Беда, нависшая над головой старухи, не заставила себя ждать. Как-то на рассвете две большие семги выбросились на скалистый берег у самого порога. То сворачиваясь в кольцо, то расправляясь и с силой отталкиваясь хвостом от земли, они передвигались прыжками, огибая по скалам непреодолимые быстрины Шойкурши.
Подростки, высланные Главным охотником подкарауливать приход семги, затаив дыхание, следили, как, обдирая бока об острые камни, рыбы перебирались через гряду скал. Вот они ударили хвостами в последний раз и, подпрыгнув, ушли в тихую воду выше порога. Подростки могли бы схватить их руками, но, пока семга на берегу, к ней нельзя прикасаться. Старики говорили, что это не рыба скачет по суше, а ее хозяева, духи, поэтому к ним даже подходить близко считалось опасным. Ловить семгу можно было только в воде. За первыми двумя семгами показались третья, четвертая… Подростки стремглав бросились в стойбище.
— Скачут! Скачут! — кричали они во все горло.
Голова колдуньи поникла, спина сгорбилась еще больше. Теперь беду не отогнать никакими заклинаниями! Но то, что было несчастьем для старухи, было радостью для людей стойбища. Начался лов, долгожданный лов, о котором столько грезилось в мучительные недели голодовки… Семгу ловили с плотов. Пока один из ловцов отталкивался шестом, чтобы плот медленно двигался против течения, двое других били рыбу. Подцепив гарпуном, вытаскивали добычу на плот, глушили и перебрасывали на берег. Подростки подхватывали одну рыбину за другой, складывали в плетеные корзины и волокли тяжелую ношу к женщинам. Женщины вспарывали рыбье брюхо, собирали в большие горшки икру и молоки и, распластав семгу, развешивали рыбу на жердях, чтобы она провялилась в дыму разведенных тут же костров.
Утром четвертого дня рыба пошла реже, а на пятый только чешуя, блестевшая на камнях по берегу, напоминала о семгах-путешественницах. В очаге каждой землянки ярко пылал огонь. Стойбище праздновало двойной праздник — окончание удачного промысла и переход мужчин в охотничий лагерь, где они должны были жить до осени, пока не кончатся месяцы охоты.
Ели и веселились всю ночь, а с восходом солнца охотники покинули землянки и направились в лес, к лагерю, обнесенному высокой изгородью. Пока длился лов, некогда было думать о Главной колдунье и ее злополучном предсказании. Старуха просидела эти дни в своей землянке, не смея показаться на глаза сородичам. Она знала, какая судьба ждет ее. Проводив охотников до опушки, женщины собрались у жилища старухи. Колдунья медленно вышла из землянки, у входа она остановилась, обернулась лицом к очагу, который больше никогда не будет ее греть, и шагнула за полог. На ее девяти косицах уже не болтались священные изображения, в руках не было заветного посоха из рябины — дерева колдуний. Спокойная, словно ничем не опечаленная, она поклонилась жалостливо смотревшим на нее женщинам — их она тоже больше не увидит — и неторопливо пошла прочь из селения, сопровождаемая несколькими старухами. Не говоря ни слова, не оглядываясь, она шла все вперед и вперед. Старухи понемногу отставали, только две из них, ее давние, еще девичьи, подруги, долго провожали ее в последний путь. Наконец и они повернули обратно к стойбищу. Старуха осталась одна. Она должна была идти, не останавливаясь, все дальше и дальше на запад, пока силы ее не иссякнут и не подкосятся старые ноги. Так карал род колдунью, духи которой нанесли вред стойбищу. На этот раз беда миновала, но люди стойбища считали, что это заслуга молодого колдуна, вступившего в борьбу с ее духами.
Всю жизнь без раздумий выполнявшая обычаи становища, старуха и сейчас покорно подчинилась жестокому закону рода. Даже оставшись одна, она не посмела присесть отдохнуть и шла до тех пор, пока не споткнулась. Неподалеку от нее из земли выходил толстый корень ели. Старуха подползла к нему, положила поудобнее голову и больше не двигалась. Она терпеливо стала ждать смерти, все равно какой — от жажды и голода или от хищных зверей.
ГЛАВА 10
А следующий день после переселения охотников в лагерь к стойбищу подошел Бэй. Он остановился на пригородке, не доходя до крайних землянок, — в месяцы охоты никому из живущих в лагере не позволяется входить в селение. Приложив ладони ко рту, он выкрикивал одно имя за другим.
— Мэ-ку-у-у!.. Тибу-у!.. Зиу!.. — неслось по стойбищу.
Из землянок выскакивали юноши, чьи имена были только что названы, и с радостными лицами бежали к посланцу. Бэй кричал так громко, что его зов долетел и до одинокого жилища колдуна. Молодой колдун прислушался — брат выкрикивал имена его сверстников, но имени Льока не назвал. Все-таки Льок не утерпел и побежал к пригорку. Подходя, он услышал, как Бэй говорил собравшимся вокруг него юношам:
— Вам шестерым Главный охотник велит сегодня вечером прийти в лагерь.
Юношам не надо было спрашивать, зачем их призывает Кремень. Каждый год в эти дни происходил торжественный обряд посвящения в охотники, пришел и их черед. Они громко закричали от радости, а Зиу даже запрыгал на одной ноге, но тут же спохватился — не пристало прыгать по-мальчишески тому, кто станет сегодня охотником.
Льок стоял в сторонке и чувствовал себя еще более одиноким, чем тогда, когда впервые вошел в свое новое жилище. Хотя ему давно твердили, что он будет колдуном, он никогда по-настоящему не верил в это и вместе со своими сверстниками только и ждал, чтобы Главный охотник вручил ему лук и копье. Недаром он лучше других знал птичьи повадки и умел неслышно подкрадываться к дичи. Посвящение в охотники считалось самым значительным днем в жизни каждого, о нем мечтали с детства и вспоминали потом в старости. За что же его, Льока, лишают этой чести? Когда взволнованные юноши разбежались по стойбищу, чтобы похвастать радостной новостью и подготовиться к ночному празднеству, Бэй подошел к брату, стоящему с опущенной головой. Он сам был настоящим охотником и сразу понял, о чем горюет Льок.
— Ничего, — сказал он, желая утешить брата. — Ведь ты помогаешь нам охотиться, когда просишь у духов, чтобы наша охота была удачной. Льок только вздохнул.
— А как их будут посвящать? — спросил он, думая все о том же.
— Зачем ты спрашиваешь про то, чего тебе нельзя знать? — упрекнул его Бэй. — Разве я могу выдавать тебе тайны братьев-охотников? Ты же не можешь рассказать мне, как беседуешь с Роко.
Льоку хотелось крикнуть, что он ни разу не видел духов, но как признаться в этом даже любимому брату!
Братья еще немного постояли молча, потом Бэй вспомнил, что Кремень ждет его, и направился в сторону охотничьего лагеря, а Льок подошел к юношам, о чем-то горячо толковавшим посреди стойбища. Завидев колдуна, юноши умолкли, а насмешливый Мэку, с которым он еще мальчишкой постоянно дрался, сказал:
— Когда мы уйдем на охоту, смотри, старательней нянчи младенцев, не то старухи не будут кормить тебя!
Льок круто повернулся к своей землянке. Весь день он просидел там, но к вечеру не выдержал и потихоньку прокрался к лагерю. Лагерь стоял на большой поляне, на которой не росло ни одного дерева. Стоило сосенке или елочке чуть подняться над землей, ее вырывали с корнями. Если позволить дереву подрасти, на него станут садиться птицы, чтобы подсматривать, что делается за высокой оградой. Они заметят, что охотники собираются на промысел, и разнесут весть об этом по всему лесу — звери спрячутся, и охотиться будет не на кого. Но чуть подальше лес стоял стеной, и как раз напротив входа в лагерь, возвышаясь верхушкой над всеми деревьями, темнела огромная ель. Для засады ель самое удобное дерево — спрятавшегося никто не заметит, а тот всегда найдет просвет в густых ветвях, чтобы высмотреть что надо. Но как ни пристраивался Льок на дереве, кроме отблеска больших костров он ничего не видел. Торжество началось. Из-за ограды доносились глухие, однообразные удары колотушек о бубен, потом раздалось пение. Песни были незнакомые, многих слов Льок никогда раньше не слышал, все же ему было понятно, что охотники кого-то благодарили и что-то обещали. Потом наступила тишина и вдруг кто-то пронзительно закричал. Голос показался Льоку знакомым. Не успели вопли смолкнуть, как за оградой сердито запели короткую песню, затем ворота чуть-чуть приоткрылись, из них вылетел голый человек и шлепнулся на землю. Вслед за упавшим полетела малица… В щель высунулась голова Кремня.
— Твое место среди женщин и детей! — гневно прокричал Главный охотник. — Лепи с ними горшки, пока не научишься терпеть боль, как настоящий мужчина.
Плетеные ворота захлопнулись.
Голый подросток, всхлипывая, натягивал одежду. Теперь Льок узнал его. То был Мэку, который днем посмеялся над ним. Мэку и мальчишкой был трусом и хвастуном — храбрился и грозил, а начиналась драка — тотчас поднимал рев. Изгнанный оделся и понуро побрел к стойбищу. «Со мной бы такого позора не случилось», — подумал Льок, и горькая обида снова сжала ему горло.
Но вот в лагере опять забили колотушками по бубну, так быстро и весело, что Льоку захотелось прыгать и плясать. Распахнулись ворота, и выбежали люди. Сначала Льок никого не мог узнать — лица у всех были закрыты, у одних полоской бересты, у других куском меха, однако, присмотревшись, он догадался, что впереди шел Кремень. Хотя его лицо было окутано шкурой, содранной с головы медведя, длинные могучие руки и широкие плечи выдавали Главного охотника. Он держал за руку низкорослого Тибу, совсем голого и окровавленного.
«Тибу молодец! — одобрительно подумал Льок. — Он ни разу не крикнул». С другой стороны посвящаемого держал Бэй в берестяном колпаке, насаженном по самые плечи. За ними цепью шли другие посвящаемые и охотники. Приплясывая и что-то дружно выкрикивая, они побежали мимо ели, на которой сидел Льок, и скрылись в лесу.
Льок сполз с дерева и стал красться за охотниками, чтобы посмотреть, что будет дальше.
Охотники спустились в низинку к ручью. Из-за ствола толстого дерева Льок увидел, что посвящаемые вымазались жидкой глиной, смыли ее ключевой водой — Льока даже дрожь пробрала, когда он подумал, как им должно быть холодно, — и стали надевать новую одежду, которую им подавал Главный охотник. Одевшись, юноши выстроились в ряд перед Кремнем, и тот вручил каждому копье, дротик и лук. Льок чуть не заплакал от досады: неужели ему никогда не придется сжимать в руке древко копья! Но тут Главный охотник отдал какое-то приказание, посвященные вдруг припали к земле и бесшумно поползли, как ползут охотники, когда подбираются к зверю. Старшие осторожно ступали рядом, наклонив ухо к земле и прислушиваясь, достаточно ли ловко и тихо пробираются молодые по хвое и сухим веткам. Как на беду, они ползли в ту сторону, где притаился молодой колдун. Что делать? Льок понимал, что если его увидят сородичи, пощады ему не будет. Он отступил за другой ствол, и в это время под ногой у него громко треснула ветка. Льок повернулся и бросился бежать, стараясь скрываться за кустами и деревьями.
— Зверь! Зверь! — закричали сзади, и топот многих ног послышался за ним.
Мимо просвистело копье, пущенное наугад в сумраке ночи. Топот приближался, спасения не было. Тогда Льок надвинул малахай, скорчился, как только мог, медленно вышел на открытое место и, повернувшись к преследователям, погрозил поднятыми кулаками.
Топот утих, и в наступившей тишине раздался чей-то возглас, не то испуганный, не то радостный:
— Роко!
Льок разжал ладони и взмахнул несколько раз руками, как бы приказывая не приближаться к нему. Охотники застыли на месте, потом послушно повернули назад.
Никогда еще Роко не показывался охотникам, и они сочли его появление счастливым предзнаменованием, — верно, в этом году будет очень хороший промысел.
ГЛАВА 11
Каждый год женщинам стойбища приходится лепить горшки. Как ни береги эти хрупкие сосуды, они все равно часто бьются. То обвалятся камни очага, и стоящий между ними горшок упадет и расколется, то неловкая девчонка, мешая варево, ударит по краю, то дети, расшалившись в тесной землянке, раздавят, разобьют на мелкие куски… Вот почему в тихий день у реки собрались женщины и девушки — почти в каждой землянке надо было обновить запас глиняной посуды.
Девушки натаскали кучу желтой глины, а женщины, более опытные в этом деле, уже подсыпали в нее крупного белого песку. На плоских валунах раздробили куски удивительного камня — асбеста, который не разбивается на осколки, а распадается на волокна, как прогнившая древесина. Эти волокна добавляли в глину, чтобы горшок после обжига сделался прочным и не растрескивался на огне. В глину налили воды, и три девушки, разувшись, принялись медленно вымешивать ногами вязкую массу. Вскоре их шутки и смех поумолкли, пот начал катиться по лицам. Месить глину для сосудов — тяжелое и утомительное занятие.
Вдруг Искра обрадованно закричала:
— Смотрите, какого помощника нам ведут! Уж мы заставим его поработать!
Все оглянулись, и дружный смех зазвенел над рекой. К ним приближалась немолодая уже женщина. Она пинками подгоняла упиравшегося, багрового от смущения подростка. Это мать, стыдясь всех встречных, вела незадачливого сына Мэку, которому Кремень в наказание приказал лепить наравне с женщинами горшки до тех пор, пока он не станет настоящим мужчиной, стойко переносящим боль. Девушки охотно предоставили тяжелую работу опозорившемуся юноше.
Не смея поднять глаз, Мэку угрюмо топтал глиняное тесто. А женщины, стараясь перещеголять друг друга, осыпали его насмешками.
— Мэку у нас оборотень, — сказала одна, — недавно как будто был мужчина, а сегодня превратился в женщину.
— Где твои дети, Мэку? — подхватила вторая. — Не забыл ли ты
покормить их грудью?
Мэку только сопел, едва удерживаясь от слез.
Женщины не унимались.
— Если когда-нибудь станешь охотником, — смеялась Ясная Зорька, — и увидишь в лесу страшного рогатого оленя, кричи погромче, я приду тебе на помощь.
Смешивая глину с песком, Мэку мысленно проклинал насмешниц и в сотый раз давал себе слово, что теперь он вытерпит какое угодно испытание, хоть режь его Кремень на куски, он не проронит и звука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31