— Начнем? — нетерпеливо спросил Ганс, сидевший возле магнитофона.
— Минуточку, пока не включайте, — ответил Морис и, кивнув мне, громко спросил у спящего Томаса: — Слушайте меня внимательно, Томас. Вы шли ко мне пешком от автобусной остановки?
— Да, — ответил тот, не открывая глаз.
Никак не могу привыкнуть! Все кажется, будто они притворяются, эти гипнотики, а вовсе не спят. Хотя Морис заставляет их порой выполнять такие поразительные вещи, какие без гипноза никто бы ни за что не сделал…
— Сколько столбов с фонарями вам попалось по дороге на улице?
Спящий Томас помедлил лишь мгновение и уверенно ответил:
— Шестнадцать столбов.
— Повторите: сколько?
— Шестнадцать столбов.
Морис повернулся ко мне и сказал уже другим, обычным тоном:
— Можешь завтра проверить.
Я, конечно, не удержалась, так и сделала! И что вы думаете? Столбов оказалось шестнадцать! Неужели мы действительно замечаем и запоминаем все до мелочей, только бессознательно, даже не ощущая этого, и можем вспомнить лишь под гипнозом?
Теперь я начала верить, что гипноз поможет Томасу вспомнить детство, хотя первый сеанс и не принес особых результатов. Морис просто дал Томасу возможность крепко поспать часок и посмотреть сны, властно приказав:
— Вам снится сон. Вы запомните его содержание во всех подробностях и расскажете мне, когда я вас разбужу.
Томас спал спокойно и крепко, изредка смешно причмокивая. Два раза он улыбнулся.
— Приятный сон видит, — сказал Грюнер. — Интересно, что он расскажет.
В полутемной комнате с занавешенными окнами было душно. В самом деле, чувствовалось приближение фена. У меня начинало ломить виски.
Я всегда его плохо переношу, этот ветер, прилетающий через Альпы откуда-то из африканских знойных пустынь. Он резко меняет погоду, приносит какое-то беспокойство и раздражительность. Морис говорит, что статистика показывает, как с наступлением фена возрастает сразу число инфарктов, преступлений и самоубийств.
Но, может, Томасу фен действительно поможет вспомнить детство?
Через час Морис сказал, чтобы мы с Гансом ушли в соседнюю комнату, и подошел к спящему Томасу. Он проверил у него пульс и громко сказал:
— Вы чувствуете себя прекрасно. Вы хорошо выспались и отдохнули. Теперь проснетесь, когда я сосчитаю до пяти. Все, что вам снилось, вы припомните во всех подробностях и все расскажете мне…
После небольшой паузы он начал размеренно считать:
— Раз… Два… Три… Четыре… Пять!
Томас тут же открыл глаза, сладко потянулся и смущенно начал приподниматься, с некоторым недоумением озираясь по сторонам.
— Лежите, лежите, — приветливо сказал ему Морис. — Как себя чувствуете?
— Хорошо, — с улыбкой ответил Томас.
— Не снилось ли вам что-нибудь?
— Снилось. Хороший сон… Я был в саду возле моря.
— Где?
— Не знаю, — виновато ответил Томас. — Большой сад. Я там собирал яблоки. Только все время пчелы вокруг летали.
— Вы были один?
— Нет, там были еще какие-то мальчики. Я их не видел, но слышал голоса в кустах.
— На каком языке они говорили?
Томас ответил с некоторым недоумением:
— На обыкновенном.
— На немецком языке?
— Конечно, я все понимал.
Он задумался, потом неуверенно добавил:
— А может, это был какой-то другой язык. Но я все понимал!
— А откуда вы знаете, что неподалеку было море?
Томас пожал плечами и смущенно ответил:
— Просто знаю, и все.
— Вы были на море?
— Во сне? В этот раз — нет. А вообще оно мне иногда снится.
— А на самом деле вы действительно ни разу не бывали на море?
— Нет, когда же.
— Может, вам все-таки снится не море, а большое озеро? Ведь на Женевском озере, на нашем Лазурном берегу, вы наверняка когда-нибудь бывали?
— Бывал, с женой. Но это другое. Мне снится море, там такие большие волны. — Томас взмахнул рукой.
— Что еще вы видели сейчас во сне?
— Больше ничего, только собирал яблоки в саду… Хотя нет. Впечатление было, будто я оторвался на миг от земли и полетел… Приятное такое ощущение, и немножко страшно. Давно так не летал, пожалуй, с детства.
— В том же саду летали?
— Над садом.
— А море при этом видели?
— Нет.
— И никаких домов, строений не видели?
— Нет, только сад.
Через некоторое время Морис усыпил его снова, опять внушив рассказать при пробуждении все, что увидит во сне.
Когда Томас заснул и мы вошли в лабораторию, Морис сказал:
— Он летал во сне. Хороший признак!
— Почему ты считаешь это хорошим признаком? — спросила я.
— Летают во сне обычно в детстве, пока человек растет. Похоже, удалось его настроить на детские сновидения. И сад этот… Наверняка какие-то детские воспоминания пробуждаются. В монастыре у них не было никакого сада.
— И детские голоса слышит — видимо, сам тоже был во сне ребенком. Вы правы, профессор, — вставил оживленно Ганс и тут же испуганно посмотрел на Томаса.
Тот вдруг негромко застонал.
Мы замерли.
Томас дернулся и повернулся на правый бок.
— Просыпается? — испуганно прошептала я, пятясь к двери.
— Без моего приказа? Что ты, — успокоил меня Морис.
Томас громко вздохнул и закинул левую руку за голову.
— Кажется, теперь ему снится что-то не слишком приятное, — озабоченно проговорил Морис.
Мы помолчали, глядя на спящего.
— А на каком же языке они разговаривали, мальчики в саду? — спросил Мориса секретарь. — Он ведь никакого языка, кроме немецкого, не знает, но почему-то заколебался, отвечая на ваш вопрос. Или в детстве он говорил на каком-то другом языке и понимал его во сне?
— Вполне возможно. Одна француженка в глубоком гипнозе вдруг заговорила на языке, который никто из окружающих не мог понять. Оказалось, она говорит на одном из наречий, которое слышала, когда жила маленькой девочкой с родителями в Индии. А проснувшись, разумеется, ничего не понимала на этом наречии и не могла даже поверить, что знает его.
— Может, она притворилась? — недоверчиво сказал Ганс.
— Зачем? И любопытно, что самые давние воспоминания вдруг оживают, когда человек становится старше. В нью-йоркской больнице долго лежал один тяжелобольной старик. Родился он и провел детство в Италии, юность — во Франции, а последние годы жил в Америке. В начале болезни он говорил только по-английски. Потом вдруг забыл этот язык и стал говорить по-французски. А перед смертью он говорил и понимал лишь по-итальянски, на языке далекого детства. Не случайно и Томасу «странные сны» начали видеться лишь теперь, а раньше, пока он был помоложе, детство ему не снилось.
— А море? Он же уверяет, будто никуда не выезжал из Швейцарии, никогда не был на море. Как же он видит его во сне? — спросила я.
— Ну, с морем дело темное, — покачал головой Морис. — Оно может присниться, даже если он и никогда не был на море. В кино-то он его наверняка видел. Мы, современные люди, смотрим слишком много кинофильмов и телевизионных передач. Мир для нас так знаком, что порой начинаем путать, что видели в кино, а где были на самом деле.
— Опять он стонет, — сказала я. — Мне его жалко, Морис. Может, лучше его разбудить?
— Пожалуй, пора.
Мы с Гансом вышли, и Морис начал будить Томаса, предварительно внушив ему, что, проснувшись, он будет чувствовать себя здоровым, свежим и бодрым, все его опасения и тревоги пройдут.
На счете «пять» Томас открыл глаза.
— Ну, как поспали?
— Хорошо. Только неприятный сон видел.
— Какой?
— Будто я с какими-то мальчиками заперт в комнате. В сад не пускают… Душно, неприятно.
— В какой сад? В тот же, который снился вам раньше?
— Да.
— Откуда вы знаете, будто это тот же сад? Вы видели его из окна?
— Нет. Окно маленькое, высоко, под самым потолком. И на нем решетка. Но за стеной сад, я чувствую.
— Что же это тогда за комната? Тюрьма?
— Не знаю. Нет, не похоже. Но мы чем-то напуганы. Стучим, а дверь не открывают. Страшно.
— А обычно, в естественном сне, вы видите неприятные вещи?
— Последнее время часто, — хмуро ответил Томас. — Этот сон сейчас был очень неприятный?
— Неприятный… страшный…
— Ну ладно, больше вас мучать сегодня не буду. До завтра!
— До свидания, доктор!
Просматривая вечером стенограмму своих разговоров с Томасом, Морис откинулся на спинку стула и недовольно сказал:
— Мало он рассказывает подробностей о своих снах. Наверное, стесняется, смущает непривычная обстановка. Попробуем изменить методику и разговорить его.
Усыпляя Томаса на следующем сеансе, Морис дал ему такой приказ:
— Вам снится сон… Вам снится приятный сон. Все, что вы видите и переживаете в этом сне, говорите громко, вслух, не пробуждаясь!
«Неужели и это возможно?» — подумала я.
Морис взял Томаса за руку, высоко поднял ее и отпустил. Рука безвольно упала.
— Отлично, третья стадия…
— Одну минуточку! — вдруг раздался голос Ганса. — Прошу вас, профессор, сидите так возле него, не шевелитесь.
— Что вы задумали? — недовольно повернулся к нему Морис. — Притащили сюда блиц, хотите снимать? Зачем?
— Для истории. Будут хорошие снимки для нашего маленького музея…
— Незачем… Да и опыты только начинаются, — поморщился Морис, но махнул рукой: — Ладно, фотографируйте скорее, раз уж нацелились.
— Минуточку!
Лампа ослепительно вспыхнула в руках Ганса раз, другой, третий.
Томас вдруг отчетливо сказал, не открывая глаз:
— Пить очень хочу…
— Бросьте аппарат, следите за магнитофоном, — сказал секретарю Морис.
Помолчав, Томас жадно облизал губы и проговорил:
— Жарко мне… Немножко хотя бы… Еще полежим немножко на солнышке… Нет, не могу больше лежать. В сердце колет… — Он покачал головой и забормотал: — Я не собираюсь… Хорошо, пойдем. Не могу больше. Нет, газированной я не люблю, лучше простой…
Полежал спокойно, потом опять завертел головой, словно ему что-то мешало:
— Солнце светит прямо в глаза. Перейдем на ту сторону…
Мы поспешили выйти в соседнюю комнату, и Морис разбудил Томаса.
— Хорошо поспали? — спросил он.
— Хорошо, — ответил тот, быстро вставая и потягиваясь. — Ноет рука что-то. Наверное, отлежал.
Морис задумчиво кивнул и спросил:
— А вообще как себя чувствуете?
— Прекрасно.
— Что-нибудь снилось?
— Мы были на пляже… Большой пляж на Лазурном берегу. Лежу на песке, и очень жарко стало. Масса народу, пить страшно хотелось. Губы сохли. Мне и сейчас хочется пить. Могу я вас попросить?
— Пожалуйста. — Морис налил ему стакан воды и спросил: — А у кого вы просили пить во сне?
— У жены.
— Вы с ней были на пляже?
— Да. Я не могу долго лежать на солнце. А ей хоть бы что.
— Это она предлагала вам пить воду?
— Да.
— Какую?
Морис, конечно, не случайно задал этот вопрос, и мы с Гансом переглянулись, услышав ответ Томаса:
— Газированную. Я ее не люблю. Ею никак не напьешься. Простой водой быстрее напьешься.
Значит, он в самом деле говорил во сне именно то, что чувствовал!
— А больше вы ничего не видели? — спросил Морис.
— Нет, больше ничего.
— Значит, приятный был сон?
— Очень приятный.
— Н-да, — задумчиво произнес Морис, когда Томас ушел и мы собрались в лаборатории. — Для него сон был приятный: повидал жену, которую любит до сих пор и никак не может забыть, а для нас… Опять уперлись в этот барьер. А нам нужно, чтобы ему снилось детство… Ладно, попробуем его направлять, поможем ему.
— Все-таки решились задавать наводящие вопросы? — поинтересовался Ганс.
— Нет, опасно. Применим соответствующие раздражители. Вы не поняли, почему ему нынче приснился знойный пляж?
— Нет, — ответила я.
Ганс покачал головой.
— Это сделала вспышка вашего блица. Раздражение ничтожное, но в его сознании оно вызвало ощущение палящего солнца и картину жаркого дня на пляже, ему даже пить захотелось. Вот мы и попробуем направлять его сновидения в нужную сторону такими легкими раздражителями. Это дает неплохие результаты. Начнем с дороги, с вокзала.
Ночью наконец прогремела гроза, принесенная феном. Стало прохладнее и легче дышать.
В этот раз, усыпив Томаса и наказав опять рассказывать все, что он увидит во сне, Морис включил приготовленную заранее магнитофонную запись. В полутемной комнате шумно отфыркивался паровоз, раздавались гудки и голоса людей, толпившихся на перроне.
Томас некоторое время спал спокойно, потом заворочался и пробормотал:
— Я не хочу, не хочу… Смотри, какая старуха… Я не знаю…
Он успокоился, довольно долго молчал, потом снова заговорил:
— Осторожно, отойди подальше, видишь, поезд!
— Какой это вокзал? — быстро спросил его Морис.
— Я не знаю.
Длинная пауза, потом:
— Нет, не хочу… Когда нас выпустят? Я хочу домой!.. Не буду, больше не буду…
Он резко дернулся, повернулся на правый бок и затих, негромко посапывая.
— Как вы чувствуете себя? — спросил с интересом Морис, разбудив Томаса.
— Ничего.
— Что-нибудь снилось?
— Снилось, будто я на вокзале каком-то… Поезд подходит с шумом. Освещено все.
— Где освещено?
— Перрон. Женщины, солдаты их не пускают. Нехороший сон.
— Почему нехороший?
— Не знаю. Неприятно как-то… И странно: вагоны простые, товарные, а в них дети. Одни мальчики. Озираются испуганно…
— А что это за вокзал?
— Не знаю. Кто-то спрашивал: какой вокзал?
— Во сне спрашивал?
— Во сне. Меня спрашивали там, на перроне: какой вокзал?
— И что вы ответили во сне?
— Что не знаю, какой это вокзал.
— Опишите его, пожалуйста, подробнее: как выглядел вокзал?
— Вокзал небольшой… И где-то рядом море, гавань.
— Опять море? — нахмурился Морис. — Откуда вы знаете?
Томас растерянно пожал плечами.
— Вы видели море во сне? — спросил Морис.
— Нет, но я чувствовал: оно рядом.
— Странно. Вокзал — и рядом море? Что еще вам снилось? Кто был на вокзале?
— Людей на перроне мало было. Женщины, солдаты в касках…
— Вы сказали, солдаты не пускали женщин к поезду?
— Да, отталкивали их прикладами. У них винтовки такие коротенькие…
— Автоматы?
— Да, пожалуй, автоматы.
— Женщины хотели сесть в поезд?
— Нет, по-моему, нет.
— Они встречали детей, которые в нем приехали? Или провожали их? Дети уезжали или приехали откуда-то?
— Не знаю. Женщины как будто удивлялись. Некоторые плакали.
— Попытайтесь вспомнить еще что-нибудь, тут важна каждая подробность!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12