— У нас нет выхода, — сказал Джеймс. — Можно, конечно, пройти по коридору, постучать в дверь судьи Риордана и сказать ему, что произошла ошибка. А потом я вернусь в Лондон, а ты в свою маленькую школу, при условии, что городские кумушки позволят тебе учить их детей, после того как им стало известно, что я провел ночь в твоем доме, когда мы еще не были женаты. Ну и конечно, тебе снова придется отбиваться от знаков внимания лорда Маккрея и твоих остальных не менее пылких ухажеров. Так что решай сама.
Эмму пробрала дрожь, несмотря на то что в комнате было не слишком холодно. Хотя, что и говорить, в постели им было бы намного теплее. В любом случае ее затрясло от предложения Джеймса, а не от холода.
— Нет, — отозвалась она слабым голосом. — Пожалуй, не стоит.
— Я так и думал, — деловито сказал Джеймс. Затем, полагая, что вопрос улажен, решительно подошел к кровати, откинул одеяло и прямо в халате забрался в постель. Он даже не развязал пояс, пребывая в мрачной уверенности, что это ему не понадобится.
Эмма, все еще стоявшая у изножья кровати, наблюдала за ним широко распахнутыми глазами. Ее волосы, освободившиеся от многочисленных шпилек, удерживавших тяжелые завитки, золотистыми волнами ниспадали на плечи. Хрупкая, с распущенными локонами, она казалась неземным созданием. От одного взгляда на нее в груди Джеймса что-то сжималось…
Впрочем, когда было иначе? Глядя на нее сейчас, застывшую в нерешительности у постели, Джеймс чувствовал то же самое, что и тогда, когда увидел Эмму, спускающуюся по лестнице в своем первом бальном платье, а не в муслиновом, с оборками и панталонами, в которые ее наряжала тетка вплоть до шестнадцати лет. Как можно забыть потрясение, которое он испытал, впервые увидев Эмму — забавную сиротку Эмму — в настоящем декольте с забранными вверх волосами и лукавой улыбкой на устах, довольную произведенным впечатлением.
Но Эмму не интересовали его чувства при ее появлении. Куда там! Стюарт, чуть не уронивший стакан с пуншем, вот за кем она пристально наблюдала в надежде обнаружить признаки восхищения.
Стюарт, разумеется, оправдал ее надежды, хотя чуть позже Джеймс слышал, как он делает Эмме внушение о суетности таких вещей, как декольтированные платья и кружевные веера. Как она может выносить бесконечные проповеди Стюарта, было выше понимания Джеймса, но он полагал, что поскольку Эмма преклоняется перед его кузеном с юных лет, то едва ли замечает их. А если и замечает, то, вероятно, наслаждалась ими, ибо любой знак внимания со стороны Стюарта для девушки, влюбленной в него так долго, как Эмма, лучше, чем никакого внимания вообще.
Глядя на Эмму в свете свечей, Джеймс осознал, что не имеет никакого значения, во что она одета. В бальном платье или в стареньком халате, в великолепных шелках или простеньком ситце, она оставалась самой красивой женщиной из всех, что ему приходилось видеть.
Взглянув в ее лицо и заметив, что она все еще озабоченно хмурится, Джеймс вздохнул.
— Это всего лишь на одну ночь, Эмма, — сказал он. — В доме моей матери у нас будут отдельные комнаты. А теперь ложись. Впереди у нас долгий путь.
Он перекатился на бок и, смочив пальцы слюной, загасил единственную свечу, освещавшую небольшую комнату.
Только очутившись в темноте, Эмма наконец решилась забраться в постель. При этом она не сняла с себя одежду, просто приподняла одеяло и скользнула под него, такая легкая, что пуховая перина почти не прогнулась под ее весом. Джеймс лишь уловил слабый аромат лаванды, когда ее голова коснулась подушки рядом с ним.
И больше ничего. За исключением тихого, почти неразличимого звука ее дыхания. И жара, исходившего от ее миниатюрного тела, который Джеймс ощущал, несмотря на шесть дюймов разделявшего их пространства.
Эмма, лежа рядом с Джеймсом в темноте, напряженная, как струна, могла только гадать, чем все обернется. Как, скажите на милость, она дошла до того, что оказалась в одной постели с Джеймсом Марбери? Нет, это невозможно постигнуть.
И тем не менее это произошло, точнее, происходит, и, похоже, она ничего не может с этим поделать, разве что устроить шумную сцену, чего она никогда не допустит. Нет, надо отнестись к сложившейся ситуации трезво и по-деловому, как это делает Джеймс. В конце концов, она не какая-нибудь ханжа. Она взрослый человек и должна вести себя, соответственно.
Но… Как замечательно он выглядит в шелковом халате! Эмма несказанно обрадовалась, когда Джеймс погасил свет, избавив ее от ослепительного зрелища его мужественной красоты. Право, неужели она слишком многого хочет, мечтая, чтобы граф Денем имел заурядную внешность или хотя бы обладал привлекательностью на уровне Стюарта? Ну почему Джеймс должен быть самым красивым мужчиной из всех, кого она когда-либо видела? Почему ее взгляд неудержимо притягивает к вырезу его халата, обнажавшему поросль темных волос на груди? И почему ее так интересует, имеется ли под этим халатом еще что-нибудь из одежды?
Но самый главный вопрос заключается в том, почему все, связанное с Джеймсом Марбери, стало вдруг вызывать у нее такой жгучий интерес? Из-за того поцелуя? В сущности, Эмма не воспринимала Джеймса как мужчину — во всяком случае, не в такой степени, — до того умопомрачительного объятия на их свадьбе. Раньше он был… просто Джеймсом, надежным, заслуживающим доверия, а порой и осуждения кузеном Стюарта.
Но теперь вдруг Джеймс превратился в нечто неизмеримо большее. Он приехал на остров в поисках останков Стюарта, а вместо этого нашел его вдову, оставшуюся без всяких средств к существованию.
И что, разве он развернулся и отправился назад в Лондон? Отнюдь. Он не только спас ее от весьма затруднительной ситуации, учитывая поползновения лорда Маккрея, но и попытался обеспечить ее будущее, что никогда бы не пришло в голову Стюарту, равнодушному к практической стороне жизни. Не то чтобы Эмма особенно нуждалась в помощи Джеймса или какого-либо другого мужчины, хотя один Бог знает, как бы она отделалась от лорда Маккрея. Но Джеймс, казалось, был полон решимости о ней позаботиться, даже ценой огромных неудобств для себя лично. И за это Эмма была ему очень благодарна. Вот только почему вместо того, чтобы размышлять о добрых делах Джеймса, она думает о его губах? Почему вместо того, чтобы предаваться воспоминаниям о замечательном ужине, который он для нее устроил, она думает о том, как замечательно он выглядит в халате? Неужели Стюарт был прав? Неужели она и в самом деле безнравственная особа?
Видимо, да. Иначе почему она не в состоянии думать ни о чем, кроме тепла, струившегося с его стороны кровати? Почему ей приходится прилагать усилия, чтобы удерживать руки под одеялом, не позволяя им пуститься в исследование того, что скрывается под халатом Джеймса?
Господи! Наверное, с ней что-то не так.
Но разве это не лучше, чем ложиться спать одной? Достаточно вспомнить те ночи, когда она лежала в постели, которую раньше делила со Стюартом, холодная и одинокая, прислушиваясь к завыванию ветра и рокоту моря, всеми забытая и покинутая. Нет, уж лучше так, в тысячу раз лучше.
Внезапно, охваченная чувством безмерной благодарности к мужчине, лежавшему рядом, Эмма тихо произнесла, нарушив тишину погруженной во мрак комнаты:
— Джеймс!
Он ответил не сразу, и Эмма решила, что он спит. Как, должно быть, приятно вот так проваливаться в сон, а не лежать целый час, а то и более, размышляя о собственной распущенности либо, что случалось гораздо чаще, о затянувшейся полосе неудач или непослушном петухе.
Глубокий голос Джеймса заставил ее вздрогнуть. Выходит, он не спит?
— Да, Эмма? — сказал он.
Эмма растерянно заморгала в темноте, сожалея, что вообще открыла рот. Конечно, ей хотелось как-то выразить свою признательность за все, что он для нее сделал. Но полночь не лучшее время для задушевных бесед. Кто знает, что может случиться под покровом темноты? И о чем она только думала?
Но теперь никуда не денешься, придется пройти через это. В конце концов, Джеймс ждет от нее каких-то слов или действий.
— Спокойной ночи, — сказала Эмма и подалась к нему с намерением быстро поцеловать в щеку.
Этому намерению не суждено было осуществиться, потому что Джеймс повернул голову и завладел ее губами.
Глава 21
Когда рот Джеймса прижался к ее губам, Эмма напряглась, готовая отпрянуть, но не смогла по двум причинам. Во-первых, он обхватил ее рукой, всего одной, но так крепко, что было ясно, что он не намерен ее отпускать. А во-вторых…
Она не хотела.
Это было шокирующее открытие. Эмма, конечно же, понимала, к чему может привести ее подобное поведение. Она лежит в постели с цветущим, полным сил мужчиной, который в отличие от Стюарта не испытывает предубеждений против физического проявления чувств. Так что она отлично осознавала, на что напрашивается, позволяя Джеймсу себя целовать.
Но ей было все равно.
Как можно отказаться от поцелуя, который доставляет такие… божественные ощущения. Никакого другого объяснения, почему она не оттолкнула Джеймса, Эмма просто не могла придумать.
Но как чудесно ощущать его губы на своих, как тогда в замке. Кто же знал, что Джеймс Марбери так целуется? Уж конечно, не она, иначе год назад все могло сложиться совсем по-другому.
Ибо, вопреки утверждениям Стюарта, физическое проявление любви является важной частью любовных отношений. Не то чтобы она вообразила, будто Джеймс влюблен в нее… но она ему определенно нравится. Достаточно, чтобы жениться на ней ради того, чтобы она получила свое наследство. И достаточно, чтобы целовать ее так страстно, что ее пробирает до кончиков пальцев.
С другой стороны, Стюарт, пожалуй, был прав, не одобряя физического проявления чувств. Потому что ощущения, которые испытывала Эмма, прижимаясь к Джеймсу так крепко, что пояс его халата упирался ей в живот, нельзя было назвать иначе как греховными.
И, как многие греховные вещи, это было необыкновенно приятно. Поэтому, когда секундой позже Джеймс обвил ее обеими руками и опрокинул на спину, нависнув над ней своим мощным торсом, Эмма ничуть не возражала. Что лишний раз свидетельствовало о состоянии, до которого ее довели его поцелуи.
Теперь Джеймс переключился на ее шею, осыпая поцелуями нежную кожу. Он целовал ее так, словно не мог насытиться, и вместе с тем так, словно проделывал это тысячу раз. Как эта мысль пришла ей в голову и откуда она взялась, Эмма не знала. Может, он целовал ее так в мечтах? И чьи это были мечты? Его или ее?
И, что еще более странно, ее тело откликалось на его поцелуи, словно было привычным к ним, хотя Джеймс Марбери — да и никто другой, если уж на то пошло, — никогда не целовал ее в шею или за ушком. А ведь их первый поцелуй состоялся только сегодня утром!
Но как убедить в этом ее тело, которое самым бесстыдным образом льнуло к Джеймсу, словно приветствуя вновь обретенного — и весьма близкого — друга. Даже ее руки, казалось, обзавелись собственным разумом и творили без ее ведома неописуемо неприличные вещи. Эмме оставалось только беспомощно наблюдать, как они развязали пояс его халата и скользнули под шелковистую ткань, чтобы ощутить его прохладную обнаженную плоть.
Какое возмутительное поведение! Но почему-то оно не казалось ей таковым. Почему-то оно казалось уместным, замечательным и единственно правильным. Правильными были движения его рук, скользившие по ее телу, лаская, гладя и сжимая сквозь тонкую ткань ее халата… пока совершенно неожиданно халата не стало. Ночная рубашка тоже куда-то делась, и Эмма испытала настоящее потрясение, когда их обнаженные тела соприкоснулись.
Правильным был последовавший за этим поцелуй, жадный и долгий, словно они не могли насытиться друг другом. А когда его ладонь накрыла ее грудь, это тоже было правильно. Более чем правильно. Это было божественно…
Но не столь божественно, как то, что она почувствовала, когда на смену его руке пришли губы. Никогда в жизни Эмма не испытывала такого дивного ощущения, как в ту минуту, когда жаркие губы Джеймса сомкнулись на ее чувствительном соске. Вцепившись пальцами в густые волосы у него, на затылке, она на несколько мгновений уверовала, что вознеслась на небеса…
Пока секундой позже сильная рука Джеймса не коснулась укромного уголка ее тела. Глаза Эммы широко распахнулись, хотя в комнате было слишком темно, чтобы что-нибудь увидеть. А вот это, мелькнуло в той части ее мозга, которая еще сохранила способность мыслить, уж точно греховно. Восхитительно греховно.
Одна ее рука скользнула ему на шею, а другая уперлась в плечо, словно она хотела притянуть его ближе и в то же время пыталась оттолкнуть. Эмма не могла видеть его в темноте, но то, что она ощущала… было непередаваемо! Тело Джеймса было твердым и упругим, с широкими мускулистыми плечами, плоским животом и длинными крепкими ногами. Грудь его покрывала поросль жестких волосков, пружинивших под ее пальцами. Он был большим, намного крупнее Стюарта… во всех отношениях.
Но этим различия не исчерпывались. Вовсе нет. Джеймс был куда более дерзким любовником, чем Стюарт, более опытным и склонным дарить удовольствие, а не только получать его. Ощущения, о существовании которых Эмма только смутно догадывалась, нахлынули на нее мощным потоком.
Задохнувшись от разлившегося по всему телу жара, Эмма не сомневалась, что ее сердце вот-вот разорвется, когда в ней оказалась та часть его тела, которую она более всего желала — и немного побаивалась. Вцепившись пальцами в его плечи, содрогавшиеся от усилий, которые Джеймс прилагал, стараясь быть нежным, Эмма, точнее, распутное создание, в которое она превратилась, теснее прижалась к нему и медленно, по мере того как их поцелуй становился все более проникновенным, раскрылась ему навстречу.
Но когда Джеймс вошел в нее, она чуть было не отстранилась, уверенная, что что-то неправильно… и вместе с тем понимая, что все абсолютно правильно. Со Стюартом все было не так. Совсем не так. Стюарт никогда не заполнял ее настолько, что ей казалось: еще немного и она лопнет, и никогда не двигался с такой уверенностью, с таким искусством и самозабвением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33