В шесть часов вечера в консульской церкви состоялось бракосочетание. Во время церемонии граф был бледен, как тень, а когда надевал обручальное кольцо невесте, рука его так дрожала, что и Надя заметила это, но приписала волнению. Сама она была восхитительна в богатом туалете, но личико ее было бледно и ясные глазки лихорадочно блестели.
Новобрачные сели в экипаж, чтобы ехать на виллу, и к Бельскому вернулось как будто хорошее расположение духа. Он сиял счастьем, когда ввел молодую жену в ее новое жилище. На вилле молодую чету встретило несколько лиц, так называемых «хороших знакомых» графа, а на самом деле то были члены сатанинской общины, явившиеся пировать на свадьбе брата Баалберита. Вечер закончился великолепным ужином.
Неподалеку от молодой сидел новый граф Фаркач и его страстный, жгучий взгляд часто останавливался на прелестном личике Нади. Иногда с глумливой насмешкой взглядывал он и на Бельского, которого он никогда не видел в таком счастливом настроении.
К концу ужина Надя почувствовала давящую тяжесть в груди; руки и ноги налились точно свинцом, а в общем, она была так утомлена, что обрадовалась, когда Ростовская отвела ее в спальню и простилась с ней.
Нарядная горничная с угрюмым лицом раздела ее. Надя покорно дала себя уложить, и едва голова ее коснулась подушки, как она уснула тяжелым и крепким сном.
Проводив последних гостей и простившись с Красинским, занимавшим комнату в одном из флигелей виллы, Бельский ушел в свою уборную. В роскошном плюшевом голубого цвета халате сидел он перед зеркалом и допивал последний бокал шампанского, собираясь перейти в спальню, так как была уже полночь.
Между тем позади него из-за складок портьеры высунулась рука, на ладони которой сиял желтоватый дымный огонь. Тонкая струя этого дыма, с едким удушливым запахом, поползла к графу и змейкой обвилась во круг его головы. Бельский побледнел, поднес руку ко лбу и, вздрогнув, откинулся с закрытыми глазами на спинку кресла. В эту минуту портьера раздвинулась и к спавшему тихо, по кошачьи, подкрался Красинский. На нем была длинная черная бархатная крылатка, а в руках – шкатулка черного дерева с резьбой. Тихо придвинув маленький столик, он поставил на него принесенный ящик, а затем достал и зажег курильницу. Из нее пошел густой разноцветный дым, который широкими волнами разливался по воздуху и кольцами окутал спавшего.
Подняв затем руки, со сверкавшим взором, Красинский мерно произносил заклинания; потом, достав из-за пояса жезл с семью узлами, он начертал в воздухе кабалистический знак, который мгновенно загорелся фосфорическим светом, и вскоре потух с легким взрывом. Дым курильницы образовал высокий и широкий столб чудного аметистового отлива; в комнате же послышался сильный аромат розы, ландыша и сандала. В этом фиолетовом облаке начала быстро формироваться человеческая фигура, и вскоре, в двух шагах от чародея, появилась женщина в белом с чертами лица Нади; только в глазах этого двойника было страстное выражение вакханки; черные распущенные волосы чуть заметно фосфоресцировали, а в грациозных кошачьих движениях хрупкого тела было что-то лукавое, напоминавшее пантеру. Иллюзия, впрочем, была полная; это несомненно была Надя. Красинский опустил палочку, и на его бледном лице расплылась гордая, самодовольная усмешка.
– Если бы профаны были знакомы с этим усовершенствованным «гашишем» черной магии, как бы они наслаждались, – прошептал он, смотря на вызванную им из пространства женщину, которая стояла неподвижно, точно ожидая его приказаний. – Хотя, в действительности, что такое наслаждение? Надежда на ожидаемую радость и упоительное воспоминание о минувшей. А настоящее – мимолетно, как искра, и еле-еле существует в действительности. Потому что даже эта самая мысль, едва успеешь ее выразить, принадлежит уже прошедшему. Да, да. Главное в наслаждении – это воспоминание, и ты сохранишь это воспоминание о супружеском счастье.
Он положил руку на лоб Бельского и тихим голосом, но отчеканивая каждое слово, велел ему быть «счастливым», помнить это, вернуться только на заре в свою спальню и спать долго, а затем не чувствовать ни сомнения, ни подозрения, мгновенно забывая все, что могло бы их вызвать. После этого он повернулся к ларвическому призраку и сказал:
– Живи и наслаждайся, пока держится этот дым, и рассейся, подобно ему, совершив свое дело.
Красинский поставил курильницу в темный угол и вышел; но, притаившись за портьерой, он видел как ларва с кошачьей легкостью подкралась к графу и обвила его шею. Бельский выпрямился; не заметив, по-видимому, что спал, он привлек к себе дьявольское существо и, покрывая жгучими поцелуями ее лицо, прошептал с блаженной улыбкой:
– Нетерпеливая шалунья! Значит, ты очень любишь меня, если пришла сюда за мной.
Дьявольская злость сверкнула в глазах Красинского. Протянув к нему руку, он прошептал:
– Будь счастлив, Баалберит!
Прибавив еще некоторые распоряжения на будущее, он, как тень, стал красться в спальню, большую комнату, убранную с царской роскошью. Стены обтянуты были белым, затканным серебром шелком, мебель и портьеры – белого шелка и голубого бархата. Около отделанного кружевами туалета, на табурете лежала гирлянда померанцевых цветов и вуаль новобрачной. Широкая занавесь голубого бархата, подбитого белым атласом, наполовину теперь приподнятая, отделяла альков, где стояли кровати под балдахином с гербом. Подле занавеси, на колонке, стояла статуя Эрота из белого мрамора; в руке держал он лампу, прикрытую шелком, и вся комната была окутана голубоватым сумраком.
Красинский прошел прямо к кровати, где лежала Надя, и страстный взор его застыл на восхитительной головке, покоившейся на кружевных подушках.
По доносившемуся тяжелому дыханию видно было, что молодая женщина крепко спала.
После минутного безмолвного созерцания, Красинский поднял было руку с намерением вызвать у своей жертвы гипнотический сон, но в то же мгновение произошло нечто неожиданное.
Из глубины алькова сверкнула широкая полоса света, который сгустился в шар такой ослепительной белизны, что озарил, словно днем, неподвижное лицо Нади. Затем шар этот удлинился в столб, а у изголовья спавшей встала женщина в длинном, серебристо-белом хитоне. Голова ее, окруженная распущенными белокурыми волосами, точно золотистым ореолом, была чарующе прекрасна, а в поднятой руке она держала сиявший крест, из которого исходили снопы лучей.
Но все это, долгое в описании, произошло с головокружительной быстротой, и в ту минуту, когда фигура женщины ясно вырисовалась, донеслось могучее мелодичное пение и послышался гимн:
«Да воскреснет Бог и да расточатся враги Его!»
Словно пораженный пулей в грудь и вытянув вперед руки, Красинский зашатался и попятился. С искаженным злобой лицом и бормоча ругательства, цеплялся он за мебель, точно пьяный. Но, несмотря на его бешенство и упорство, светлый дух бесстрашно шел вперед, угрожая смутившемуся сатанисту великим символом спасенья. И вот послышался, словно издалека донесшийся, дрожавший голос, мучительно прозвучавший в ушах колдуна:
– Жестокий и подлый человек. По твоей вине погибла я, но мне дозволено охранять невинное существо, столь горячо молившееся у моей могилы: вы не оскверните ее, адские демоны, вы бессильны погубить ее, а я всегда буду становиться между вами и ею на защиту.
Продолжая осенять его крестом, дух Маруси отталкивал Красинского, который отступал шаг за шагом.
Он был отвратителен; из открытого рта клубилась кровавая пена, лицо было искажено, волосы стояли дыбом, и все тело корчилось, как сухая береста на огне. Он, видимо, задыхался, а вокруг него с рычанием ползали мерзкие существа, его темные пособники.
Переступив порог спальни, Красинский повернулся и убежал; опрометью влетел он в свою комнату и в беспамятстве рухнул на ковер.
Светлый призрак Маруси побледнел и рассеялся в воздухе, но над головой Нади, как верная охрана, продолжал парить крест.
В это время в уборной Бельский наслаждался с материализованной искусным чародеем ларвой. При первом пении петуха фиолетовый дым быстро рассеялся, ларва растаяла в объятиях графа, и образ ее в виде легкого пара поднялся в воздух, угасая в тумане начинавшегося дня. Но граф ничего не замечал и не слышал глумливого, звучавшего издалека смеха невидимой толпы. С тяжелой головой и тревожным взглядом ушел он к себе.
Прошло довольно времени, пока Красинский очнулся от обморока. С усилием, судорожно подергиваясь от ледяной дрожи, поднялся он, но тут же, вдруг ослабев, опустился на стул. Голова его кружилась и колющая боль пробежала по всему телу.
Минуту спустя он встал, схватил красный карандаш, лежавший на ночном столике, начертал на полу крест и, с омерзительными проклятиями, принялся ожесточенно топтать его. Вынув потом из шкафа флакон, он налил в стакан густой жидкости темно-красного цвета и с жадностью выпил ее; почувствовал он себя спокойнее и крепче после того, как натер лицо и руки сильно ароматичной эссенцией.
Откинув занавеску, Красинский распахнул окно и полной грудью вдохнул свежий душистый воздух сада; придвинув кресло, он сел и задумался, мрачным взглядом пристально смотря на горизонт, озаренный первыми лучами восходившего солнца.
Поток тревожных дум нахлынул на страшного чародея, и мало-помалу на лбу его образовалась глубокая складка. Он так гордился своим могуществом и «проклятой наукой», которой мастерски владел; в его распоряжении было столько опасных секретов, он властвовал над низшими силами, повелевал целой армией демонов, которые могли, – захоти он только, – сжечь город, потопить судно, вызвать ураган. Могущество его во зле было громадно, и силой обладал он геркулесовской, а вот молодая женщина, которую он не смог покорить и которая умерла, не изменив своей веры, она обладала символом, разбивавшим его могущество, повергавшим его во прах и преграждавшим ему путь к желанной добыче. Он оказывался бессилен перед этим небесным оружием; перед ним трепещет и содрогается ад, и всюду, где появляется лучезарный крест, это священное знамение всех времен, полчища сатаны слабеют и отступают, как бы ни были они многочисленны. Никакому демону, даже из наивысшей адской иерархии, не удавалось ни победить таинственный знак, ни создать символ, достаточно сильный, чтобы противостоять кресту.
– Никто не сумел, а я сумею, восторжествую над крестом и покорю его! И, клянусь сатаной, Надя будет моя, – вдруг воскликнул Красинский, вскакивая с места, с сжатыми кулаками и угрожающим, вызывающим жестом по направленно чего-то невидимого.
Успокоившись, он осторожно пробрался в пустой уже кабинета Бельского, унес сундучок с курильницей и вернулся в свою комнату, чтобы лечь спать.
К завтраку Красинский вышел на большую террасу, где был накрыт стол, и нашел там счастливого графа, который прохаживался и курил.
– Сияет, как и подобает счастливому новобрачному! – ехидно заметил Красинский, пожимая руку приятелю.
– Ах, друг мог! Это самая восхитительная из женщин! Я считал ее холодной, застенчивой, бесчувственной, а она – воплощенная любовь, даже страсть, и я счастливейший из смертных! – восторженно сказал лже-Бельский, не заметив загадочной и злой усмешки, мелькнувшей на лице Красинского.
– Верю охотно, что ты счастлив. Твоя жена – настоящая жемчужина. А я пришел сказать тебе, что получил письмо, которое заставляет меня сегодня выехать в Париж, а оттуда в Россию. Надо проститься с графиней и с тобой.
– Надя сейчас придет. Но как жаль, что ты уезжаешь. Впрочем, мы скоро увидимся в Киеве, куда я намерен отправиться не позднее трех-четырех недель. Жена жаждет увидать своих, а ты понимаешь, я – раб, и желания ее для меня закон, – заметил граф.

III

Известие о помолвке молодого миллионера Бельского с дочерью разорившегося Замятина вызвало большие толки в Киеве.
Екатерина Александровна узнала новость от Максаковой, у которой продолжала бывать, и вернулась домой вне себя от затаенной злобы. Миле стоило только руку протянуть за такой блестящей партией, вместо того, чтобы выходить за человека без титула и положения в свете, «голыша», за которого еще пришлось платить долги.
После обеда, за кофе, она принялась выкладывать новости и рассказала со всеми подробностями, как молодой граф встретил в Трувиле Анну Николаевну, бывшую приятельницу его матери, и безумно влюбился в Надю, а что в доме Бельского теперь идут большие приготовления для приема молодой графини. Свадьба назначена недели через три.
– Это всем известно, и многие поздравляли Зою Иосифовну, только мы ничего не знали, – закончила Екатерина Александровна, стараясь скрыть свое негодование.
Масалитинов вспыхнул, и рука с чашкой кофе чуть дрогнула. Зеленоватые глаза Милы ревниво следили за каждым его движением. При виде его волнения недобрый огонек сверкнул в ее лучистом взгляде. И понятно: если его больно затронуло известие об этом браке, значит, в глубине души его еще жила любовь к бывшей невесте.
– А и хитра же эта прекрасная Надя, – ядовито заметила Мила. – Она поспешила вернуть Мишелю его слово, не дождавшись даже, чтоб он ее об этом попросил, очевидно, рассчитывая, что с ее пикантной рожицей ей удастся еще выгоднее пристроиться.
Вдруг вспомнила она, что ведь настоящего-то Бельского убил ее отец, для того, чтобы ввести в его тело неизвестную личность… И Надя не знала, что ее будущий муж – выходец с того света. Мысль эта показалась ей настолько забавной, что она презрительно рассмеялась. Затронутый за живое и обиженный, Масалитинов вышел из комнаты, а жена и Екатерина Александровна злобными взглядами проводили его.
Мила была замужем уже семь месяцев и вскоре готовилась быть матерью. За это время она была постоянно нездорова и чрезвычайно слаба; в общем, она очень похудела, стала еще бледнее и прозрачнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59