Это что за косточка? Чуть не проглядел ее. Я тоже становлюсь на колени, осторожно расчищаю кость и окликаю Савосина:— Алексей Петрович, по-моему, бедренная быка.— Похоже, — соглашается Савосин, тщательно оглядев кость и чуть ли не попробовав ее на зуб. — А где лежала?Он спрыгивает в яму, выкопанную мною, осматривает ее стенки и просит:— Дайте-ка мой нож и кисточку.Через несколько минут он торжественно протягивает мне на ладони почти совсем проржавевшую железную пластинку.Первая находка! Вот черт глазастый, завидно.— Что это? — кричат студенты.— Нож, — поясняет сияющий Савосин.— Скифский?— А то чей же.Я рассматриваю находку. Да, несомненно лезвие древнего ножа. Примитивная, чуть изогнутая железная пластинка с двумя дырочками на том конце, где она прикреплялась к истлевшей деревянной рукоятке.— Присмотритесь получше: распространенная в здешних краях форма. Таких ножей находили немало при раскопках Каменского городища. Вероятно, там их и делали. Позднее скифские кузнецы освоили уже более совершенные ножи — без дырочек, с узким черенком. На него и насаживалась рукоятка. И выгиб стали делать побольше, — поясняю я, передавая находку студентам. Те начинают благоговейно изучать ее, стараясь дышать в сторону.Святое мгновение — в такие рождаются археологи.Разглядывая проржавевший металл, я снова испытал знакомое чувство какого-то умиления. Оно часто охватывало меня на раскопках. Во всех древних вещах — глиняных черепках, простеньких пряслицах или разукрашенных затейливыми изображениями зверей конских удилах есть что-то наивное, игрушечно-детское. Даже оружие не кажется опасным и грозным. Позеленевшие бронзовые наконечники давно истлевших стрел тоже выглядят игрушками. Изъеденные ржавчиной и потерявшие смертоносную остроту, покрытые наростами, мечи и кинжалы похожи просто на древесные сучки и корни.Только Савосину не до сантиментов.— Ты обратил внимание: кость лежала на материковой глине, а дальше яма забита черной землей? — спрашивает он, присаживаясь на корточки. — Значит, тут была ступенька, а? На нее и положили жертвенную часть конской или бычьей туши.Я прекрасно понимаю, куда клонит Савосин, не желая говорить прямо, — чтоб «не сглазить». Если тут была ступенька, то уж, видно, не одна. И значит, они куда-то вели, ступеньки, в какое-то погребальное сооружение.«Ладно, не надо спешить, — сдерживаю я себя. — Мы на верном пути и скоро все узнаем».
Так мы работаем день за днем, с утра до обеда. Утром начинать работу было приятно. Солнце стояло еще невысоко и не жгло. Было прохладно и свежо, как бывает по утрам только в степи. Приветствуя новый день, звенели, заливались жаворонки в бездонном небе. От запаха степных трав и поспевающих хлебов начинала кружиться голова. Хотелось дышать как можно глубже — и все равно не надышишься.Но днем солнце становилось жестоким, беспощадно палящим. И некуда было укрыться от его огненных стрел в раскинувшейся до самого горизонта, изнывающей от зноя степи. Молчат жаворонки. Все живое попряталось куда можно. А тебе надо копать, копать обливаясь соленым потом…Мы рыли землю, ломая головы над загадками далекого прошлого, а степь между тем вокруг жила совсем иной, современной жизнью. В небе, оставляя медленно тающий след, проносились реактивные самолеты. По дороге мимо нас, вздымая пыль, бесконечным потоком мчались автомашины. Нередко они останавливались, и любопытные шоферы под предлогом как бы напиться или прикурить подходили посмотреть, чем это мы занимаемся.Почти каждый день наведывались и любопытные ребятишки из поселка — узнать, что новенького. Раза два заезжал и директор совхоза, но слушал наши объяснения невнимательно, рассеянно осматривал раскоп и быстро уезжал.Поначалу это меня немножко задевало. Вспомнилось, как нахваливал Борис Мозолевский шефствовавшего над его экспедицией управляющего марганцевым трестом, на землях которого они вели охранные раскопки. Тот им ни в чем не отказывал. А нам до сих пор даже повариху не могут найти. Впрочем, конечно, у директора совхоза, к тому же отстающего, возможностей поменьше, чем у управляющего крупным промышленным трестом. Да и хлопот с полевыми работами в эту знойную пору у Петровского, конечно, и без нас хоть отбавляй. Придется, видимо, мириться с похлебкой дяди Кости и вечными макаронами по-флотски.После обеда, в самый зной, два часа отдыха. А затем снова трудимся до предвечерней поры, когда рука уже не может держать даже кисточку. Тогда бросаем работу, укрываем раскопанные ямы на случай внезапного дождя и еле доползаем до лагеря. Кое-как устраиваемся вокруг земляного «стола», где уже расставлены миски и кружки, горой громоздятся ломти свежего хлеба. С трудом беремся за ложки, с неимоверным усилием подносим их ко ртам… С каждым глотком усталость куда-то уходит, мы оживаем! И через несколько минут уже начинается вечный спор:— Если ступеньки, то это уже наверняк вход в главную погребальную камеру, — солидно басит Борис Калинкин. Многие слова он произносит забавно, на родной рязанский манер: «наверняк», «красовитый», «копотно» — особенно когда начинает горячиться.— Ты уверен? А может, просто могила, куда складывали тела принесенных в жертву рабов и коней, — не упускает случай продемонстрировать осведомленность в деталях скифского погребального ритуала Марк.Но его тут же осаживает Тося:— Никогда их вместе не клали. Для рабов была отдельная могила, для коней — другая яма. Правда, Всеволод Николаевич?Забавно за ними наблюдать. Тосю я знаю уже второй год и удивляюсь, как быстро она взрослеет. Пришла прошлым летом в отряд совсем девчонкой. Школу кончала где-то в небольшом поселке. Знаний у нее было маловато, и часто прорывалась некоторая «провинциальность», бедность впечатлений. Все ее удивляло.Помню, как всех умилило и насмешило ее простодушное восклицание, когда она впервые приехала на раскопки и, выйдя утром из палатки, увидела степной простор:— Ой, как тут неба много!Однако была у девушки усидчивость, хорошая хватка. Читая, она аккуратно выписывала непонятные слова, заучивала их, шевеля по-детски губами, и не стеснялась обо всем спрашивать, не обращая внимания на шутки товарищей, — лишь покраснеет да упрямо заиграют желваки на скулах.Красотой природа ее обделила — курносенькая, скуластая, полненькая и невысокая, с грубоватыми мальчишескими повадками. Но, не убаюкивая себя завистью к более начитанным и красивым подругам, она как-то умела даже из недостатков создать некий свой стиль и не жаловалась на недостаток поклонников. Вот и в лагере за ней ухаживают наперебой оба дружка, Алик и Борис. Работать хорошо Тосю, вероятно, приучили еще с детства, и ум у нее довольно пытливый, острый, хотя пока и проявляет себя слегка замедленно. Недостаток знаний она неплохо восполняет прилежанием и аккуратностью.Забавно, что эти похвальные качества у нее заметны лишь во время учебы или работы. В свободное же время Тося весьма безалаберна и суматошна. Странное сочетание пунктуальности и легкомыслия. Принимаясь за работу, она перерождается. Ей можно со спокойной душой поручать самые ответственные задания. Она ведет экспедиционный дневник, хранит в своей палатке все находки и упаковывает их в коробки из-под лапши и ящики, выпрошенные в сельмаге. Постепенно она становится моей надежной помощницей взамен погибавшего на глазах Марка.А вот о неразлучных дружках Алике Горине и Борисе Калинкине у меня еще не сложилось стойкого мнения. Первая летняя практика на раскопках, а потом кропотливая обработка собранных материалов, пожалуй, решающие для того, чтобы определить: выйдет из студента археолог или выбрал он профессию по ошибке, прельстившись рассказами о сказочных находках бесценных сокровищ.Для большинства вчерашних школьников, рвущихся сейчас в археологию, как недавно ломились в ядерную физику, к сожалению, издалека наша работа представляется сплошной романтикой: экспедиции, жизнь в палатках, находки гробниц с грудами золота. А на самом деле труд археолога требует прежде всего терпения и умения видеть ценное и важное в самых, как я уже говорил, на первый взгляд невзрачных вещах. И не унывать, раскапывая один давно разграбленный курган за другим. Для этого требуется не только терпение, но и выносливость (попробуйте-ка все лето без выходных поработать лопатой под палящим солнцем); сочетание не гаснущего ни от каких неудач оптимизма с беспощадной трезвостью в оценке собственных гипотез.После первого раскопочного сезона у меня из группы в шесть-семь студентов обычно остается один. Остальные спешат обрести другую специальность. Но зато уж, пожалуй, в этом оставшемся можно не сомневаться, из него получится археолог.Окажутся ли такими Алик и Борис — сказать еще трудно. Меня поражала очень уж разительная несхожесть характеров друзей. Порывистый, обидчивый, экспансивный Алик был романтиком и правдоискателем, всегда первый ввязывался в споры, а когда ехидными репликами его загоняли в угол, багровел и начинал слегка заикаться. Тогда у Бориса, переживавшего за друга больше, чем за себя, сразу непроизвольно сжимались кулаки.Борис куда спокойней и флегматичней. Несмотря на маленький рост, он сильный и любит этим прихвастнуть: всем подсовывает пощупать «стальные бицепсы», в самые неподходящие моменты вдруг сделает стойку на голове или пройдется на руках.Пожалуй, он прилежней Алика, но, конечно, не так талантлив и начитан. Пока, к сожалению, он лучше работает руками, чем головой.Радовало, однако, что ребята все выполняли с особым рвением. Было видно, как увлекло их участие в расследовании романтичной и запутанной истории Матвеевского клада, затянувшейся на века.
Как всегда при раскопках, переживания между тем нарастали с каждым днем. Главным объектом оказалась яма, которую пришлось раскапывать мне. Стало уже ясно: там, где копал Савосин, просто могильник принесенных в жертву коней. С его расчисткой можно повременить. А вот у меня…Обнаружилась вторая ступенька, потом третья. Вскоре под моей лопатой неожиданно что-то глухо звякнуло.Каменная плита!Расчищать ее взялся Алексей Петрович. Плита стояла на ребре, строго вертикально. На ней отчетливо виднелись следы подтески грубым топором.Нет, все-таки скифское погребение! Только, кроме каменной засыпки, вход в погребальную камеру для надежности еще закрыли тяжелой плитой. И она цела, не разбита!Мы с Алексеем Петровичем переглянулись, сдерживая радостные улыбки. Потом Савосин негромко сказал о том, о чем подумали оба:— А ведь, пожалуй, неграбленая…— Что означает эта плита. Алексей Петрович?— Что мы нашли, Всеволод Николаевич? — загалдели студенты.Уже «мы нашли», машинально отметил я, не отрывая глаз от плиты. Савосин тоже ничего пояснять не стал, отмахнулся от студентов и попробовал сдвинуть плиту. Ребята покорно притихли, понимая, что теперь не до лекций.Мы с Савосиным сделали план входной ямы, сфотографировали плиту с разных точек. Потом осторожно отодвинули ее… Открылся вход в гробницу, забитый землей. Савосин начал ее выбирать. Я отбрасывал землю дальше. Она была неоднородна: мягкий рыхлый гумус перемешан с желтой материковой глиной. Значит, обвалился свод коридора и, видимо, всей погребальной камеры. Может, это и спасло, гробницу от ограбления?Земля как земля, подумалось мне. А ведь последний раз ее тревожили лопатами примерно в то же время, когда в Греции выступал с речами Перикл, в театре в дни Дионисий впервые ставили трагедии Софокла и Еврипида, хохотали над комедиями Аристофана. Древняя землица… Ведь мы раскапываем могилу их современника — даже возможно, выращивавшего тут на своих полях пшеницу, лепешки из которой они ели там, в античных Афинах.Между тем лопата все порхала в золотых руках Савосина. Входной коридорчик-дромос постепенно расширялся, полого уводил вниз.Никаких находок пока не попадалось. Тоже хороший признак. Неужели могила в самом деле не ограблена?! Грабители наверняка бы обронили в коридорчике какие-нибудь мелкие украшения.Вечером у костра песни звучали громче обычного. И разговоры шли все об одном: неужели нам действительно повезло?Вдруг дядя Костя прислушался, вытягивая шею, и, склонив голову набок, сказал:— Кто-то к нам едет.Все притихли. Действительно скоро стал слышен приближающийся стрекот мотоцикла. А потом мы увидели и пятно света от фары, подпрыгивающее на рытвинах.Мотоцикл свернул с дороги и подъехал к нам. Мы узнали в прибывшем тракториста, который помогал нам срывать курганную насыпь. Он слез с мотоцикла, подошел к костру, достал из кармана комбинезона толстый помятый конверт и протянул его мне.— Второй день на почте лежит, а ваши не заезжают, — сказал он. — Вот меня и попросила жинка отвезти, может, срочное. Она у меня почтарем работает…Взяв конверт в руки, я сразу узнал стремительный почерк Казанского. Ребята стали угощать тракториста чаем, а я, отойдя в сторонку, поспешно разорвал конверт и начал читать при неверном свете костра. «Приветствую, друг мой Всеволод, и надеюсь, что мое послание разыщет вас в степных просторах. Завидую вам. Я в тех краях копался еще студентом: Александрополь, Красный Кут, Томаковка — какие места! А я торчу в Ленинграде, задыхаясь под лавиной всяких организационных забот.Но к делу! Ваш новый друг Клименко совершенно прав: с этим Золотым Оленем скучать не приходится. Он преподносит сюрприз за сюрпризом!Очень печально, конечно, что нам досталась пустышка. Да, кстати, мы дали Павлову еще две бесспорных подделки Рачика. Он подтвердил: олень, несомненно, вышел из той же мастерской. Так что я угадал правильно, сделал его Рачик. Но не для себя. Теперь удалось выяснить, для кого он изготовил такую талантливую фальшивку и кто был владельцем загадочного чемодана!Мой расчет на хваленый порядок в германских архивах оправдался. Вчера я получил подробный ответ на свой запрос от одного из немецких коллег — я писал многим и просил что-нибудь разузнать о таинственном незнакомце, пытавшемся всучить берлинским музейным чиновникам подделку Золотого Оленя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30