Как Сева ни трепыхался, ссылаясь на дружбу с самим мэром, как ни бил на жалость к беременной супруге, как ни умолял стражей закона позволить ему позвонить ей – все было напрасно. Он провел трое суток в «обезьяннике», ну а «Лексус» это время простоял на штрафной стоянке, где с него сняли магнитолу, дороженные чехлы и еще кое-какие прибамбасы, а заодно нацарапали на крыле общеизвестное неприличное слово. Слово было отечественного производства, а буквы почему-то английские. Ох и влетело ему потом в копеечку то словечко счистить, а потом покрасить, подобрав колер, чтоб один в один с родным… Не перекрашивать же новую машину целиком!
В те три нелегких дня и три такие же ночи вся Севкина родня (и Василий в том числе) обзванивали морги и прочие столь же приятные места. Василию вдобавок выпала почетная участь утирать слезы Севиной жене и вызывать к ней «Скорую». Смех смехом, а ее даже пришлось в больницу положить, потому что возникла угроза выкидыша! При этом Василия приняли за Лизиного мужа, и врачи ругательски изругали его за то, что он довел бедняжку-жену до нервного потрясения. Ну а потом семья нашла-таки Севу. Вернее, он сам выплыл из небытия – по истечении трех суток узнику сообщили, что он свободен, как ветер. В ориентировке-то был, оказывается, обозначен вовсе не синий «Лексус», а темно-зеленый «Ровер». И номер, как выяснилось, с Севиным не имеет ничего общего. Так что извиняйте, гражданин, ошибочка вышла.
Сева Каширин, несмотря на дружбу с мэром и прочие высокие связи, так и не узнал, в самом ли деле грандиозно лопухнулись стражи порядка, или сыграла свою роковую роль классовая ненависть народа вообще и гаишников в частности к владельцам синих «Лексусов», или ему таким образом указали на место за то, что не подрулил к обочине по взмаху гаишного жезла…
Короче, «Страшная месть», повесть Н.В. Гоголя.
Совершенно понятно, что Сева после этого свой «Лексус» разлюбил, смотреть на него больше не мог и быстренько сплавил тачку двоюродному брату Василию. Разумеется, тот был до одури счастлив, что ему задешево досталась такая машинка. И только сейчас, около рокового поста, Василий вдруг подумал, что, может, этот «Лексус» обладает роковым даром притягивать к себе неприятности.
Но делать нечего. И деваться некуда.
Итак, Василий затормозил, высунулся из окошка и скроил из своего отчаянно зевающего рта некое подобие кривой улыбки в надежде, что приблизившийся к нему гаишник, при некоторой фантазии, узреет в ней радостную готовность ответить перед законом за все уже совершенные и еще только задуманные преступления, как свои, так и чужие.
– Извините, гражданин, ради бога, – сказал высокий узколицый сержант, и Василию почудилось, что он заснул за рулем и видит сон, в котором менты, прежде чем заступить на пост, берут уроки хороших манер. А может быть, он вообще заснул, упоенный этим сном? Причем настолько крепко, что уже даже врезался, спящий, на полной скорости во что-то железное, разбился насмерть и теперь на N-ском километре трассы Земля – Заоблачные Выси его встречает архангел Гавриил? Или там новопреставленных грешников приветствует архангел Михаил?
– Вас как зовут? – не удержавшись, спросил Василий, желая уточнить имя архангела.
– Сержант Кондратьев Эдуард Валентинович, – чуточку напыщенно представился сержант, и Василий кивнул, уверившись, что жив покуда: архангела по имени Эдуард сыскать на небе было бы довольно проблематично. Строго говоря, у Василия и на земле-то ни одного знакомого Эдуарда не было.
Пока не было. А теперь есть. Сержант Кондратьев.
– У нас тут проблемы, – искательным тоном промолвил Эдуард Валентинович.
Документы Василия он не потребовал, и тот насторожился. Плохо, когда гаишник проверяет документы. Но еще хуже, когда он их не проверяет и заводит с тобой разговоры за жизнь.
– Проблемы?
– Ну да… – Сержант Эдуард наклонился к окошку, чуть ли не влез в него с головой. – Женщина вышла к нам на пост из леса. Представляете?
Василий чуточку подумал и кивнул. Случались и более невероятные вещи, ой, случались!..
– Ей срочно в больницу надо. А наша «волжанка» сдохла. Бензонасос полетел. Представляете?
На сей раз Василий кивнул с гораздо большей долей неуверенности. Само собой, нелегко вообразить дохлую «волжанку» и летающий бензонасос, а когда и то, и другое принадлежит автоинспекции… Словом, Василий кивнул больше из вежливости и чтобы вовсе не предстать в глазах обаятельного сержанта человеком, лишенным всякой фантазии.
– Отвезите женщину в больницу, идет? – заискивающе попросил Кондратьев. – Проявите гуманизм, а? Там, на самом въезде в Дзержинск, клиника, вам не придется особенно сворачивать.
– Да я вообще-то в Нижний еду, а не в Дзержинск, – заикнулся было Василий, однако Кондратьев повторил:
– Я ж и говорю, что особенно сворачивать не придется. Буквально сразу за чертой города клиника.
Господи, ну и сержант нынче пошел! «Гуманизм», «клиника»… А вот чтобы просто «больница» сказать? Слабо?
«Клиника, клиника», – мысленно повторил Василий довольно уныло, ибо уже чуял, что дело его – именно что клиника! Никуда не денешься, хочешь не хочешь, а придется везти особу, которая ночью шляется по лесам и набредает на пост ГАИ, в больницу. Да и как откажешься, когда к тебе обращаются с таким пиететом?
– А почему вы так уверены, что меня там, в той клинике, примут с этой вашей дамочкой с распростертыми объятиями? – спросил он из инстинктивного желания еще немножко потрепыхаться, прежде чем смириться со своей участью. А что, даже карась трепыхается на крючке, прежде чем плюхнуться в садок рыбаря, устланный мокрой травой, откуда он прямиком отправится на раскаленную сковородку рыбацкой супруги…
– Примут, примут! – горячо махнул рукой Эдуард Валентинович. – Вот увидите, что примут!
Василий отнюдь не был преисполнен такой уверенности в безотказности нашей российской медицины.
– Больница-то хоть бесплатная? Или мне придется там кому-то какие-то деньги совать? – трепыхнулся он последний, самый распоследний разочек, получил в ответ очередное горячее заверение сержанта Эдуарда, что более бесплатной больницы не сыскать ни в Нижегородской области, ни в России, ни вообще в Галактике, и с тяжким вздохом снял блокиратор с задней дверцы. И буркнул:
– Ладно, давайте вашу женщину.
– Сейчас, сейчас… – суетливо забормотал Кондратьев, бросаясь к освещенному домику автоинспекции и от поспешности запинаясь нога за ногу.
«Е-мое! – тоскливо подумал Василий. – Вот же гуманист нашелся, а?! И чего так выплясывает вокруг этой бабы? А впрочем, при чем тут гуманизм… Наверняка просто хочет избавиться от докуки. И вот нашел козла отпущения, меня тут принесло…»
Из темноты медленно вышел Кондратьев, осторожно ведя под руку грузно ступавшую высокую женщину.
Одного мгновения хватило Василию, чтобы понять, отчего Эдуард Валентинович был именно что обуреваем желанием как можно скорей избавиться от ночной незнакомки. Это была цыганка! Самая настоящая цыганка – во множестве юбок и с длинными черными косами! В следующее мгновение Василий понял, отчего сержант был так уж уверен, что ее непременно возьмут в больницу сразу и без малейшей проволочки: цыганка была беременна, и многочисленные юбки нелепо топорщились на ее высоком, непомерно раздутом животе. При ходьбе она то и дело сгибалась и замирала на мгновение, словно не в силах идти дальше, хваталась то за поясницу, то за живот…
Уж на что недолгим было общение Василия с дамами в интересном положении, но тут и он, при всей своей неопытности, понял: если цыганка не родит своего цыганенка в его машине, это будет настоящим чудом.
Из раздела «Происшествия»
газеты «Губернские ведомости»
Минувшей ночью на автодороге Москва – Нижний Новгород вблизи поворота на Дзержинск совершено разбойное нападение на пост дорожной инспекции. Убиты находившиеся на ночном дежурстве сержант Кондратьев Э.В. и прапорщик Гридя Н.К.
Расследование преступления взято на особый контроль. Наш источник в пресс-службе областного УВД сообщает, что отрабатывается версия злостного хулиганства, а также версия, связанная с профессиональной деятельностью убитых.

Ночь с 5 на 6 июля 200… года,
Нижний Новгород.
Валентина Макарова
Падаю с балкона я недолго. Может, полсекунды, а может, и того меньше. Мой бывший любовник живет на первом этаже. То есть покончить с собой из-за разбитого сердца мне совершенно не грозит. Мои каблуки довольно громко щелкают об асфальт, но это меня уже нисколько не беспокоит. Я бегу по дорожке в обход дома, на улицу Белинского. Там около хозяйственного магазина горит фонарь, и я задерживаюсь рядом с ним, словно пытаюсь согреться в холодном люминесцентном свете.
Странно – особенного потрясения я не испытываю. Если меня ощутимо трясет, то это от ночного холодка и с недосыпа. Да еще во рту горько, словно меня только что рвало желчью – тоскливой и горькой желчью неизбежной и вечной разлуки.
Лгут люди, когда поют песни на тему «А любовь не проходит, нет!». Проходит все , это я теперь знаю доподлинно!
Любовь? Проходит? Но приходила ли она вообще? А был ли мальчик-то? Может быть, никакого мальчика-то и не было?..
Не исключено.
Мне вдруг становится стыдно стоять под ярким светом магазинного фонаря. В этом есть что-то невыносимо театральное, это словно бы какая-то мизансцена из Теннесси Уильямса. Срываюсь с места, пробегаю по улице полквартала, перехожу улицу и лечу через сквер к автобусной остановке. Сейчас на маршрутку – и на вокзал, там на поезд – и скорей в Дзержинск, в больницу. Хоть бы на дежурство не опоздать, мои проблемы – это мои проблемы, из-за них никто страдать не должен, ни больные, ни коллеги…
Какое-то время я нетерпеливо вглядываюсь в темноту, ожидая маршрутку и игнорируя многочисленные такси, которые притулились под большими часами и напоминают голодных зверей, затаившихся в засаде. Выбрасывать деньги на то, чтобы побыстрее доехать до вокзала, не хочу. Я сейчас нахожусь на стадии постоянного накопления капитала, потому что в скором времени мне деньги понадобятся, и чем больше их будет, тем лучше. Тем паче я и без такси успею к своей электричке. Первой маршрутки мне осталось ждать совсем недолго… Я бросаю взгляд на большие часы, водруженные посреди площади, и столбенею, сообразив, что ждать мне ее предстоит два с половиной часа. И только тут я осознаю, что вокруг меня не запоздалое утро, а глухая, полно-правная ночная тьма.
Ну да, конечно! Даже продавщицы цветов, ранние пташки, еще не вышли к своим фанерным, сейчас плотно закрытым ларям, водруженным на парапет, окаймляющий остановку. И вообще народу на улице – практически никого. Сидит невдалеке только нахохленная бабка в огромной «аляске» и дремлет над несколькими пачками сигарет и мешком с семечками, стоящим под боком. Да вон еще какие-то неопределенные фигуры – расстелили прямо на парапете и на асфальте картонки, прилегли на них, скорчившись, уложив головы на жуткие сумки, и подремывают, окруженные жмущимися к ним бродячими псами. Ночная идиллия… Ужас какой…
Я растерянно отворачиваюсь, совершенно не представляя, что теперь делать. Не назад же возвращаться! На миг возникает в воображении картина, как я все же возвращаюсь и начинаю звонить в знакомую дверь на первом этаже, и темпераментная брюнетка возмущенно поднимает всклокоченную голову с того самого крутого плеча, где последние три месяца лежала моя всклокоченная голова… Нет уж, лучше оставаться в компании бомжей и собак!
Словно почуяв мои мысли, одна псина поднимается и трусит ко мне. Внимательно осматривает, обнюхивает. Я глажу ее. И думаю: не родилась еще на свет собака, которая решилась бы меня укусить. Правда, несколько лет назад мой любимый Бобкинс на даче тяпнул слегка за ладонь, но не укусил, а просто оцарапал. Его можно было понять: ведь я в это время вылила чуть не полсклянки йоду на его шею, в трех местах жестоко порванную клыками какой-то о-очень зубастой псины. Ну, я залила свою царапину тем же самым йодом и продолжила санобработку его боевых ран, только и всего.
Собака внимательно вглядывается мне в глаза, а потом поворачивает лобастую голову к скверу, откуда я только что пришла, и довольно громко тявкает, – такое ощущение, призывает меня поглядеть в ту сторону.
Я тоже поворачиваю голову и различаю в довольно ярком свете фонарей, понатыканных в аллейке там и сям, еще одну псину, которая весело гоняет что-то по газону. Ворох какого-то растрепанного тряпья. Странно, впрочем: с чего вдруг тряпье время от времени вскрикивает истошным хриплым голосом?
Бог ты мой! Да ведь никакое это не тряпье! Это ворона!
Птица небольшая – наверное, еще совсем молодая. Почему она не улетает? Еще не умеет? Или крыло повреждено? Или просто никак не может отбиться от собаки?
Тут я обнаруживаю, что уже стою на газоне и кышкаю на веселую псину, которая явно не желает расставаться со своей игрушкой. Уговариваю ее так и этак, но она не уходит. Поднимаю палку – хотя это и противоречит моим принципам! – и тут собака наконец отбегает, обиженно оглядываясь на меня.
Однако отбегает недалеко. И стоит мне только сделать несколько шагов от вороны, как собака стремглав кидается назад, желая занять прежние позиции и вернуться к прерванному занятию.
Снова кышканье с моей стороны, снова демонстрация силы. Собака отступает.
Ворона сидит на земле и выдавливает из широко распахнутого клюва какие-то хриплые, запыхавшиеся звуки.
– Ах ты, бедолага, – говорю я, – намучилась?
Она издает нечто, очень напоминающее «Аг-га!».
Что же мне делать? Уйти и бросить эту страдалицу на съедение псине я не могу. Веселая дура ведь не уймется, пока не загоняет ворону до смерти. Не домой же мне птицу везти! Ага, в Дзержинск, на улицу Матросова, третья линия, дом шесть. Вот цирк будет…
А не предоставить ли злополучную ворону ее собственной судьбе? Но я тотчас вспоминаю, как та, другая собака подошла ко мне и вежливо попросила обратить внимание на неразумное поведение своей подружки.
1 2 3 4 5 6 7 8