посложнее. За этим то я и
поднимался сюда: для проверки более трудных участков.
Я приготовил ледоруб и продолжил восхождение.
Весь следующий день я медленно продвигался вперед, не рискуя
понапрасну, периодически отдыхая, составляя карты, делая многочисленные
фотографии. Дважды крутизна подъема уменьшалась, и я быстро проделал семь
тысяч футов. Теперь я уже находился выше Эвереста и продолжал восхождение.
Однако, здесь появились места, где мне приходилось ползти и места где
понадобилась веревка, были даже случаи, когда мне пришлось воспользоваться
пневматическим пистолетом, чтобы было куда поставить ногу. (Если же у вас
возник вопрос, почему я не вспомнил про пистолет в трубе - причин тут
несколько: у меня могли лопнуть барабанные перепонки, я мог сломать ребро,
ногу или просто свернуть себе шею).
Почти перед закатом я оказался у длинного пологого подъема, уходящего
далеко вверх. Здесь у меня вышли разногласия с моим вторым, более
осторожным "я". В записке я написал, что вернусь через неделю.
Заканчивался мой третий день в горах. Я хотел подняться, как можно выше, и
начать спускаться вниз на пятый день. Если я пойду по этому маршруту, то
мне удастся подняться по нему на сорок тысяч футов. А дальше, в
зависимости от условий, у меня будут пятидесятипроцентные шансы достигнуть
десятимильной отметки прежде, чем я буду вынужден повернуть назад. Тогда я
смогу получить лучшее представление о том, что нас ждет на самом верху.
Мое более осторожное "я" проиграло со счетом 0:3, и безумный Джек
продолжил путь наверх.
Звезды были невероятно большими и яркими - мне казалось, что они
могут меня обжечь. Ветер перестал мне мешать. На такой высоте его просто
не бывает. Мне пришлось усилить обогрев костюма и я подумал, что если бы
мне удалось сплюнуть сквозь респиратор, то плевок замерз бы, не достигнув
земли. Я смог подняться даже выше, чем рассчитывал, и разменял сорок тысяч
футов этой же ночью.
Найдя подходящее место, я остановился на ночлег и выключил ручной
маячок.
Ночью меня посетил странный сон.
Невероятное существо из вишневого пламени стояло, на склоне передо
мной. Чем-то оно напоминало человека, но стояло оно в совершенно
невозможной позе, и я сразу понял, что такое может происходить только во
сне. Что-то из моей прошлой жизни шевельнулось во мне и на какое-то
странное мгновение я поверил, что передо мной Ангел Страшного Суда. Только
в правой руке он держал огненный меч, а не трубу. Казалось, он простоял
так целую вечность, направив острие меча в мою грудь. Сквозь него
просвечивали звезды. И вдруг я услышал: "Возвращайся назад".
Я ничего не смог ему ответить: мой язык перестал слушаться меня. А он
повторил еще дважды:
- Возвращайся назад. Возвращайся назад.
"Завтра", - подумал я во сне и это, по-моему удовлетворило странное
существо. Оно стало блекнуть и медленно исчезло, а меня окутала тьма.
На следующий день я взбирался вверх как в свои самые лучшие годы. К
позднему ленчу я достиг сорока восьми тысяч футов. Облачность внизу
перестала закрывать от меня землю плотным одеялом. Я снова мог видеть то,
что осталось далеко внизу. Земля лежала подо мной в темных и светлых
заплатках. Сверху продолжали царить звезды.
Подъем был сложный, но я чувствовал себя прекрасно. Я знал, что не
успею подняться на десять миль, потому что видел, что впереди путь был не
менее сложным, а дальше склон поднимался еще круче. И все равно настроение
у меня оставалось отличным и оно продолжало улучшаться по мере моего
восхождения.
Нападение было произведено с такой быстротой и яростью, что только в
самый последний момент я сумел его отразить.
Голос из ночного сна загудел у меня в голове:
- Возвращайся назад! Возвращайся назад!
И она снова набросилась на меня с неба. Птица размером с кондора.
Только это была не птица. Эта штука только имела форму птицы. А еще
она имела огонь и статическое электричество.
Когда оно помчалось на меня, я едва успел прижаться спиной к стене,
зажав в правой руке ледоруб.

3
Я сидел в маленькой, темной комнате, под вращающимися разноцветными
пятнышками света. Ультразвук щекотал мой мозг. Я пытался расслабиться и
дать возможность доктору получить мои альфа-ритмы. Их где-то там
регистрировали, обсчитывали и запоминали.
Вся процедура заняла двадцать минут.
Когда все закончилось, доктор пристал ко мне, как банный лист. Я с
трудом отбился от него.
- Отдайте мне запись, а счет пошлите Генри Леннингу в Лодж.
- Я хочу обсудить с вами показания приборов, сказал он.
- Сюда на днях приезжает мой собственный специалист по
энцефаллограммам. Отдайте мне запись и все.
- Не было ли у вас недавно какой-нибудь травмы?
- Вот вы-то мне и ответите на этот вопрос. Что заметно?
- И да, и нет - сказал он.
- Больше всего на свете я люблю получать такие прямые ответы.
- Я не знаю, что является нормой для вас, - отпарировал он.
- Есть ли какие-нибудь прямые указания на мозговую травму?
- Не могу сказать однозначно. Если вы расскажите мне что с вами
случилось, и почему вас вдруг заинтересовала ваша энцефалограмма, тогда
возможно мне будет легче...
- Кончайте, - сказал я. - Дайте мне запись и пришлите чек.
- Вы беспокоите меня, как пациент.
- Разве вы считаете, что произошли какие-нибудь патологические
изменения?
- Не совсем. Но ответьте, если можете, на такой вопрос: У вас были
недавно эпилептические припадки?
- Насколько я знаю нет. А в чем дело?
- В вашей энцефалограмме есть отклонения, которые бывают при
некоторых формах эпилепсии через несколько дней после припадка.
- Может ли удар по голове привести к такой же картине?
- Это крайне маловероятно.
- А что еще вызывает подобные явления?
- Электрический шок, глазная травма.
- Стоп, - сказал я и снял очки. - Насчет глазной травмы. Посмотрите
на мои глаза.
- Но я не офтальмо... - начал он, но я прервал его:
- Мои глаза болят от обычного света. Если бы я потерял очки и
находился на ярком свете в течение трех, четырех дней, могло бы это
привести к такому эффекту?
- Может быть... - сказал он. - Да, пожалуй.
- Мне кажется вы хотели еще что-то добавить?
- Я не уверен. Мне нужно еще раз снять вашу энцефалограмму, и если бы
я знал, что с вами произошло, мне было бы легче сделать окончательные
выводы.
- Извините, - сказал я. - Мне нужна запись сейчас.
Он разочарованно вздохнул и отвернулся.
- Хорошо, мистер Смит.
Проклиная гения горы, я вышел из Центрального Госпиталя с записью
моих альфа-волн в качестве талисмана. Мысленно я бродил в джунглях памяти
в поисках призрачного меча в столбе дыма.
В Лодже меня ждали Леннинг и журналисты.
- На что это было походе? - спросил один из журналистов.
- Что вы имеете в виду?
- Гора. Вы ведь были на ней, не так ли?
- Нет комментариев.
- Как высоко вы поднялись?
- Нет комментариев.
- Что о ней можно сказать по сравнению с Касла?
- Нет комментариев.
- У вас возникали сложности?
- Ответ тот же. Извините, мне нужно принять душ.
Генри последовал за мной в мой номер. Репортеры попытались было
повторить его маневр. Тщетно.
Когда я побрился, вымылся и сел в кресло, вооруженный бокалом и
сигаретой, Леннинг задал свой любимый вопрос:
- Ну?
- Гну, - сказал я.
- Проблемы?
Я кивнул.
- Непреодолимые?
Я немного подумал.
- Может быть и нет.
Он добавил себе еще виски. Потом повторил свой вопрос:
- Ты рискнешь попробовать?
Я знал, что вопрос решен. Я знал, что даже если все остальные
откажутся, я пойду один.
- Я не знаю, - ответил я.
- А почему?
- Потому, что там что-то есть, - сказал я, - и оно не хочет, чтобы мы
поднимались туда.
- Там кто-то живет?
- Я не уверен, что это слово "живет" подходит.
Он опустил бокал.
- Что, черт возьми, случилось?
- Мне угрожали. И на меня напали.
- Угрожали? На словах? По-английски? - Он отставил бокал в сторону,
что свидетельствовало о том, насколько серьезно он отнесся к моим словам.
- Напали? Как?
- Я послал за Доком, Келли, Стэном, Малларди и Винсентом. Только что
я получил от них ответ. Они прибудут сюда. Мигель и датчанин не смогут, и
они шлют свои сожаления. Когда мы соберемся вместе, я расскажу, что со
мной произошло. Но сначала я хочу переговорить с Доком. Так что сиди тихо,
беспокойся себе на здоровье, и ни в коем случае не цитируй меня.
Он допил виски.
- Когда они все соберутся?
- Через четыре, пять недель, - сказал я.
- Это довольно-таки долго.
- При нынешних обстоятельствах, - сказал я, - я не вижу других
вариантов.
- А мы пока что будем делать?
- Есть, пить и созерцать Серую Сестру.
Он опустил веки, и затем кивнул и потянулся за бутылкой.
- Начнем?
Было поздно и я стоял один в поле с бутылкой в руке. Леннинг уже ушел
спать, а гора была окружена грозовыми тучами. Где-то далеко отсюда шумела
буря, непрерывно меняющая свои очертания. Дул холодный ветер.
- Гора, - сказал я. - Гора, ты сказала мне, чтобы я уходил прочь.
Загрохотал гром.
- Но я не могу, - сказал я и отхлебнул из бутылки. - Я приведу к тебе
самых лучших, - продолжал я, - мы поднимемся по твоим склонам и постоим
над звездами на твоей вершине. Я должен это сделать просто потому, что ты
есть. Никаких других причин. Ничего личного.
После паузы я сказал:
- Нет, это неправда.
- Я человек, - продолжал я, - и я должен покорять горы и тем
доказать, что не умру, даже несмотря на то, что все люди смертны. Я
меньше, чем мне хотелось бы быть, Сестра, а ты можешь сделать меня
большим. Так что, наверное, личное здесь все же есть.
- Единственное, что я умею делать - это покорять горы. А ты осталась
последней - вызов моему мастерству, которому я учился всю жизнь. Может
быть, дело в том, что смертный человек ближе всего к бессмертию тогда,
когда он принимает вызов, когда ему удается преодолеть опасность.
1 2 3 4 5 6