Мы с Катрин хотим пожениться.
— О! О! И ты любишь Катрин, мой мальчик? — спросил аббат Грегуар.
— Да, я уверен в этом!
— И ты любишь Бернара, дитя моё?
— Всем сердцем!
— Но мне кажется, что эту тайну нужно сообщить взрослым, — заметил аббат.
— Да, господин аббат, — сказал Бернар, — но вы друг моего отца, вы — исповедник моей матери, вы наш дорогой духовный пастырь… прошу вас, скажите об этом дядюшке Гийому, а он сообщит это матушке Марианне. Постарайтесь добиться для нас их согласия, — я думаю, что вам это будет несложно, — и вы увидите, как двое молодых людей станут счастливыми! Кстати, — добавил он, положив руку на плечо аббата, — дядюшка Гийом как раз выходит из своей комнаты. Вы знаете, какой редут вам предстоит взять, так что — в атаку! А мы с Катрин пока погуляем, благословляя вашу доброту… Пойдем, Катрин!
И подобно птицам, радостные и веселые, они выпорхнули в дверь и скрылись в лесу.
В этот момент дядюшка Гийом показался на лестничной площадке, и аббат Грегуар сделал ему приветственный жест рукой.
— Я заметил вас издалека, когда вы еще шли сюда, — начал дядюшка Гийом, — и сказал себе: «Это аббат, клянусь Богом, это аббат!» Я просто не мог в это поверить! Какая удача, особенно в такой день! Держу пари, что вы пришли не из-за нас, а из-за Катрин!
— Нет, вы ошибаетесь, так как я не знал о ее приезде!
— Итак, вы тоже обрадовались, узнав, что она здесь, не так ли? Как она похорошела! Вы, надеюсь, останетесь пообедать? Да? Предупреждаю вас, господин аббат, что все, кто вошли в этот дом, уйдут отсюда только в два часа ночи!
С этими словами дядюшка Гийом стал спускаться по лестнице, протягивая обе руки, аббату Грегуару.
— Два часа ночи! — повторил аббат. — Но мне никогда не приходилось ложиться спать в такое время!
— Ба! А как же ночные мессы, которые начинаются в полночь?
— А как же я доберусь домой?
— Мсье мэр довезет вас в своей коляске!
Аббат покачал головой.
— Хм! — сказал он. — Вы же знаете, что мы не очень ладим между собой.
— Это ваша вина, — сказал Гийом.
— То есть, как это моя? — спросил аббат, удивленный тем, что его старый друг столь несправедливо его обвиняет.
— Да-да, потому что вы имели несчастье сказать в его присутствии:
«Не сможешь взять ты никогда
Что не тебе принадлежит!»
— Ну что же, — сказал аббат, — несмотря на риск возвратиться домой поздно ночью пешком, я вовсе не хочу покинуть вас. Так как я сомневался, что быстро уйду отсюда, и предвидел, что могу задержаться, то попросил господина кюре заменить меня во время вечерни и при выносе Святых Даров!
— Браво! Вы возвращаете мне хорошее настроение, аббат!
— Тем лучше! — сказал аббат, беря его под руку. — Мне сей час очень нужно ваше хорошее настроение!
— Почему? — удивленно спросил Гийом.
— Потому что иногда вы бываете ворчуном!
— Ну и..?
— А сегодня… — Аббат остановился и внимательно посмотрел на Гийома.
— Что? — спросил главный лесничий.
— Сегодня у меня есть к вам две-три просьбы, дорогой друг!
— Две или три просьбы?
— Пусть сначала будут две, чтобы вас не испугать!
— А за кого вы просите?
— Да вы уже, наверно, знаете, дядюшка Гийом: каждый раз, когда я обращаюсь к вам с просьбой, это значит, что я протягиваю руку, чтобы сказать: «Дорогой мсье Ватрен, подайте, ради Христа»!
— Ну, так в чем же дело на этот раз? — смеясь, спросил дядюшка Гийом.
— Речь идет о старом Пьере!
— Ах да, бедный малый! Я знаю о его несчастье. Этот бродяга Матье добился того, что мсье Рэзэн его выгнал!
— Он служил у него двадцать лет, и всего лишь из-за письма, которое он потерял позавчера…
— Мсье Рэзэн был неправ, — сказал дядюшка Гийом, — я ему уже говорил это сегодня утром, и вы ему повторите, когда он придет. Слугу, который прослужил у вас двадцать лет, нельзя выгнать на улицу — это уже не слуга, а член семьи. Я никогда не выгоню собаку, которая служила мне двадцать лет!
— Я знаю ваше доброе сердце, дядюшка Гийом, — сказал аббат. — Сегодня утром я пустился в путь, чтобы собрать пожертвования для этого бедняги. Все мне давали по десять-двадцать су, и я подумал: «Я пойду в Новый дом по дороге в Суассон. Дорога займет полтора лье туда и полтора лье обратно, то есть всего три лье, но я попрошу у дядюшки Гийома 20 су за каждое лье, а это составит три франка. Кроме того, я буду иметь удовольствие пожать ему руку».
— И Бог воздаст вам, мсье аббат, за ваши добрые намерения! — сказал дядюшка Гийом и, порывшись в кармане, вынул две монетки по пять франков и протянул их аббату Грегуару.
— О! — воскликнул аббат. — Десять франков! Но это слишком много для вашего маленького состояния, мсье Ватрен!
— Я должен больше, чем другие, потому что именно я приютил этого волчонка Матье, и в какой-то степени я и виноват в том, что он сделал!
— Я бы предпочел, — сказал аббат, вертя монетки в руках, словно испытывая угрызения совести от того, что он отнимает у столь небогатого хозяйства такую большую сумму, — я бы предпочел, дорогой папаша Гийом, чтобы вы дали ему три франка или вообще ничего не дали, а взамен позволили бы срубить несколько деревьев в ваших лесных владениях!
Дядюшка Гийом посмотрел на аббата с прекрасно наигранным и наивным непониманием и сказал:
— Лес принадлежит монсеньору герцогу Орлеанскому, а деньги принадлежат мне! Так что возьмите деньги, и пусть Пьер даже не думает подходить к деревьям! Итак, это дело мы уладили, перейдем к другому. О чем вы еще хотите меня попросить?
— Мне поручили передать вам одну просьбу.
— Кому?
— Вам.
— Просьбу ко мне? Ну давайте посмотрим!
— Меня попросили передать ее на словах.
— От кого эта просьба?
— От Бернара.
— Что он хочет?
— Он хочет…
— Ну что? Говорите скорее!
— Он хочет жениться!
— О! О! — воскликнул дядюшка Гийом.
— Почему вы так удивлены? Разве он не достиг совершеннолетия? — спросил аббат Грегуар.
— Конечно, но… на ком он хочет жениться?
— На одной замечательной девушке, которую он любит и которая любит его!
— Если это только не мадемуазель Эфрозин, то я ему раз решаю жениться на ком угодно, хоть на моей бабушке!
— Успокойтесь, дорогой друг! Девушка, которую он любит, — Катрин!
— Правда? — радостно воскликнул дядюшка Гийом. — Бернар и Катрин любят друг друга?
— Разве вы в этом сомневались? — спросил аббат Грегуар.
— О, да! Я так боялся ошибиться в этом!
— Итак, вы даете ваше согласие?
— От всего сердца! — воскликнул дядюшка Гийом, но вдруг, задумавшись, добавил: — Но…
— Но — что?
— Но нужно поговорить со старушкой… Все решения, которые мы принимали за двадцать шесть лет нашей совместной жизни, мы принимали вместе. Бернар такой же сын ей, как и мне. Да, — добавил он, — нужно ей об этом сказать! — Открыв дверь на кухню, он позвал: — Эй, мать, пойди сюда!
Затем, вернувшись к аббату, он вставил трубку на ее обычное место во рту и, потирая руки, что у него служило признаком глубочайшего удовлетворения, произнес:
— Ай да плутишка Бернар! Это самая остроумная глупость, которую он сделал в своей жизни! В этот момент матушка Ватрен появилась на пороге кухни, вытирая лоб своим белым фартуком.
— Ну, что случилось? — спросила она.
— Говорят тебе, иди сюда! — сказал Гийом.
— Ну почему меня нужно обязательно беспокоить в тот момент, когда я замешиваю тесто! — начала было старушка, но, заметив гостя, воскликнула: — Боже мой! Господин аббат Грегуар! К вашим услугам, господин аббат! Я не знала, что вы здесь, иначе не пришлось бы меня звать.
— Хм! — сказал Гийом аббату. — Вы слышите? Ну, теперь ее понесло!
— Как вы себя чувствуете? — продолжала матушка Ватрен, — а как поживает ваша племянница, мадемуазель Александрина? Вы знаете, что сегодня в доме большая радость по случаю воз вращения Катрин?
— Так, так, так! Вы мне поможете обуздать ее, мсье аббат? Я могу рассчитывать, что не буду одинок в достижении цели?
— Зачем же ты позвал меня, если мешаешь выражать мое почтение господину аббату и не даешь спросить о его делах? — спросила Марианна с недовольным выражением, сохранившимся у нее с того момента, когда он в первый раз отослал ее на кухню.
— Я тебя позвал, чтобы ты доставила мне удовольствие! — Какое?
— Я хочу, чтобы ты в двух словах выразила свое мнение по одному важному делу. Бернар хочет жениться.
— Бернар хочет жениться? И на ком?
— На своей кузине.
— На Катрин?
— Да, на Катрин. Ну, что ты скажешь? Говори скорее!
— Катрин, — ответила матушка Ватрен, — это прекрасная дочь, замечательная девушка…
— Ну и что дальше? Продолжай!
— Это не сможет нас опозорить и…
— Дальше! Дальше!
— Но только у нее ничего нет!
— Ничего? Совершенно ничего!
— Жена, не нужно ставить несколько каких-то жалких экю выше счастья этих бедных детей!
— Но без денег очень плохо живут, старик!
— А без любви живут еще хуже! — Да, это правда, — прошептала Марианна.
— Разве когда мы поженились, — спросил Гийом, — у нас было много денег? Мы были бедны как церковные мыши, да и сейчас мы не так уж богаты… Что бы ты сказала, если бы наши родители захотели разлучить нас под тем предлогом, что нам не хватает каких-то нескольких сотен экю для ведения домашнего хозяйства?
— Да, все это прекрасно, — ответила матушка Ватрен, — но главное препятствие вовсе не в этом!
Она произнесла эти слова с таким выражением, что Гийом вынужден был понять, что он глубоко заблуждался, если бы считал, что дело закончено, и что его ждет довольно стойкое неожиданное сопротивление.
— Ну, — сказал Гийом, со своей стороны, приготовившись к наступлению, — и в чем же заключается это препятствие?
— О, ты меня прекрасно понимаешь! — сказала Марианна.
— Все равно скажи, как будто я этого не понимаю!
— Гийом, Гийом, — сказала старушка, — мы не можем позволить осуществиться этому браку, мы не можем взять этот грех на свою душу!
— А почему?
— Боже мой! Да потому, что Катрин — еретичка!
— Ах, жена, жена, — воскликнул Гийом, топнув ногой, — я ни когда не думал, что это может служить камнем преткновения, я не мог даже и предположить!
— Что ты хочешь, старик! Такой я была двадцать лет назад, такой я осталась и сейчас. Я сопротивлялась, как могла, браку ее бедной матери с Фридрихом Блюмом. К несчастью, это была твоя сестра, она была свободна и не нуждалась в моем согласии. Но все-таки я ей сказала: «Роза, запомни мои слова: брак с еретиком к добру не приведет!» Она меня не послушала и вышла замуж, и мое предостережение сбылось! Отец был убит, мать умерла, и бедная девочка осталась сиротой!
— И ты ее за это упрекаешь?
— Нет, но я ее упрекаю за то, что она — еретичка!
— О, несчастная, — воскликнул дядюшка Гийом, — да знаешь ли ты, что такое еретичка?!
— Это то создание, которое будет проклято!
— Даже если она добродетельна?
— Даже если она добродетельна!
— Даже если она хорошая мать, верная жена, послушная дочь?
— Даже если это так!
— Даже если у нее есть все эти достоинства?
— Все достоинства — ничто, если она еретичка! — Тысяча проклятий! — воскликнул Гийом.
— Ругайся, если хочешь, — сказала Марианна, — но это ничего не изменит!
— Да, ты права, я больше в это не вмешиваюсь!
И, повернувшись к достойному священнику, который слушал этот спор, не произнося ни слова, сказал:
— Вы все слышали, господин аббат, теперь ваша очередь!
И он бросился вон из комнаты, как человек, которому не хватает свежего воздуха. — О, женщины, женщины, — воскликнул он, — поистине вы созданы для наказания рода человеческого!
Но она ничего не слушала и качала головой, повторяя:
— Нет, я считаю, что это невозможно! Бернар никогда не женится на еретичке! Все, что угодно, но только не это! Нет, нет, этого не может быть!
Глава III. Отец и сын
Тогда дядюшка Гийом вышел, аббат Грегуар и мадам Ватрен остались стоять напротив друг друга.
Естественно, аббат согласился принять на себя ту миссию, которую возложил на него главный лесничий, вынужденный покинуть поле боя не потому, что он считал себя побежденным, а потому, что боялся достигать своей цели средствами, которые ему было стыдно использовать. К несчастью, за те тридцать лет, в течение которых аббат Грегуар был исповедником Марианны, он хорошо изучил ее, знал, что главным недостатком матушки Ватрен было упрямство, и не питал больших надежд победить там, где Гийом потерпел неудачу.
Таким образом, несмотря на уверенный вид, аббат внутренне имел некоторые сомнения, приступая к исполнению своей миссии.
— Дорогая мадам Ватрен, — сказал он, — кроме разницы в религии, есть ли у вас другие возражения против этого брака?
— У меня, господин аббат? — переспросила старушка, — никаких! Но мне кажется, что этого достаточно!
— Честно говоря, матушка Ватрен, мне кажется, что вместо того, чтобы говорить «нет», вы должны согласиться!
— О, господин аббат, — воскликнула Марианна, поднимая глаза к небу, — и это вы меня склоняете к тому, чтобы я дала согласие на подобный брак?!
— Да, именно я.
— В таком случае я вынуждена сказать вам, что ваш долг — возражать против него!
— Мой долг, дорогая мадам Ватрен, заключается в том, чтобы давать тем, кого я встречу во время моего короткого земного пути, как можно больше счастья, в особенности тем, кто к нему стремится.
— Этот брак погубит душу моего сына: я отказываюсь!
— Ну, ну, будьте благоразумны, дорогая мадам Ватрен, — продолжал настаивать аббат, — разве Катрин, хотя она и протестантка, не любила и не уважала вас, как родную мать?
— О! В этом смысле я ничего не могу возразить! Всегда, надо отдать ей справедливость!
— — Разве она не почтительна, не добра, не благодарна?
— Нет, напротив!
— Она ведь набожна, искренна, скромна?
— Да.
— В таком случае, дорогая мадам Ватрен, ваша совесть может быть совершенно спокойна: религия, научившая Катрин всем этим добродетелям, не может погубить душу вашего сына!
— Нет, нет, господин аббат, нет, это невозможно! — повторила Марианна, упорствуя в своем упрямстве.
— Я вас прошу! — сказал аббат.
— Нет!
— Я вас умоляю!
— Нет, нет, нет!
Аббат возвел глаза к небу.
— О, милосердный Боже, — прошептал он, — тебе достаточно одного взгляда, чтобы понять, что делается в сердцах человеческих!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23