«Если я не избавлюсь от нее первой, — настаивала королева, — она непременно расправится со мной. Но меня не проведешь, — добавляла Анна, — не она будет смеяться над моим гробом, а я посмеюсь над ее могилой».Постепенно Анна превращала конфликт по поводу наследования престола в апокалиптическую битву, из которой живым может выйти только один. Говорят, что Генрих пытался ее успокоить, пообещав, что, пока жив, не позволит Марии выйти замуж. А без помощи мужа мятеж ей не организовать, так что для Анны и ее сына, которого король с нетерпением ждет, она не опасна.Ведя борьбу с Екатериной и Марией, Анна все время помнила о главном. Необходимо произвести на свет сына, наследника престола, во что бы то ни стало! Генрих еще не забыл пророчества «кентской монахини» о том, что второй его брак проклят Богом. Теперь Анна где-то раскопала ясновидящего (разумеется, заплатив ему), чьи пророчества были в ее пользу. Этот "человек заявил, что ему во сне явилось откровение, в соответствии с которым Анна не может забеременеть, пока живы Екатерина и Мария. Фальшивого пророка вначале привели к Кромвелю, а затем к королю. Свидетельств того, что Генрих принял его слова близко к сердцу, не существует, но, разумеется, все это его обеспокоило и добавило раздражения.Понимая, что Марию обязательно попытаются похитить (с ее помощью или насильно), он весь 1535 год был озабочен охраной дочери, и ему казалось, что похитителями должны быть не испанцы или фламандцы, а французы. Генрих полагался на взвешенную политику военного невмешательства Карла, которую тот пока менять не собирался, а вот французы могли соблазниться перспективой иметь у себя Марию в качестве заложницы. Дело было в том, что его дочь повсюду в Европе считали наследницей английского престола и обладание ею могло привести в действие некие дипломатические рычаги, в которых французы очень нуждались, чтобы восстановить свое сильно ослабленное влияние в Италии и во всей Европе. Мария была уже совершеннолетней, поэтому на ней могут быстро женить какого-нибудь принца крови, который вскоре соберет армию и под флагом жены ринется на завоевание Англии. При этом поддержка мятежных лордов ему обеспечена, так же как и недовольных придворных, которые уже несколько лет надеются именно на такое развитие событий.По этой причине Генрих приказал усилить охрану резиденции Марии и распорядился, чтобы никто рядом с ней не появлялся, кроме свиты и известных гостей, таких, как люди Щапюи. В каждый морской порт, находящийся примерно в сутках пути от ее резиденции, были посланы вооруженные стражники с приказом проверять личность всех девушек, поднимающихся на борт иностранных судов. Когда Шапюи сказал Кромвелю, что должен поехать во Фландрию по личным делам, первый министр побледнел, думая, что это связано с побегом злосчастной дочери короля.Должно быть, теперь появились определенные причины для оптимизма, поскольку, несмотря на предосторожности Генриха, Мария написала кузине Марии, регентше Нидерландов, что недавно услышала об «эффективном средстве, которое может быть найдено от этих неприятностей». Замечание довольно туманное, но тон письма был явно оптимистическим, несмотря на мрачную концовку. Перед тем как подписаться, Мария вставила, что письмо «написано 12 августа, в спешке и страхе». Должно быть, в предыдущем письме регентша передала Марии какие-то хорошие известия, к тому же от посла Мария знала, что во всех храмах Испании служат молебны во здравие ее. и ее матери.Впрочем, осенью Мария пала духом, потому что вновь заболела. В сентябре к пей были приглашены лекари, чтобы лечить «воспаление» в голове. Они рекомендовали ей немедленно переехать «в какое-нибудь место, где она может иметь отдых и приятное времяпрепровождение». Мария все время боялась, что ее отравят, и потому «ко всем лекарствам питала отвращение» и вообще стала трудной пациенткой. В следующем месяце она снова заболела, и леди Шелтоп ие звала лекарей целых двенадцать дней, вероятно, надеясь, что на этот раз выжить у Марии жизненных сил ие хватит.Когда Мария почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы написать письмо Шапюи, то в нем уже не было того оптимизма, что она обнаруживала летом. Ей хотелось написать императору, но она призналась послу, что «боится, как бы те, кто за ней постоянно наблюдает, это письмо ие перехватили». Мария просила Шапюи отправить в Брюссель личного посланца, чтобы все рассказать Карлу. Видимо, ей казалось, что послания Шапюи чересчур бесстрастные, а чтобы смягчить сердце императора, необходимо красочно описать страдания ее и матери. «Несомненно, — писала она, — Его Величество тогда бы увидел, что спасение родственниц, которые влачат здесь жалкое существование, было бы деянием, ценимым более высоко в глазах Господа и не менее славным, чем завоева» ние Туниса, которым Его Величество сейчас занимается». «Даже покорение всей Африки, — добавила она с пафосом, — не может принести Его Величеству большей чести».В момент написания письма Мария не могла знать, что уже через несколько недель ее мольбу о помощи император воспримет серьезно. Правда, к действиям Карла подвигнет не жалобное послание кузины, а огорчительные новости из Лондона относительно намерений короля. Гертруда Блаунт, маркиза Эксетер, последовательная сторонница Екатерины и ее дочери, услышала от одного из высокопоставленных придворных, что в начале ноября Генрих собрал своих ближайших советников и заявил им о своем решении предать Екатерину и Марию смерти. Он, видите ли, не может больше переносить «страх и состояние неопределенности», в которые они его повергают, и потому на ближайшей сессии парламента их непременно следует осудить. Маркиза написала об этом Шапюи, добавив, что король тверд в своем намерении и очень зол. «Он несколько раз настойчиво повторил, что больше ждать не намерен», — писала она. Слушая Генриха, советники могли вспомнить реплику, которую он бросил относительно Марии месяц назад. Тогда в ответ на чье-то замечание о том, насколько она одинока, король раздраженно проворчал, что скоро «ей вообще не потребуется никакое общество… и давно уже пора показать па ее примере, что в королевстве никому не дозволено нарушать законы».«В первый год правления мне предсказали, — продолжил он, — что сначала я буду кротким, как овца, а затем стану свирепее льва. Так вот, это время пришло».Генрих неистовствовал три недели, и маркиза отправилась к Шапюи, чтобы лично подтвердить настоятельность своих посланий. Посол сообщил императору, что она явилась к нему тайком, переодетой, и, конечно, сильно рисковала. Гертруда Блаунт принесла свежие свидетельства решимости Генриха довести дело до конца.«Король обратил внимание, — сказала она, — что его решимость избавиться от бывшей жены и дочери печалит некоторых приближенных — иные даже заплакали, так это разозлило его еще сильнее. Он заявил, что слезами „го не проймешь и что для него лучше потерять корону, чем изменить решение“.«Рассказанное настолько чудовищно, — написал Шапюи императору после встречи с маркизой, — что в это невозможно даже поверить, по тем не менее леди Блаунт настаивает: король выразился именно так». Сочувствующие Екатерине и Марии придворные полагали, что казни, которые продолжались уже не один месяц, настолько ожесточили сердце Генриха, что теперь ему ничего не стоит приговорить к смерти бывшую жену и дочь. Кроме того, его мучило еще одно обстоятельство. Анна была беременна, поэтому гораздо лучше, если эти две женщины уйдут из жизни. Особенно если родится мальчик. Возможно, в душу Генриха запало пророчество ясновидца Анны, что, пока существуют Екатерина и Мария, у его ребенка нет никаких шансов выжить.Какими бы мотивами Генрих ни руководствовался, выступая перед советниками, его слова убедили Шапюи и даже самого императора, что если Екатерину с Марией вообще сле-Дует спасать, то незамедлительно. В декабре император дела-ет первый шаг — обещает мятежным английским лордам Долгожданную поддержку, а затем составляет план бегства Марии. Причем цель — не просто спасти ее от неминуемой казни. Она должна будет стать символом широкомасштабного мятежа. Как только мятежники захватят власть, Мария взойдет на престол и станет править, советуясь с матерью и под наблюдением кузена-императора. Затем ей подберут подходящего мужа, и Англия навсегда перейдет под власть Габсбургов, а разрыв с папой и церковные реформы будут аннулированы.Выполнение этого дерзкого плана император поручил своему генерал-капитану в Нидерландах графу де Релу, приказав послать в Англию самого надежного человека, которого только можно найти, чтобы тот подготовил побег Марии во Фландрию. Она будет находиться там, рядом с Карлом, пока северные лорды не подготовятся к восстанию. Как только начнутся сражения, ее тут же возвратят в Англию, чтобы возвести на престол. Если Мария станет выражать какие-то сомнения по поводу справедливости этих действий, ее следует убедить, показав вердикт папы, где тот предает Генриха анафеме, отказывает ему в праве быть королем и объявляет отщепенцем в христианском обществе. Отобрать престол у монарха, отлученного от церкви, — деяние весьма достойное, и если Мария не сделает этого, то рано или поздно английский престол займет какой-нибудь иностранный принц.Человек императора прибыл в Англию в первые дни нового, 1536 года. Он получил от Шапюи все необходимые сведения, а затем наметил план действий. Марию следует перевезти во Фландрию в феврале, мятеж должен разразиться в марте или апреле. К 1 мая Англия будет в руках императора. * * * Разумеется, в конце 1535 года Екатерина ничего не знала о готовящемся восстании, но тревожность политической ситуации, видимо, ощущала. Она писала папе, умоляя его не забывать о Генрихе и Марии, говоря об Англии как о стране «потерянных дупки мучающихся святых». «Конец безбожной тирании, — говорилось в письме, — может быть положен только в том случае, если Ваше Святейшество вмешается и спасет заблудших, отбившихся от стада, как овцы без пастуха». «Мы ждем избавления, — заключала Екатерина, — ниспосланного Господом и Вашим Святейшеством. И прийти оно должно как можно скорее, иначе время будет упущено!» Как видим, Екатерина продолжала бороться с несправедливостью, но делала это скорее по инерции, постепенно сдавая позиции под гнетом постоянных душевных страданий. Жила она в небольшой комнате, из окна которой открывался безотрадный вид па крепостной ров, наполненный протухшей водой, и запущенный охотничий парк Кимболтона. Окружали ее три фрейлины, полдюжины горничных и несколько преданных испанцев, присматривающих за всем хозяйством: лекарь, аптекарь, исповедник и камергер. Всех остальных она вполне справедливо считала тюремщиками и по — возможности избегала встреч с ними. Люди, которых Генрих назначил следить за Кимболтоиом — сэр Эдвард Бедингфилд и сэр Эдвард Чемберлен, — также старались держаться на расстоянии, а большинство стражников, охраняющих ворота и сад, вообще никогда королеву-узницу не видели.Но именно такие условия существования помогали Екатерине сохранить определенный уровень достоинства. В конце 1535 года она заболела, как вскоре выяснилось, неизлечимо. Больше всего ее удручало, что она каким-то образом несет ответственность за те испытания, что выпали на долю Англии в последние восемь лет. Екатерина пыталась жить в согласии со своей совестью, которая не позволяла ей примириться с потерей звания королевы. Но ведь она всего лишь человек, которому свойственно ошибаться! А может быть, она неправильно поняла высокую правду жизни и, настаивая на своих правах, вынудила Генриха отлучить Англию от римской церкви и насадить протестантскую ересь? А что, если, поступая, как ей казалось, правильно, она совершила непоправимую ошибку? Екатерина вспоминала гибель своих любимых приверженцев, Фишера и Мора, а также невинных монахов, которые разделяли ее взгляды на «Акт о наследовании», и мучилась еще больше. Может быть, следовало уступить требованиям короля и отказаться от претензий на королевский титул? Может быть, ей следовало удалиться в монастырь, и от этого было бы больше добра и для нее, и для Других, кто страдал и еще будет страдать?В долгие месяцы одиночества Екатерину одолевали и другие печали. Например, в прошлом ее семьи был один неприятный момент, от которого ее совесть страдала уже более тридцати лет. Во время переговоров о ее браке с принцем Артуром отец заметил, что права наследования у Артура не безупречны. Династия Тюдоров правила в Англии менее двадцати лет, и на престол мог претендовать представитель Плантагенетов (Эдуард, граф Уорик, сын Джорджа, брата Эдуарда IV), чья родословная вполне могла обеспечить соперничество с наследником Генриха VII. Фердинанд Арагонский сказал об этом Генриху, и тот поторопился с уничтожением графа, после чего переговоры о браке успешно завершились. Наверное, английский король убил бы несчастного Уорика в любом случае, даже без напоминания Фердинанда, но Екатерине до конца жизни казалось, что по вине отца на ее совести кровь графа, и она часто говорила родственникам Плантагенетов — главным образом графине Солсбери и ее сыну Реджинальду Поулу, — что ее несчастья есть Божье наказание за грех отца. Эта вина мучила ее наряду с травмой, нанесенной разводом, и пятилетней разлукой с дочерью. В конце жизни Екатерина пришла к выводу, что с самого начала была обречена на трагическое существование. О состоянии ее души свидетельствует то, как она иногда подписывала свои письма: «KATARINA SIN VENTURA REGINA» — «Екатерина — несчастная королева».30 декабря к ней в Кимболтон приехал Шашои. Екатерина была больна уже почти месяц, и Генрих дал разрешение, чтобы ее перевезли в менее тяжелые условия. Посол принес эту добрую весть и пребывал в хорошем настроении. В следующем месяце должны были произойти важные события. Конечно, говорить об этом он Екатерине не мог, но во время пребывания в Кимболтоне всячески ее ободрял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94