Многие семьи потеряли сыновей во время последней войны и оказались в сходных обстоятельствах. В знак траура некоторые лондонцы носили черную повязку на рукаве, а женщины еще и черные ленты в волосах. И жили привычной жизнью.
Джини осмелела настолько, что на некоторые утренние визиты брала с собой ворона. Однажды она взяла его с собой в парк, считая, что глупая птица должна преодолеть страх перед полетами вне дома. Особенно это понадобится, если они уедут в деревню. Ворону вряд ли понравится просидеть всю дорогу в закрытой карете. Джини и сама боялась такой перспективы.
Если леди Поумрой позволительно явиться со своим вонючим пекинесом, а миссис Смит-Корбетт с пестрым котом на поводке, украшенном бриллиантами, то и Джини можно усадить черного ворона себе на обтянутое черным шелком плечо, на всякий случай прикрыв рукав белоснежным носовым платком. Олив имел бешеный успех, и в результате его тоже пригласили совершать светские визиты.
Джини предварительно выясняла, что в гостиной не будут присутствовать ни кошки, ни очень большие собаки, ни леди с перьями в прическе. В свою очередь, она предупреждала Олива, чтобы он не позволял себе никаких скверных выходок.
Олив пил чай с блюдечка, брал кусочки бисквита из рук. Называл хозяйку дома по имени, кланялся, произносил на прощание «здор-рово» или «блеск» и, случалось, прихватывал с собой какую-нибудь сережку или блестящий ключик, которые Джини как можно быстрее возвращала. Он редко ругался, никого ни разу не клюнул и позволял дамам почесать то место у себя под клювом, куда он сам не мог дотянуться. Он даже делал кульбиты и другие цирковые штучки, когда ребятишек приводили из детской, чтобы они посмотрели на ворона графини, который умеет считать. Дети приходили в восторг от Олива и от Джини. Мало кто из взрослых гостей хотел видеть детей, говорить с ними или позволить дотронуться до себя ручонками. А леди Ардет была совсем другая. И ничего страшного не было в том, что ворон сядет тебе на голову. Все это, вместе взятое, обеспечивало Джини симпатии любой хозяйки аристократического дома.
Собственно говоря, мисс Хэдли и капитан Винросс от рождения принадлежали к этому кругу, а Джини стала частицей бомонда в самый подходящий момент. Через несколько недель она уже не могла бы скрывать свою беременность, а также избегать пренеприятнейших вопросов о ее сроке, но к тому времени празднования в честь победы союзников уже закончатся, большая часть самых известных домов знати будет заперта на все замки и ставни, а хозяева отбудут в свои имения в провинции. Ардет как раз успеет привлечь на свою сторону многих членов кабинета министров и лидеров парламента, приведет в порядок свои финансовые дела, предоставит надежным доверенным лицам контролировать свои вложения, а сам будет готов к отбытию.
До отъезда Джини сделала один очень важный визит, который долго откладывала. Она не взяла с собой ни компаньонку, ни ворона, ни даже свою горничную. Она не пригласила, вернее, не упросила Ардета сопровождать ее. Это была обязанность, которую она возложила только на себя. Лишь с Кэмпбеллом в качестве кучера и с выездным лакеем, который должен был открыть дверь кареты, она поехала к своей сестре в Кормак-Хаус на Гросвенор-сквер. Она выбрала время, когда, как она узнала, лорд Кормак находился на каком-то серьезном политическом совещании. Если она и Лоррейн не смогут поговорить наедине спокойно и благожелательно, больше визитов не будет. Никогда! Вдовствующая леди Кормак, мать Элгина, отправилась в Бат. В ином случае Джини не поехала бы в этот дом.
Лоррейн ждала ее. Джини гадала по пути, останется ли она дома по случаю визита сестры, и даже удивилась, когда ее немедленно проводили в маленькую уютную гостиную, полную игрушек и детских книжек с картинками.
– Я хотела поблагодарить тебя за то, что ты написала маме, – заговорила Джини после того, как был кончен обмен обычными приветствиями ради соблюдения декорума перед слугами и они с сестрой остались вдвоем у чайного столика, на котором стояли вазочки с имбирными бисквитами и миндальным печеньем. Джини любила миндальное печенье, но не думала, что сестра об этом помнит. Она съела одно, а баронесса тем временем произнесла несколько пустых фраз насчет того, что благодарить не за что.
– Когда она получила известия о твоих обстоятельствах, она, естественно, откликнулась. Ведь она тебе мать, – напомнила Лоррейн.
Мать, которая за все предыдущие несколько лет не прислала дочери ни строчки. Джини проглотила свои горечь и обиду.
– Да, я получила от нее письмо на этой неделе. Она поздравила меня с замужеством, словно ни Элгина, ни связанного с его именем скандала не существовало.
– А у мамы всегда так. Если она сама не была свидетельницей чего-то плохого, значит, его и не существует вовсе.
Вот почему, подумала Джини, их с Элгином посадили на корабль и выпроводили из страны чуть ли не сразу после того, как викарий произнес проповедь на их свадьбе.
– Большинство из тех, кто причисляет себя к высшему обществу, ведет себя точно так же, даже слушать не желая ни о неприглядных делах, ни о незаконных детях.
Джини тоже не хотелось обсуждать малоприятные сюжеты.
– Она прислала в подарок серебряный поднос.
– Тот большой, со слонами, обезьянами и пальмами?
– Да, и с экзотическими плодами. Он занял бы не меньше половины обеденного стола, а так как края у него достаточно высокие, разговаривать с теми, кто сидит за столом напротив тебя, было бы не слишком удобно.
– Вот именно. Разве ты не помнишь, что эта чудовищная махина занимала чуть ли не всю стену в кладовой дворецкого? Мама пыталась всучить этот поднос мне в качестве свадебного подарка, но я сказала ей, что не могу его принять. Если он так долго принадлежал ее семье, пусть остается с ней.
Они обе рассмеялись – искренне и вполне дружелюбно.
– А я-то думала, кому она попробует сплавить его в следующий раз, – заметила Лоррейн.
– Не пойму, зачем она вообще приобрела его. У нашей мамы вроде бы неплохой вкус.
– О, я полагаю, что маме преподнесла это чудовище на ее свадьбу наша двоюродная бабушка Лоретта. И никто не знает, сколько несчастных новобрачных вынуждены были держать у себя в доме этот ужас десятилетиями, дожидаясь, когда можно будет вручить его еще одной бедняжке. Теперь настал твой черед.
– Но следующей не будет. Я выставлю его на аукцион в пользу фонда вдов и сирот. Я поблагодарила маму за ее доброту к этим обездоленным. И добавила, что, зная ее щедрость и великодушие, уверена в ее согласии с таким решением.
– Ее хватит апоплексический удар.
– Неужели? – спросила Джини и поднесла к губам чашку с чаем, чтобы скрыть невольную улыбку.
Лицо у Лоррейн стало серьезным.
– Прости мое невнимание, Джини. Я ничего не подарила тебе ни на твою первую свадьбу, ни на вторую.
– Это не так. Ты отдала мне свое белое муслиновое платье, оно было на мне во время венчания.
Лоррейн казалась потрясенной:
– О, дорогая моя, какой же я была жестокой… Как я могу надеяться, что ты меня простишь?
– Ох, перестань, пожалуйста, просить прощения! Давай вырвем страничку из маминой книжки и перестанем говорить о прошлом. – Джини отпила из чашки пару глотков. – Мама выразила желание, чтобы мы заехали повидаться с ней по дороге на север.
– И вы это сделаете?
– Я подожду, пока отец подтвердит приглашение, тогда и поговорю об этом с Ардетом. Он, как бы это сказать, был не слишком доволен, когда узнал, как вели себя наши родители, а память у него прекрасная. Да я и сама не уверена, что хотела бы увидеть наших родителей и Ардета под одной крышей.
– Мама будет весьма польщена появлением графа у себя в доме и, уверяю тебя, встретит его со всей доступной ей любезностью. А папа становится день ото дня все более похожим на человека, не слишком способного рассуждать здраво, чтобы принимать его в расчет. И если они оба отнесутся к тебе с недостаточным уважением, то, я полагаю, никто так быстро не приведет их в чувство, как твой муж. Я сама видела, как он умеет это делать.
Джини тоже видела, но как раз это ее и беспокоило. Ей не нравилось, чтобы не сказать больше, видеть его разгневанным.
Лоррейн продолжала:
– А еще я заметила, что Ардет в состоянии внушить людям, будто он святой… Самый настоящий святой.
– Самый настоящий? Ты так думаешь? Правда, Ардет на редкость удивительный мужчина. И очень красивый…
– Красивый? Если бы он не был так явно помешан на тебе, ты обнаруживала бы у дверей вашего дома кучу девиц, рухнувших на ступеньки в надежде, что он их поднимет.
Джини вспомнила, как легко, без всяких усилий он поднял на руки ее и какой защищенной от всех бед она себя почувствовала при этом.
– Чепуха, – возразила она, не сообразив, что сестра пошутила. – Ни одна девушка не может быть настолько наглой.
Лоррейн расхохоталась над ее наивностью.
– Они способны и на большее. Проницательный взгляд твоего мужа, его королевская осанка, строгий, сдержанный вид пробуждают в любой женщине желание вызвать на его лице улыбку, стремление, чтобы он ее заметил, обратил на нее внимание.
– Пробуждают? – Джини почувствовала себя похожей на ворона Олива, который постоянно повторял услышанное. Однако она хотела услышать больше.
– Ты полагаешь, женщин влечет к Ардету?
– Только не меня, разумеется. Я вполне довольна собственным мужем, да будет тебе известно. А ты можешь считать себя счастливой. И к тому же храброй.
Джини едва не подавилась миндальным печеньем.
– Я? Храбрая?
Лоррейн кивнула.
– Любой согласится, что в твоем муже есть нечто почти угрожающее, нечто свидетельствующее о его уверенности в себе и властности.
– Да, он фигура внушительная.
– Но никто не слышат, чтобы он говорил с кем-нибудь грубо или даже резко. Кормак утверждает, что Ардет не схватится в случае чего за шпагу или пистолет, но мужчины ведут себя с ним осторожно. Ты должна была это заметить.
Джини покачала головой. Она редко замечала кого-то еще, если Ардет находился в комнате.
– Мужчины предпочитают соблюдать осторожность, но женщины дрожат при намеке на опасность. От страха… или от желания.
– К моему мужу? – уточнила Джини в недоумении.
Она считала, что единственная испытывает это чувство.
– Не знаю, стоит ли спрашивать, насколько внешность Ардета соответствует его искусству.
– Какому искусству?
– В постели, гусыня. О чем еще, как ты думаешь, судачат женщины, сидя за своим вязаньем или шитьем? Уж не о петлях и стежках, поверь мне.
Джини почувствовала жар, который распространялся по ее телу вверх, начиная где-то от кончиков пальцев на ногах. Состроив мину, приличествующую графине, удивленной бестактностью вопроса, она сказала:
– Мне и в голову не могло прийти, что ты задашь подобный вопрос.
Лоррейн расхохоталась:
– Как здорово это у тебя вышло! Вот уж не думала, что моя маленькая сестренка стала такой умной и находчивой. Настоящая леди!
Джини на это ничего не ответила. А взглянув на приколотые к ее платью часики, вдруг спохватилась:
– Боюсь, что мне пора собираться. Я надеялась повидать своего племянника.
– Я и не предполагала, что ты приедешь повидаться со мной. – Лоррейн вдруг снова превратилась в ту усталую, поблекшую женщину, какой ее увидела Джини на приеме в Карлтон-Хаусе. – Моему ангелу сегодня нездоровится. Врач собирался сделать ему кровопускание, после чего мальчик будет спать весь день. Может, ты нашла бы время заехать к нам завтра еще раз? – Лоррейн оживилась. – И привезла бы с собой ворона, о котором столько говорят? Питеру это очень понравилось бы. Он очень редко выходит из дома. И вдруг такая удача – познакомиться в один день и с новой тетей, и с говорящей птицей!
Джини согласилась. Визит к сестре оказался не столь неприятным, как она опасалась. К тому же ей хотелось повидать мальчика.
Когда Джини в этот же день за обедом упомянула о приболевшем племяннике, Ардет нахмурился и напомнил ей, о чем говорила Лоррейн на приеме у принца. Вид у Ардета был при этом не только встревоженный, но и сердитый. К счастью, гнев его был направлен только на врачей, которые не имели представления о том, чем нужно лечить ребенка ломимо кровопусканий, которые только ослабляли организм и без того слабого пациента.
– Они лишают дитя крови, необходимой для жизни. Как они могут ожидать, что это восстановит его силы? Скажите им, чтобы они прекратили такое лечение.
– Я? Кто я такая, чтобы говорить приглашенным Лоррейн специалистам, как лечить мальчика?
– Вы его родная тетка. Сделайте это, прошу вас.
Джини послушалась.
Как она и ожидала, Лоррейн рассмеялась ей в лицо.
– Я слышала, что твой муж обладает необыкновенными познаниями, и знаю, что леди Винросс прямо-таки воспевает его успехи в области медицины. Но джентльмены, которые наблюдают за здоровьем Питера, учились в Эдинбурге и признаны лучшими врачами страны.
– Однако они не вылечили короля, не так ли?
– О, но ведь у короля умственное расстройство, как ты знаешь. А у Питера всего лишь слабые легкие.
– Ты все-таки подумай об этом, в словах Ардета есть логика. Он не ошибается.
Пока они поднимались по лестнице, Лоррейн молчала. Остановившись у двери в детскую, вдруг заговорила:
– Да, в его словах действительно что-то есть, потому что после каждого приступа болезни Питер все медленнее поправляется. Я попрошу Кормака поговорить с врачами. Но мой мальчик уж точно почувствует себя бодрее, когда увидит тебя и твоего удивительного ворона.
Олив выронил из клюва позолоченные щипчики для сахара, которые успел утащить с чайного подноса.
Ребенок казался особенно маленьким на огромной кровати, бледненький и худой. Но он улыбнулся и попытался сесть, чтобы поклониться, как подобает джентльмену, своей новой тете, глаза у которой были такими же зелеными, как у него. Олив сделал поклон, сидя на плече у Джини, потом слетел на кровать и с важностью прошелся по ней, ничуть не убоявшись накрахмаленной сиделки, которая хотела было схватить ворона.
– Оставь Питера в покое, несносная ты птица!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42