Клевец у скифов довольно редкое оружие. Чаще клевцы находят при раскопках в Сибири. А лежавший перед нами явно не был просто оружием, хотя и достаточно грозным. Скорее всего, он служил символом власти. Недаром его и сделали еще из бронзы, хотя для изготовления обычного оружия уже давно применяли железо. Такая боевая железная секира лежала рядом с клевцом. И зазубрины на ее широком проржавевшем лезвии свидетельствовали, что ей довелось потрудиться во многих боях. Обушок и рукоять секиры были выложены золотыми пластинами с изображениями различных зверей. Среди них почетное место опять занимали олени все в той же гордой летящей позе.Тело покойного было, видимо, укутано покрывалом. От него остались только золотые бляшки с изображением зверей. Они как бы сохранили даже очертание складок покрывала.А ниже, под этой «тенью покрывала», мы увидели множество небольших, с ноготь, сильно проржавевших железных пластинок, напоминавших рыбью чешую. Это были остатки панциря.— Какая уникальная находка! — восхищался Андрей Осипович. — Можете мне поверить, ни в одном музее ничего подобного нет. Жаль, что подкладка истлела. Но можно будет восстановить. Вы полюбуйтесь, как ловко его смастерили.Панцирь действительно был сделан весьма изобретательно. Металлические чешуйки накладывались на кожаную подкладку. Она истлела, от нее сохранились лишь несколько клочков, прилипших к некоторым чешуйкам. Они прикреплялись к подкладке, как пуговицы, с помощью кожаных ниточек, продетых в специально пробитые отверстия, пояснил нам Андрей Осипович. Поскольку каждая пластинка была прикреплена отдельно, панцирь плотно облегал тело воина, не стеснял движений, был легким и в то же время прочным и надежным…И сделал этот замечательный панцирь, конечно, мастер, похороненный в первой камере! Теперь стало понятным назначение найденного у его могилы затейливого молота-пуансона. Именно им ковались тончайшие чешуйки.Справа от скелета вождя лежал стальной меч в золотых ножнах, украшенных сценками борьбы разных животных. Навершие у меча было в виде когтистой орлиной лапы, а перекрестие напоминало формой бабочку, сложившую крылья. На рукояти его мы увидели те же самые изображения оленей и гоняющихся за ними львов, что и на стенках одной из каменных литейных форм, положенных возле тела принесенного в жертву мастера. Не оставалось никаких сомнений: именно в ней талантливый мастер и отлил этот меч для вождя.Меч был с длинным — в семьдесят сантиметров, как у сарматских, лезвием, предназначенный рубить, а не колоть и резать, как обычные скифские акинаки. Рядом с ним тремя кучками лежали наконечники истлевших стрел. На земле сохранились отпечатки колчанов, а в одном месте — даже несколько кусочков кожи от одного из них. Еще несколько пучков стрел стояли у стенки в углу. У некоторых отлично сохранились древки, достигавшие в длину семидесяти сантиметров. Целые стрелы производили, конечно, куда более внушительное впечатление, чем просто наконечники.Наконечников же мы насчитали свыше трехсот, в большинстве бронзовых.— Их было легче отливать в формочках, чем ковать железные, — пояснил студентам Андрей Осипович. — А стрел в бою требовалось много.Возле головы покойного вождя лежал его шлем — бронзовый, усиленный ребром с шишечкой на верхушке и с подвесными нащечниками. В двух местах были заметны вмятины от ударов вражеских мечей. Ребят поразило, что шлем оказался так невелик, всего в тридцать сантиметров высотой. Никому из студентов он бы на голову, пожалуй, не налез.— Акселерация, — глубокомысленно заметил по этому поводу дядя Костя. — Наглядный пример совершенствования человеческого рода. Не только продолжительность жизни увеличилась, но и объем черепа. Читал в журнале «Здоровье».Рядом со шлемом лежал боевой щит — вернее, лишь его железная оковка, украшенная в центре золотой маской какого-то свирепого божества, призванной устрашать и отпугивать врагов, и фигурками стремительно скачущих, словно летящих, шести оленей по краям. На щите оказалось немало вмятин. Видимо, он прикрывал своего хозяина во многих битвах. В центре щит был пробит насквозь, так что лицо изображенной на нем богини исказилось. Казалось, она широко открыла рот в последнем вскрике гнева и боли.— Странно, — пожимая плечами и покачивая головой, вопрошал Казанский, сидя на корточках возле скелетов. — Такое впечатление, что они умерли одновременно, потому и похоронили их вместе. И мужик этот погиб явно не от старости. Что с ними случилось?На этот вопрос мы вскоре получили обстоятельный ответ. Его дала судебно-медицинская экспертиза, проведенная спустя двадцать пять веков после событий. Жизнь, как нередко бывает, сочинила историю куда более романтичную и драматичную, чем мы гадали у костра. Но не стану забегать вперед.Женское погребение оказалось еще богаче, тут была похоронена, видимо, жена вождя, не простая наложница. Голову ее украшала высокая коническая шапочка, вероятно, кожаная, сплошь обшитая золотыми бляшками и пластинками. Кожа истлела, но бляшки хорошо передавали форму убора. На лбу хорошо сохранилась золотая лента с растительным орнаментом.Золотыми бляшками был усыпан и весь скелет. Мы насчитали их шестьдесят восемь. На тех, что покрупнее, квадратной формы, было вытеснено изображение какой-то богини и стоящего перед нею на коленях воина. На овальных бляшках поменьше, всего в два-три сантиметра длиной, были изображены различные животные, особенно часто крошечные олени.— Явное пристрастие к оленям, видимо, отнюдь не случайно, — сказал Олег Антонович, в какой уже раз внимательно изучая украшения в лупу. — Присмотритесь получше. Теперь оленей у нас набралось много — и всяких размеров, можно их сравнивать. Совершенно очевидно: все они схожи между собой. У всех летящая поза, рога типично оленьи, хотя и стилизованные. Но морда у всех с горбинкой, и толстые лосиные губы. Сочетание несколько странноватое, но явно не случайное. Своего рода герб племени, а? — посмотрел он на меня. — Вероятно, художник взял за основу изображение лося, служившего, вполне возможно, еще родовым тотемом у предков, обитавших тут, на границе лесостепи издавна, и придал ему черты благородного оленя — нового божества, завезенного сюда скифами. Так что, пожалуй, и эти олени действительно подтверждают: племя было коренным, местным и вошло на равных в скифский союз. Во всяком случае, есть о чем поразмыслить…Взяв в руки фотографию Золотого Оленя, лежавшую на столе, он задумчиво произнес, окутываясь облачком ароматного дыма, вырвавшегося из трубки:— И ведь все началось с этого красавца. А где подлинник, мы так и не знаем. — Помолчав, Олег Антонович добавил: — И ведь действительно есть у него сходство с барельефами Покрова-на-Нерли. Верно Караев подметил, глазастый. А еще больше, пожалуй, у этих маленьких оленят, что на бляшках. Где у тебя папка?Я подал ему папку, где хранил отдельно фотографии тех найденных нами украшений, какие хоть отдаленно походили на фигурки зверей, которыми спустя две тысячи лет русские мастера украсили белокаменные стены храма, стоящего далеко на севере, среди владимирских лесов на берегу задумчивой Нерли.— Смотри, и эти ползущие на брюхе львы явно схожи, — продолжал восхищаться Казанский. — А этот олень, которого терзает грифон с орлиной головой? Ей-богу, у него даже морда чуть-чуть лосиная, как у наших оленей! И даже манера подчеркивать резкими насечками мускулатуру прыгающих животных та же, что и у нашего мастера.Да, сходство между изображениями зверей, разделенными между собой тысячами километров и веками, было несомненным. Видимо, именно отсюда, где нам посчастливилось вслед за покойным Смирновым раскопать курган самобытного скифского племени, мастера которого отличались таким умением создавать замечательные украшения в зверином стиле, их чудесные творения и отправились странствовать по белу свету. Ими восхищались художники — торевты других племен, копировали эти украшения, передавая их друг другу, как эстафету, через расстояния и века. Конечно, связь была очень сложной, требующей еще длительного изучения. Но уже явно прослеживалась ощутимая ниточка, протянувшаяся из глубин древности до наших дней. Думая об этом, я снова ощутил волнующее чувство неразрывной связи времен.— И змееногая богиня на обеих наших подвесках весьма напоминает «береговиню» славянского фольклора. Да, Тереножкин, конечно, прав. Тут надо искать корни славянства — не только у невров, но и у скифов-пахарей, — решительно сказал Олег Антонович.Изображение змееногой богини мы обнаружили и на овальных щитках, подвешенных на цепочках к массивным золотым серьгам, которые носила жена вождя, погребенная вместе с ним под курганом. Судя по тому, как хорошо они сохранились, надевала она их, видимо, нечасто, лишь по самым торжественным случаям.Лицо богини на щитках напоминало изображенное на «висюльках», найденных среди обломков чемодана в Матвеевке, но выглядело мягче, добрее. Длинные извивающиеся волосы уже не оставляли сомнений, что это змееногая богиня. То же подтверждали и две змеиные головки, грозно высматривавшие, приподнявшись, возможных врагов. А по нижнему краю каждого щитка одна за другой плыли рыбки. Но по манере исполнения изображение богини заметно отличалось от найденного в Матвеевке. Серьги с подвесками, очевидно, сделал скифский мастер, весьма талантливо подражая греческим образцам. И все же рыбешек и змеек в привычных ему традициях изобразил он гораздо свободнее и увереннее, чем лицо богини.— Очень важная находка! — торжествовал Казанский. — Неоспоримое свидетельство перемен в художественной манере, стремления скифских мастеров поучиться у греков изображать людей, обогатить свое искусство.— И такого мастера не пожалели, принесли в жертву! — ужасалась вечером у костра Тося.— Интересно, а ученики у этого мастера остались? — задумчиво спросил Алик.— Наверное, — рассудительно ответил Аркадий Буценко, явно увлекшийся раскопками и тайнами прошлого больше, чем мечтой о морских скитаниях, но все еще не расставшийся с выгоревшей тельняшкой. — Кто-то помогал мастеру, не один же он работал.— Конечно, — поддержал его Саша Березин. — Кто-то продолжал его традиции, если они даже до Покрова-на-Нерли в конце концов дотянулись.Почти каждая находка давала повод для долгих бесед у костра, а порой и споров. Но, пожалуй, особенно интересен оказался сосуд, стоявший на почетном месте у изголовья жены вождя. Он был сделан из электра — сплава золота и серебра, теплого янтарного цвета. Сосуд был невелик, всего около двадцати сантиметров высотой и чуть побольше сорока в диаметре, округлый, с невысоким горлышком.Напоминал он найденные ранее в Куль-Обе и в Частых курганах под Воронежем, но отличался, по-моему, большим совершенством.Самым же примечательным и важным было содержание сценок, изображенных на сосуде, как и на Матвеевской вазе. Всего три сценки — как бы рассказ в картинках, не нуждавшихся в разъяснениях. Сначала, как и на Матвеевской вазе, был изображен бой, столкновение между конными воинами, бородатыми, в типично скифской одежде и островерхих башлыках с пешими бойцами — безбородыми, длинноусыми, одетыми в кафтаны немножко иного покроя. Головы у воинов обнажены, только у вождя был точно такой шлем с шишечкой наверху, какой мы нашли в гробнице.Сцена боя была весьма выразительна, хотя по сравнению с Матвеевской вазой на ней, как и на знаменитом гребне из Солохи, был изображен лишь один уголок поля сражения: два всадника сражались с тремя пешими воинами, заслонявшими вождя. Да на заднем плане виднелись еще два воина. Один оказывал товарищу первую помощь прямо на поле боя, вытаскивая зубами у него из раны на руке вражескую стрелу. Беглая, но какая впечатляющая деталь!Вторая сцена изображала переговоры между вождями двух племен. Оба были в парадных облачениях и высоких шапках и выглядели весьма торжественно и внушительно.Весьма вероятно, и на этом сосуде, как на Матвеевской вазе, были запечатлены не только памятные эпизоды из истории взаимоотношений двух племен, но и из жизни вождя, погребение которого мы раскопали. Только греческий торевт, изготовивший электровый сосуд, изобразил не конкретных, вполне определенных вождей, а явно идеальных, даже придав им некоторые совершенно очевидные черты героев родного ему эллинского эпоса. Так что искать портретного сходства между покойным вождем и изображенным на вазе было безнадежным занятием. Причем идеализировал изображенных на сосуде вождей художник вовсе не случайно: сосуд имел несомненно культовое назначение. Видимо, был специально заказан, чтобы ознаменовать такое торжественное и важное событие, как заключение дружественного союза между двумя племенами.Именно этот момент изображала третья сценка. Те же самые два торжественно-величавых вождя стояли друг перед другом с ритонами, а виночерпий готовился налить им вина из культового сосуда. Приглядевшись внимательнее, можно было разглядеть, что сосуд этот — тот самый, который мы теперь, двадцать пять веков спустя, держали в руках!Не могло остаться ни малейших сомнений: в трех сценках на сосуде рассказывалось, как побратались враждовавшие прежде племена, кочевое и оседлое, одно чисто скифское, пришлое, другое, видимо, местное. У нас накапливалось все больше неопровержимых подтверждений этому.Немало нашлось в погребении и посуды — целой, неразбитой: и простенькие горшки явно местного типа, украшенные лишь робким валиком вокруг венчика, и уже более совершенные, нарядные, но тоже наглядно показывавшие рядом с ними свое несомненное родство. А греческие сосуды, имевшие клейма мастерских, позволили нам не только установить, откуда их привезли, но и довольно точно определить, когда насыпали этот курган над гробницей скифского вождя и его жены: не позже начала пятого века до нашей эры.
Не стану детально рассказывать о наших находках — для меня, конечно, они все интересны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30