Правда, кое-кто все-таки полагает, что солдатчина может делать мужчин из маменькиных сынков, но чаще все оборачивается много хуже.Паренек наверху всхлипнул снова.— Эй! — хрипло окликнул Пиракс. — Что с тобой? Ты мне руку сбиваешь.Катон пошевелился.— Я что-то расчихался. Прости.— Ага, — кивнул Пиракс. — Это бывает. Это немудрено в такую погоду.Катон утер лицо уголком грубого солдатского одеяла, делая вид, что сморкается.— Кажется, все.— Стало малость полегче?— Да, — отозвался Катон благодарно, потом спросил, чтобы поддержать разговор: — Где остальные?— В столовой. Играют в кости. Я тоже пойду к ним, как только закончу с шитьем. Хочешь пойдем туда вместе? Посидим, поболтаем с парнями?— Нет, спасибо. Мне нужно поспать.— Дело твое.— Скажи-ка… — Катон неожиданно повернулся и свесил голову вниз. — Этот центурион… Бестия. Он и впрямь такой скот, каким кажется?— А ты как думаешь? Бестия всегда бестия. Его за глаза у нас так и зовут. Но будь спокоен, ты у него не один. Он всех новичков гоняет до полусмерти.— Всех? — с сомнением переспросил Катон. — Но мне почему-то перепадает гораздо больше, чем остальным.— А ты чего хочешь? — буркнул Пиракс, затягивая концы узелка, чтобы тут же скусить их зубами. — Ты в лагере всего один день, а уже получил назначение, которого тут ждут годами.Катон внимательно оглядел собеседника.— Тебе это неприятно?— Конечно. Ты ведь еще совсем сосунок.Укол попал в цель, лицо юноши вспыхнуло, и он мысленно благословил царящий в помещении полумрак.— Это решение легата. Я его ни о чем не просил.— Просил не просил… все равно непорядок. Эта должность… она требует опыта, знаний, смекалки, а за что, объясни, ее дали тебе? Может быть, за прекрасные глазки?Юноша вновь покраснел.— Меня… поощрили. И вовсе не за прекрасные глазки, а за заслуги отца.— Ха! Поощрили!Высказавшись таким образом, Пиракс отложил в сторону превосходно заштопанную тунику.— Кстати, — сказал он уже от дверей, — ты смотри, не засни там… в одежде. Бестия терпеть не может неаккуратных солдат. А раз уж у него на тебя зуб, дело совсем худо. Постарайся хотя бы не давать ему повода для лишних придирок. Дошло?— Да, дошло.— Ну, тогда… спокойной ночи, слюнтяй.— Я не слюнтяй, — огрызнулся Катон, но дверь за Пираксом уже закрылась. Глаза юноши также стали слипаться, однако он не позволил сну одолеть себя и, резко вскинувшись, сел, нашаривая усталыми пальцами застежки на боку кожаной безрукавки. Пиракс прав. Муштра в лагере начиналась прямо с утра. Завтра ни свет ни заря его опять сгонят с койки и выпихнут на улицу, в строй таких же новоиспеченных солдат.Так и вышло. Спозаранку, еще в сумраке полусонных новичков построили, и они под моросящим, колючим дождем побрели к вещевому складу, чтобы надолго, если не навсегда, распроститься с последними свидетельствами своей былой принадлежности к штатскому миру и облачиться в легионную униформу.
— Прошу прощения, — пискнул, волнуясь, Катон. И повторил чуть потверже: — Прошу прощения.Кладовщик оглянулся через плечо.— Что тебя беспокоит, приятель?— Эта туника… она мне вроде бы… малость великовата.Легионер рассмеялся.— Нет, приятель. Туника в порядке. Она — правильная, а вот ты — не очень. Это армия. И один размер тут годится для всех.— Но ты взгляни! Это же просто нелепо!Катон потряс подолом мешковатой туники, слишком просторной и едва доходящей ему до колен.— Она с меня свалится, намотается на ноги. Неужели на складе ничего больше нет?— Нет. Ты приладишься к ней.— Как? — Катон не верил своим ушам. — Я ведь не сделаюсь ни толще, ни ниже. Прошу, найди мне что-нибудь подходящее.— Ты что, не понимаешь хорошего обращения? Сказано тебе, тут не столичное ателье. Бери, что дают ничего другого не будет.В складской каморке заскрипел стул, и на пороге ее возник крепкий дородный мужчина.— Что, пропади вы все пропадом, тут за крик?Вот кто здесь главный, догадался Катон и приосанился, чувствуя, что каптерщик получит сейчас хорошую взбучку. В римских лавках тоже попадались нерадивые продавцы, но обращение к хозяину резко меняло все дело.— Я пытаюсь втолковать этому человеку…— Да кто ты такой, чтоб тебе провалиться? — взревел интендант.— Квинт Лициний Катон. Оптион шестой центурии, четвертой когорты.Толстяк озадаченно сдвинул брови, потом хохотнул.— Оптион, говоришь? Как же, как же, наслышан. Ну, и чего же ты хочешь от нас… оптион?— Я всего лишь хочу, чтобы мне поменяли тунику. На другую — поуже и подлинней.— Дай-ка я посмотрю. — Интендант с демонстративной дотошностью ощупал тунику, встряхнул, поднес к свету, пробежался пальцами по грубым стежкам. — Да, — заключил он, кивнув головой. — Это стандартная воинская туника. И притом очень добротная. Тебе повезло.— Но…— Заткнись! — Интендант, не глядя, швырнул Катону тунику. — Забирай эту хреноту и лучше не зли меня, гребаный выскочка!— Но…— И называй меня командиром, сопляк!Катону каким-то чудом удалось удержаться от взрыва.— Так точно, командир, — выдавил он из себя.— Вот и прекрасно. Забирай свое барахло.Интендант повернулся и только тут заметил собравшуюся у каморки толпу. И новобранцы, и старослужащие легионеры с большим интересом наблюдали за представлением. Здоровяк подбоченился.— А вам чего надо здесь, идиоты?Толпа вмиг рассеялась, и Катон остался у стойки один. Кладовщик ушел и через минуту вывалил перед ним ворох остального обмундирования. Помимо пары шерстяных штанов в него входили желтая кожаная безрукавка, плотный красный плащ, водонепроницаемый, с меховой подстежкой, и подкованные железными гвоздями, грубо стачанные сапоги. Кладовщик придвинул к Катону оловянную плошку и указал на покрытую воском табличку.— Поставь здесь метку или подпишись.— А что это?— Твое согласие на добровольную сдачу своей гражданской одежды.— Что?— Солдату не положено иметь при себе гражданское платье. Переодевшись в армейскую форму, ты отдашь то, в чем ходил до этого, нам. Мы продадим твои шмотки на местном рынке и отдадим тебе выручку. Не всю, конечно, но большую часть.— Я не согласен! — воскликнул Катон.Кладовщик обернулся к каморке.— Подожди! — Катон скрипнул зубами. — Дай табличку. Я ее подпишу. Но зачем продавать все? Оставь мне хотя бы обувь и плащ. Он совсем новый.— Новобранцам положено носить униформу. Ничего штатского иметь в казарме не разрешается. А на складе тоже нет лишнего места. Но я обещаю, что мы не продешевим. Ты будешь доволен, сынок.Однако Катону почему-то стало казаться, что лично ему эта сделка особых богатств не сулит.— Как я могу быть уверен, что ты меня не обманешь?— Уж не хочешь ли ты обвинить в нечестности товарища по оружию? — с издевательским негодованием возопил кладовщик.Катон вздохнул и стал раздеваться, потом натянул на голое тело тунику. Сидела она на нем хуже некуда и, вдобавок, не прикрывала колен, напоминая рабочее одеяние римских шлюх, трущихся возле рынков и цирков. Форменные штаны тоже были сплошным наказанием, кожа под ними невыносимо зудела, кроме того, чтобы они не свалились, их пришлось завязать на бедрах узлом. Тяжеленные армейские сапоги тоже не добавили ему бодрости. Шляпки гвоздей, какими они были подбиты, немилосердно клацали при ходьбе, и многие новобранцы тут же принялись шаркать подошвами по полу, высекая снопы искр из каменных плит. Склад мгновенно наполнился топотом и радостным гоготом, пока вспышку неожиданного веселья не погасил высунувшийся из своей норы интендант.Когда сапоги были зашнурованы и завязаны, Катон натянул через голову тяжелую, похожую на панцирь, кожаную безрукавку. Жесткая, стоящая коробом, она не давала нагнуться, и ему с огромным трудом удалось дотянуться до ремешков крепления на боках. Воюя с ними, он краем глаза заметил, что на правом плече его что-то белеет, но тут же об этом забыл.В складском помещении на миг потемнело, через порог шагнул центурион Бестия. Какое-то время он стоял, пренебрежительно постукивая кончиком трости по наголенникам, потом рявкнул:— Смирно!Гомон и гогот вмиг прекратились, новобранцы попятились к стенам. Бестия презрительно фыркнул:— В жизни не видел столько никчемного неповоротливого бабья. Ну-ка, девочки, живо на улицу! Там посмотрим, как с вами быть.Рассвет разогнал тучи, моросящий дождь прекратился, и сквозь туманную пелену проглянуло солнце. Утренний воздух был свежим, бодрящим, и Бестия с удовольствием втянул его в грудь. Военный лагерь начинал жить привычной, хлопотливой дневной жизнью, пора и ему заняться муштрой новичков.Что-что, а гонять распустех Бестия любил и с наслаждением играл роль грубого, сурового, жесткого, как кремень, отца-командира, время от времени подпуская нотки заботливости в площадную брань. Он хорошо знал, что постепенно эти молокососы станут и впрямь тянуться к нему, как к отцу. Правда, не все, но таких ожидала очень и очень невеселая жизнь.Бестия оглядел ряды новобранцев, и его грозный пристальный взгляд тут же уперся в долговязого недоноска, что был на голову выше других. Он вмиг признал в нем позавчерашнего грамотея и, поморщившись, выкрикнул:— Ты! — Трость его, описав в воздухе полукруг, поддела нашивку на плече умника. — Ты, сукин сын, «У меня-есть-письмо»! Что это за хреновина, а?Катон вздрогнул.— Не могу знать, командир.— Не можешь знать? А почему же, тупица? Сколько ты пробыл в лагере? День? Полтора? И все еще не разбираешься в знаках различия? — Он сердито нахмурился. — Какой же ты после этого, в задницу, будешь солдат?— Я не знаю, командир. Я…— Не сметь пялиться на меня! — заорал Бестия, брызжа слюной. — Подними свои зенки. И смотри только прямо перед собой! Всегда! Ты меня понял?Катон вытянулся и отчеканил:— Так точно, командир.— А теперь отвечай, какого хрена ты нацепил знак оптиона?— Я оптион, командир.— Что? — взревел, опешив, центурион. — А ты не бредишь? Где это слыхано, чтобы хренов молокосос за ночь дослужился до оптиона?— Вообще-то меня произвели в оптионы еще вчера, командир, — ответил Катон.— Сегодня, значит, оптион, завтра центурион, послезавтра трибун, а потом кто? Император?— Прошу прощения, командир, — произнес тихо стоявший позади Бестии инструктор. — Этот малый и впрямь оптион.— Кто? — Бестия ткнул пальцем в Катона. — Этот хилятик?— Боюсь, что так, командир. Внеочередным назначением он занесен в списки нижних чинов по приказу легата. — Инструктор протянул центуриону покрытую воском табличку.— Квинт Лициний Катон. Оптион, — прочел Бестия вслух и повернулся к задохлику: — Вот, стало быть, что за письмо ты привез! От своих долбаных покровителей в Риме? Ну так знай, тут они тебе не помогут. Будь ты хоть тысячу раз оптион, но на плацу к тебе будут относиться точно так же, как к остальным. Понял?— Так точно, командир.— А на деле, — Бестия доверительно подался вперед, — ты теперь будешь взят на заметку, засранец. Должность тебе досталась не по заслугам, и я лично стану приглядывать, как ты оправдываешь свое назначение.Он развернулся, привстал на носках и проорал замершим новобранцам.— Первый урок, бабье. Основа основ: стойка «смирно». Десятники уже расставили вас в четыре шеренги. Запомните, кто где стоит. И всякий раз по команде строиться занимайте свои места. Без толкотни и без суеты. Вы — легионеры, а не стадо баранов. Стойка «смирно» для невооруженных солдат выглядит так.Бестия опустил свою трость, выпятил грудь и застыл, отведя плечи назад, вскинув подбородок и плотно прижав к бедрам руки.— Все видели? — спросил он после паузы. — А сейчас поглядим, как это выйдет у вас.Новобранцы принялись неуклюже копировать его позу. Все очень старались, и это понравилось Бестии. Как только десятники заставили самых тупых подобрать животы, он почти довольным тоном продолжил:— Следующий урок. Взгляд солдата в строю должен быть устремлен лишь вперед. Не вверх, не вниз, не в сторону, вашу мать, а вперед! Что бы ни случилось. Когда я говорю: что бы ни случилось, понимать меня нужно буквально. Ваши глаза должны оставаться недвижным, даже если перед строем пройдется сама Венера в сопровождении целой оравы голозадых девиц. Понятно? Я вас спрашиваю, понятно?Новобранцы вздрогнули и что-то выкрикнули, но очень невнятно и вразнобой.— Громче! Не слышу, мухи сонные! А ну-ка еще раз!— Так точно! — проорали солдаты.— Уже лучше. — Бестия улыбнулся. — Вы теперь не какой-нибудь сброд, а единое целое, зарубите себе на носу. И делать отныне вы все будете как один: ходить, говорить, даже думать. Сейчас мы отправимся в оружейную. Ну-ка, с левой ноги и все разом — вперед шагом марш! Левой! Правой! Левой! Правой! Ать-два-три! Ать-два-три!Подчиняясь команде, новобранцы, поджимаемые с флангов десятниками, зашагали по плацу. Все они опять очень старались, хотя мало кому из них удавалось держать четкий строй. Катон, впрочем, мог бы приладиться к общему ритму, но ему сильно мешал преуспеть в том шагающий впереди Пульхр, коротконогий и, как медведь, косолапый. «Мы с ним слишком разные, чтобы двигаться слаженно», — подумал Катон и тут же, словно в подтверждение своей мысли, задел носком сапога лодыжку мрачно сопящего перуджийца.— Дерьмо! — злобно вскричал тот, сбившись с шага. — Осторожней, ублюдок!— Молчать! — приказал один из десятников. — Никаких разговоров в строю! Эй, жирный боров, проснись! Иначе я буду гонять тебя до вечерней поверки!Плотный, приземистый Пульхр быстро выправил шаг, но, улучив мгновение, прошипел:— Ты заплатишь за это, приятель.— Извини, — прошептал покаянно Катон.— Засунь свои извинения себе в жопу.— Это вышло случайно.— Дерьмо!— Но…— Заткни свою пасть, не то будет хуже.
«Ну и видок у этих ребят», — беззлобно подумал Макрон, наблюдая за суетой в оружейной. Новобранцы, получившие боевые кинжалы, кольчуги и шлемы, очень приободрились, но тут же скисли, когда им выдали деревянные тренировочные мечи.— Все время одно и то же, а? — усмехнулся он, глянув на старика-ветерана.— А, сосунки, — махнул рукой тот. — Много спеси и мало мозгов. Все, как один, обалдуи.— Можно подумать, ты был в их годы другим? — возразил Макрон, поднося к губам чашу.— Я уж не помню.
1 2 3 4 5 6 7