– Напротив, можно быть уверенными в успехе: наши политики намерены выйти из союза с англичанами и войти в альянс с русскими. Маршал стремится к этому всеми силами. Тогда мы получили бы рейнские области и возместили бы убытки Пруссии за счет Англии… Ну, все понятно?
– Я ошеломлен! Как все это помещается вот в этой прелестной головке, Бог мой! Позвольте мне поцеловать вас в лоб, прекрасная Регина, а то мне кажется, что его уже избороздили морщины.
Регина откинула голову назад, и Петрус мог убедиться, что со вчерашнего дня она не успела постареть на пятьдесят лет.
Петрус поцеловал ее в перламутровый лоб, потом в глаза.
У него вырвался стон.
Регина отпрянула. Она почувствовала на своих губах горячее дыхание Петруса.
Петрус бросил на нее умоляющий взгляд, и она сама кинулась ему на шею.
– Значит, в конце недели он уедет и вы будете свободны? – прошептал Петрус.
– Да, милый.
– Ждать осталось совсем немного. Лишь бы только за эти дни, ночи, часы и минуты не случилось несчастья!
И молодой человек, подавленный дурными предчувствиями, опустился на скамейку, увлекая за собой Регину.
Они нежно прильнули друг к другу, и голова Регины сама собой опустилась Петрусу на плечо. Девушка хотела было ее поднять, но Петрус взмолился:
– О, Регина!
И головка опустилась снова. Им обоим было так хорошо вдвоем, что они не замечали времени.
Вдруг до их слуха донесся стук колес. Регина подняла голову и прислушалась.
Кучер крикнул:
– Ворота!
Ворота распахнулись. Грохот колес приближался. Карета въезжала во двор.
– Вот они! – сказала Регина. – Я должна встретить отца.
До завтра, дорогой Петрус!
– Боже мой! – пробормотал Петрус. – Как бы я хотел остаться здесь до завтра!
– Да что с вами такое?
– Не знаю, но чувствую, что несчастье близко.
– Мальчишка!
Регина снова подставила Петрусу лоб для поцелуя.
Молодой человек коснулся его губами, и девушка исчезла в темных аллеях, бросив на прощание тому, кого покидала, два слова в утешение:
– До завтра!
– До завтра! – грустно вымолвил Петрус в ответ, будто слышал не любовное обещание, а угрозу.
Несколько минут спустя Петрус услышал шаги, его тихо окликнули.
Это была Нанон.
– Калитка открыта, – сообщила старушка.
– Да, да, спасибо, Нанон, – отозвался Петрус, сделав над собой усилие, прежде чем подняться на ноги.
Послав мысленно Регине поцелуй, в который молодой человек вложил душу, сердце, жизнь, он вышел через калитку незамеченным. Коляска ожидала его в сотне футов.
Вернувшись домой, он спросил лакея, где капитан. Капитан заходил около десяти часов, расспросил о Петрусе и, узнав, что молодой человек вышел, около часа провел в мастерской. В половине двенадцатого капитан, не дождавшись Петруса, ушел к себе.
Охваченный смутным предчувствием, Петрус спустился и постучал. Никто не отвечал.
Петрус поискал ключ. Ключа тоже не было.
Он снова постучал. То же молчание в ответ. Либо капитан спал, либо вышел. Петрус снова поднялся к себе.
Он долго ходил из мастерской в спальню и обратно.
Капитан оставил гореть лампу в мастерской. На столе лежал открытый томик Мальбранша. Петрус решил наконец лечь спать. Он задыхался. Отворив окно, он подышал холодным ночным воздухом. Ночная свежесть подействовала на него успокаивающе.
Наконец он лег. Сон долго не приходил, потом Петрус задремал, но то и дело просыпался. Однако к пяти часам сон сморил его.
В семь часов раздался стук в дверь. Вошел лакей.
Петрус вскочил.
– Что случилось, Жан? – спросил он.
– Дама под вуалью желает с вами поговорить, – испуганно отвечал тот.
– Дама под вуалью – у меня?
– Так точно.
– Ты знаешь, кто это? – спросил Петрус.
– Она не представилась, сударь… но…
– Что?
– Мне кажется…
– Что тебе кажется? Договаривай!
– По-моему, это княжна.
– Регина?
– Уверен, это она!
– Регина! – вскрикнул Петрус. Он спрыгнул с кровати, поскорее натянул панталоны и накинул шлафрок.
– Регина здесь! В такой час! Должно быть, случилось несчастье! Мои предчувствия оправдываются.
Петрус торопливо закончил туалет.
– Просите, – приказал он. – Я буду ждать в мастерской.
Слуга сошел вниз.
– Боже мой! Боже мой! – почти потеряв голову от беспокойства, бормотал Петрус – Я чувствовал, что надвигается чтото страшное. Что же может произойти?
В эту минуту на пороге появилась дама под вуалью. Лакей следовал за ней. Он не ошибся. Петрус узнал Регину.
– Ступайте! – приказал он Жану.
Тот вышел и притворил за собой дверь.
– Регина! – вскричал Петрус, бросаясь к едва державшейся на ногах девушке. – Регина! Неужели это вы?!
Гостья подняла вуаль и сказала: – Это я, Петрус.
Петрус отпрянул при виде застывшего, смертельно-бледного лица графини Рапт.
Что же произошло?

IX.
Рим

Надеемся, наши читатели не будут возражать, если мы отложим на время объяснение между Петрусом и Региной и последуем за одним из странствующих героев нашей истории, которого мы уже давно потеряли из виду, а между тем читатели принимают в этом герое живейшее участие.
Мы не можем проследить за ним в его долгом путешествии через Альпы, через Апеннинский полуостров. Прошло полтора месяца с тех пор, как брат Доминик простился с Сальватором на дороге на Фонтенбло. Неделю назад он прибыл в Рим. То ли случайно, то ли благодаря мерам предосторожности, принятым заранее папой Леоном XII, но Доминик до сих пор безуспешно пытался попасть к нему на прием. Он отчаялся и решил прибегнуть к помощи письма, которое на этот случай передал монаху Сальватор.
Мы приглашаем вместе с нами читателя во дворец Колонны, на виа деи Санти-Апостоли; поднимемся al piano nobile, то есть во второй этаж, пройдем, благодаря преимуществу романиста проникать повсюду, через приотворенную двустворчатую дверь и окажемся в кабинете французского посла.
Кабинет выглядит скромно, стены оклеены зелеными обоями, на окнах – шелковые узорчатые занавески, мебель обита такой же тканью.
Единственное украшение кабинета, когда-то одного из самых знаменитых в Риме своими картинами, – портрет французского короля Карла X.
Вдоль стен лежат остатки колонн, мраморная женская рука, мужской торс – результат недавних раскопок; рядом с экспонатами – огромная глыба греческого мрамора, а напротив стола – модель надгробия. Простое это надгробие венчает бюст Пуссена.
Барельеф представляет «Аркадских пастухов». Над барельефом – надпись:

НИКОЛЯ ПУССЕНУ
во славу искусств
и Франции
Ф. – Р. де Ш.

Господин за столом составляет депешу. Почерк у него крупный и разборчивый.
Человеку около шестидесяти лет. У него высокий выпуклый лоб, в волосах чуть серебрится седина; из-под черных бровей глаза мечут молнии, нос тонкий и длинный, рот изящно очерчен, подбородок небольшой и круглый; щеки, опаленные во время нескончаемых путешествий, чуть тронуты оспой; выражение лица гордое и вместе с тем ласковое. По всем признакам этот человек умен, находчив, решителен; будучи поэтом или солдатом, он принадлежит к старинной французской породе – породе воинов.
Как поэт он известен своими книгами «Рене», «Атала», «Мученики»; как государственный деятель он опубликовал памфлет, озаглавленный: «Бонапарт и Бурбоны», выступил с критикой известного ордонанса от 5 сентября в брошюре «О монархии согласно Хартии»; будучи министром, он в 1823 году объявил войну Испании; как дипломат он представлял Францию сначала в Берлине, потом в Лондоне. Итак, перед вами виконт ФрансуаРене де Шатобриан, посол в Риме.
Он принадлежит к столь же древнему роду, как сама Франция.
До XIII века его предки имели герб в виде веера из павлиньих перьев в натуральную величину. Однако после битвы при Мансура Жоффруа, четвертый по счету знаменосец Людовика Святого, предпочел скорее завернуться в знамя Франции, чем отдать его сарацинам. Он получил неисчислимые раны, знамя тоже было прорвано во многих местах, и Людовик Святой повелел герою украсить герб множеством золотых цветков лилии и девизом: «Моя кровь – на знаменах Франции». Этот человек – большой сеньор и превосходный поэт. Провидение поставило его на пути у монархии как пророка, о котором говорит историк Иосиф и который шесть дней ходил вокруг стен Иерусалима с криком – «Иерусалим, горе тебе!» – а на седьмой день крикнул:
«Мне горе!» – и свалившийся со стены камень рассек его надвое.
Монархия его ненавидит, как любого, кто справедлив и говорит правду; поэтому-то она его удалила под предлогом благодарности за его верность. Сыграли на его художественной натуре: ему предложили посольство в Риме, он не мог устоять перед притягательными руинами – и вот он уже римский посол.
Чем он занимается в Вечном городе?
Следит за жизнью угасающего Леона XII. Ведет переписку с г-жой Рекамье, Беатриче этого второго Данте, Леонорой этого второго поэта. Он готовит надгробие Пуссену: барельеф он заказал Депре, а бюст – Лемуану В свободное время виконт занимается раскопками в Торре-Вергата, и не на государственные деньги, а на свои собственные разумеется; остатки древностей, которые вы видели в его кабинете, – результат его раскопок.
Сейчас он счастлив, словно мальчишка: накануне он выиграл в эту «лотерею смерти», как ее называют, кусок греческого мрамора, довольно большой, чтобы высечь из него бюст Пуссена. Как раз в эту минуту дверь в кабинет отворяется, виконт поднимает голову и спрашивает привратника:
– Что там такое, Гаэтано?
– Ваше превосходительство! – отвечает лакей. – Вас спрашивает французский монах, он пришел пешком из Парижа и хочет с вами поговорить, как он утверждает, о деле чрезвычайной важности.
– Монах? – удивленно переспросил посол. – А какого ордена?
– Доминиканского.
– Просите!
Он сейчас же встал из-за стола.
Как все великодушные люди, как все поэты, виконт с благоговением относился к святым вещам и людям Церкви.
Теперь можно было заметить, что он невысокого роста, голова у него слишком велика для его хрупкого тела и словно вросла в плечи, как у всех потомков рыцарей, не снимавших шлемы.
Когда монах появился в дверях, виконт встретил его стоя.
Оба с одного взгляда поняли, с кем имеют дело или, говоря точнее, признали один в другом родственную душу.
Есть такая порода людей: те, кто к ней принадлежит, узнают друг друга, где бы они ни встретились; раньше они не виделись, это верно, однако не так ли и на небесах соединяются души людей, никогда не встречавшихся в жизни?
Старший из двоих протянул руки. Молодой поклонился.
Затем старший почтительно произнес:
– Входите, отец мой.
Брат Доминик вошел в кабинет.
Посол взглядом приказал лакею закрыть дверь и позаботиться о том, чтобы никто им не мешал.
Монах вынул из-за пазухи письмо и передал его г-ну де Шатобриану; тому довольно было одного взгляда: он сейчас же узнал собственный почерк.
– Мое письмо! – произнес он.
– Я не знаю никого, кто лучше мог бы представить меня вашему превосходительству, – признался монах.
– Письмо к моему другу Вальженезу!.. Как оно попало к вам в руки, отец мой?
– Я получил его от сына господина де Вальженеза, ваше превосходительство.
– От сына? – вскричал посол. – От Конрада?
Монах кивнул.
– Несчастный юноша! – вздохнул старик. – Я знаю его красивым, молодым, полным надежды: его смерть была так страшна, нелепа!
– Вы, как и все, думаете, что он умер, ваше превосходительство. Однако вам, другу его отца, я могу открыться: он не умер, он здравствует и почтительнейше вам кланяется.
Посол бросил на монаха непонимающий взгляд. Он начинал сомневаться, в своем ли уме гость.
Монах словно угадал, что творится у его собеседника в душе, и грустно улыбнулся.
– Я не сумасшедший, – сказал он. – Ничего не бойтесь и ни в чем не сомневайтесь: вы, человек, посвященный во все тайны, должны знать, что действительность богаче фантазии.
– Конрад жив?
– Да.
– Чем он занимается?
– Это не моя тайна, а его, ваше превосходительство.
– Должно быть, это нечто великое! Я хорошо его знал, у него доброе сердце… Теперь расскажите, как и почему он вам передал это письмо. Чем могу вам служить? Располагайте мною.
– Ваше превосходительство предлагает мне свою помощь, даже не узнав, с кем имеет дело, даже не спросив, кто я такой!
– Вы – человек! Значит, вы мой брат. Вы – священник, стало быть, посланы Богом. Больше мне не нужно ничего знать.
– Зато я должен сказать вам все. Возможно, поддерживать со мной отношения небезопасно.
– Отец мой, вспомните Сида… Святой Мартин, переодевшись в лохмотья прокаженного, взывал к нему со дна рва: «Сеньор рыцарь! Сжальтесь над бедным прокаженным, свалившимся в эту яму, откуда он теперь не в силах выбраться. Подайте ему руку. Вы ничем не рискуете, ведь у вас железная перчатка!» Сид спешился, подошел ко рву, снял перчатку и ответил: «С Божьей помощью я протяну тебе обнаженную руку!» И он действительно подал прокаженному руку, а прокаженный обратился в святого и отвел своего спасителя к вечной жизни. Вот вам моя рука, отец мой. Если не хотите, чтобы я рисковал, не говорите мне: «Опасность рядом!»
Монах спрятал свою руку в длинном рукаве.
– Ваше превосходительство! – предупредил он. – Я сын человека, имя которого, несомненно, дошло и до вас.
– Представьтесь.
– Я сын… Сарранти, приговоренного к смерти два месяца назад судом присяжных департамента Сены.
Посол невольно отшатнулся.
– Можно быть осужденным и оставаться невиновным, – продолжал монах.
– Кража и убийство! – пробормотал посол.
– Вспомните Каласа, Лезюрка. Не будьте более строги или, скорее, глухи, чем король Карл Десятый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13