Но однажды утром она сказала королю:
— Я не спрашиваю вас о моих фрейлинах, потому что вы не скажете правду, я вам не поверю, и мне будет горько. Я скоро встречусь с ними.
На седьмой день королева, проспав всю ночь, никак не могла проснуться, и врачи объявили, что, возможно, она уже не очнется совсем. Король, подавленный горем, лег рядом с ней на кровать, сжимал ее в объятьях, но она этого не чувствовала. С тех пор как случилось несчастье, Мария Луиза ничего не ела; она так побледнела и похудела, что на нее было больно смотреть; ее можно было принять за восковую статую. Сердце королевы билось еле-еле, она совсем не шевелилась.
Карл II звал ее, говорил ей самые ласковые слова по-французски и по-испански, надеясь вернуть к жизни, но она хранила молчание.
— О! — восклицал несчастный монарх. — Умоляю вас, верните мне ее и потом требуйте половину того, что дал мне Господь, возьмите все мои прекрасные короны, они ваши.
— Увы, государь! Только Бог может вершить чудеса!
— Пусть церкви остаются открытыми днем и ночью, пусть мои подданные возносят молитвы Богу, а священники служат в храмах и выносят раки с мощами. Я обещаю им все, что им будет угодно, и сдержу слово. О Боже, Боже мой! Возьми мою жизнь в обмен на жизнь королевы!
Юсуф, растроганный мольбами отчаявшегося государя, прибег к последнему средству, хотя и не ручался, что оно подействует, но это лекарство могло на несколько минут вернуть больной сознание и ясность мысли — ничего другого нельзя было ожидать от его искусства, врач и так превзошел себя.
В начале восьмого лучи испанского солнца погасли; открыли окна; вся спальня была убрана цветами, как любила королева; заморские птицы пели в вольере; благоухание потянулось из сада, замирая у ложа, на котором лежала прекрасная королева, наполовину утонувшая в кружевах и батистах. Во дворце царила тишина, слышны были лишь удары дальнего колокола, звонившего «Angelus» note 9 и призывавшего помолиться за королеву.
Королю, не отрывавшему от Марии Луизы взгляда, показалось, что она пошевелилась; и действительно, она вздохнула, открыла глаза, и король вскрикнул от радости:
— О, слава Богу!
Королева узнала супруга, улыбнулась, дотронулась до его руки и произнесла его имя. Он, опьянев от счастья, крепко поцеловал ее и почувствовал, что она ответила ему. Однако она невольно застонала: король причинил ей боль.
— Будь поосторожнее, — прошептала Мария Луиза.
— Я так счастлив!
— Господь милостив. Он позволил мне увидеть еще раз прекрасное небо, деревья, цветы, тебя!.. Я могу сказать вам «прощайте», и это великое благодеяние… Я не страдаю. Я чувствую, что мои жизненные силы иссякли и через несколько мгновений я засну, чтобы уже никогда не проснуться. Спасибо, Юсуф, тебе я обязана этой сладостной минутой, мне известно, как велико твое искусство, и я совершенно спокойна за будущее моего драгоценного супруга. Государь, позволь пригласить сюда герцога де Асторга. Король сделал знак. Появился главный мажордом.
— Дорогой герцог, — сказала королева, — я хочу попросить у вас подарок, не для себя, мне уже ничего не нужно на земле, а для нашего повелителя — для короля. У вас есть ученый доктор, который лечил меня и спас бы непременно, если бы это было возможно, — отдайте его мне.
— О, ваше величество, зачем вы спрашиваете? Разве все. что есть у меня, не принадлежит вам?
— Вы отдаете мне Юсуфа, а я дарю его моему супругу; это мой последний подарок и последний залог моей нежности. Пусть он ни на секунду не оставляет короля. И сохраняет его жизнь, как сохранял мою. Только дай ему Бог быть удачливее с ним, нежели со мной.
По знаку герцога Юсуф подошел к руке короля, а затем королевы для поцелуя.
— Юсуф. — продолжала Мария Луиза, — заботься о короле и оберегай его! У меня темнеет в глазах, я иду к Богу. Государь, позовите моих придворных, пусть они придут и помолятся обо мне, я хочу умереть в окружении всех вас.
Отец Сульпиций распахнул двери и вышел позвать фрейлин, а также всех придворных из свиты королевы — они находились в дворцовых апартаментах, как будто служба их не прерывалась; главный мажордом и герцогиня де Альбукерке, естественно, оказались впереди. Они оба встали на колени за спиной короля, совсем близко от постели умирающей. Занавеси не опускали, и весь двор, заполнивший прихожие, принял участие в чтении молитв, которые громким голосом произносил главный капеллан.
Преподобный Сульпиций стоял около королевы, утешал и благословлял ее, произнося священные тексты и пытаясь помочь ей отойти с миром. Мария Луиза довольно долго слушала его, показывая еле заметными жестами, что понимает и принимает все, что он говорит. Затем она улыбнулась королю и герцогу де Асторга, переводя взгляд с одного на другого. Наконец глаза ее закрылись, черты лица покрылись мраморной бледностью, и душа отлетела с последним, неразличимым выдохом.
Она умерла через девятнадцать лет после своей матери — так же как она, в том же возрасте и по той же причине. И можно было бы выкрикнуть, как в Сен-Клу:
«Королева умирает! Королева умерла!»
Но Боссюэ с его красноречием не пришлось произносить надгробного слова; однако, в отличие от матери, Мария Луиза оставила в этом мире безутешного супруга и еще одно преданное сердце, раненное на всю жизнь; она оставила безупречную репутацию, плод непорочной жизни, почти до краев наполненной страданием.
Едва королева отошла, Юсуф приблизился к Карлу II и сказал, что готов последовать за ним в его апартаменты.
— Значит, все кончено? — воскликнул убитый горем монарх.
Жест глубокого сожаления был ответом врача.
Король замертво рухнул на пол. Его унесли, за ним ушли многие придворные, но вся свита королевы продолжала молиться у ее постели. Герцогиня де Альбукерке набросила на лицо покойной свою вуаль, уложила тело как подобает, пока оно не остыло, затем присоединилась к собравшимся и попросила их прочесть «De profundis» note 10 по душе ее хозяйки, которая именно в это мгновение предстала перед Судией.
Все зашептали слова молитвы, только не де Асторга: он по-прежнему в оцепенении стоял на том же месте, не произнося ни слова и не шевелясь. К нему притронулись, когда все было кончено и надо было покинуть комнату. Он вскочил, как на пружине, бросил последний взгляд на королеву, наполовину скрытую пологом, и вышел с таким холодным, бесстрастным лицом, что с виду могло показаться, будто он и не утратил все счастье своей жизни.
X
Эта смерть нанесла испанскому двору жестокий удар. Несколько дней король находился между жизнью и смертью. Его здоровье и разум не выдерживали горя — это было выше его сил. Король питал к королеве необычайно нежное чувство; он никогда не любил никакой иной женщины, ни разу не посмотрел на другую, с тех пор как в девятнадцать лет женился на Марии Луизе. Красота, молодость принцессы Орлеанской, ее крепкое здоровье и бодрость позволяли надеяться на долгие годы ее жизни. Если порой она и испытывала недомогания, если и бледнели чудные краски на ее щеках, то лишь потому, что этот радостный цветок Франции не мог привыкнуть к королевству скуки, отчего страдало ее сердце, которое она мужественно усмиряла своей добродетелью, ибо это была женщина поистине благородной души.
Исполняя распоряжения своего хозяина и волю королевы, Юсуф не отходил от больного; после Бога именно ему король обязан был выздоровлением и возвратом разума; великий врач вложил всю душу в лечение Карла II и одновременно всем сердцем привязался к несчастному монарху.
Де Асторга исполнял свои обязанности на похоронах королевы до конца, как того требовали его долг и положение; он был сосредоточен, серьезен, но внешне не обнаруживал отчаяния. Горе оставило скорбную печать на его молодом лице, и этот след не разгладился до конца его жизни.
Когда замуровали погребальный склеп, когда по приказу короля герцогу было велено вернуть атрибут главного мажордома, чем в данном случае являлся его жезл (если я не ошибаюсь, примерно такой же жезл носили и капитаны гвардии), он покинул дворец и отправился в свое мадридское жилище, великолепный дом, возведенный им чуть в отдалении от того места, где он когда-то принимал королеву. Место пожарища, на котором стоял прежний дворец, осталось незастроенным, вокруг него росли лишь апельсиновые деревья; герцог воздвиг здесь часовню, посвященную Святой Деве и Святому Людовику Французскому, увековечив таким образом память о королеве и траур по ней. Все внутреннее помещение часовни занимал саркофаг с изображением возлежащей на нем Марии Луизы. Скульптура имела поразительное сходство с оригиналом — для выполнения этого заказа герцог выписал мастера из Италии.
У ног королевы на коленях примостился верный карлик, также очень похожий на оригинал, а в гробницу герцог положил все, какие ему удалось собрать, предметы, принадлежавшие Марии Луизе. Часовня и гробница были из дивного белого мрамора, добытого за огромные деньги в карьерах Каррары.
Это было великолепное сооружение. Герцог почти что не покидал его, по нескольку часов в день проводя подле изваяния королевы. Никто не входил в часовню, за исключением доверенного слуги, которому был поручен уход за ней; он же прислуживал на мессах, которые читал капеллан герцога: кроме самого герцога, на них никто не присутствовал.
Де Асторга посещал двор раз в неделю, молча кланялся королю и, перед тем как удалиться, спрашивал его величество, не нуждается ли тот в его услугах и не желает ли дать ему какие-нибудь распоряжения. Получив отрицательный ответ, он возвращался к себе и более не выходил из дома, не принимая ни единой живой души и даже не переписываясь с самыми близкими своими родственниками. Так и текла его жизнь до того дня, когда мы снова с ним встретимся.
Тем временем стало известно о прибытии в Италию графини Суасонской, которую все еще разыскивали в Испании. Графу фон Мансфельду не раз задавали вопросы о ней министр короля Испании и французский посол, и он неизменно отвечал: графиня находится под защитой своего повелителя и ему, графу, не составляет никакого труда признаться в том, что он, действуя по приказу императора, помог ей скрыться, когда, вопреки здравому смыслу, ее обвиняли в преступлении, которое она не совершала. Он ссылался при этом на свидетельство самой королевы, во всеуслышание просившей его передать от нее приветы графине Суасонской и до бесконечности повторявшей, что умирает естественной смертью. Ничего более узнать от него не удавалось, и г-жа де Суасон вскоре вернулась в Брюссель, где никто и никогда ее не тревожил.
Горе короля было не из тех, что лечит время, его страдания с каждым днем усугублялись. Расстройство его разума приобрело совершенно определенную направленность: король говорил только о королеве, но, тем не менее, его министры уже начали хлопотать, чтобы под видом совета навязать ему новый брак.
Среди всех европейских принцесс подыскивали избранницу, чтобы предложить ей этот терновый венец; но если даже для бедной Марии Луизы испанская корона была тяжким бременем, то какая же участь ожидала ту, которой суждено было прийти ей на смену теперь, когда Карл II жил лишь скорбью и окутал испанский двор пеленой еще более непроглядной печали!
Герцог Медина-Сели, хотя и не был уже первым министром, по-прежнему обладал огромным влиянием на короля. Он решил сделать первую попытку пробить брешь, когда после долгих переговоров была, наконец, найдена несчастная, которой предстояло разделить с королем его ледяной трон. Королева-мать ради такого важного дела опять покинула свое уединение, как она это сделала после смерти Марии Луизы. Я не упоминала о ней, потому что в тех обстоятельствах она не играла никакой роли, тогда как в подготовке нового брака с самого начала определяла все.
— Сын мой, — сказала она королю, одиноко сидевшему у окна в спальне, где умерла королева, — сын мой, вы, кажется, не вспоминаете более о том, что вы король.
— Зачем мне эта смехотворная власть, если она не помогла мне сохранить единственное существо, которое я любил, сударыня?.. Зачем быть королем, если ему приходится страдать так же, как обыкновенным людям, и даже больше?
— Вы получили от Бога и от вашего отца корону и обязаны передать ее вашим детям, это ваш долг.
— Мой долг! — с горькой усмешкой повторил король. — И как же я теперь выполню этот долг? Как появятся дети, если у меня нет больше супруги?
— Ваше горе не будет длиться вечно, государь. Ваш титул возлагает на вас обязанность, которой вам необходимо поделиться.
— Какую же, сударыня?
— Ваши подданные ждут наследника, и совет решил, что вам, ваше величество, следует подарить Испании новую королеву.
— Никогда!
— Принцессу уже выбрали, переговоры провели, требуется лишь ваше согласие, чтобы обсудить условия брака.
— И кто же позволил себе это сватовство без моего на то приказа? Кто осмелился распоряжаться мною?
— Ваша мать, сын мой, та, что носила вас под сердцем, оберегала в детстве и считает себя обязанной перед Богом заботиться о вашей славе и вашем счастье.
— Но почему? Почему? — повторял монарх, ударяя себя по лбу. — Почему мне не дают спокойно оплакать ту, которую я потерял? Почему меня лишают единственного утешения страждущего — возможности страдать9 Последний бедняк в моем королевстве оплакивает свою подругу и хранит печальные воспоминания о ней столько времени, сколько пожелает, и никто ему не мешает.
— Король несет ответственность за народ, государь, а вы — король.
— Да, я король, но не властелин! Я король, но мои подданные и моя мать навязывают мне свою волю! Я король и не могу всю жизнь носить траур по любимой супруге?! Это насмешка, повторяю вам, сударыня! Если я король, так пусть мне повинуются и не командуют мною.
— Государственные интересы, ваше величество, ваша молодость, счастье вашей дальнейшей жизни…
— Государственные интересы! Разве нет принцев, которые могут унаследовать мою корону? У меня есть кузены во Франции, кузены в Австрии — мне остается только выбрать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67