Zmiy
«Б.Прус. Сочинения в семи томах. Том 1.»: Государственное издательство художественной литературы; Москва; 1961
Болеслав Прус
МИХАЛКО
Работы на постройке железной дороги закончились. Подрядчик уплатил, что кому причиталось, обманул, кого удалось, — и люди толпами начали расходиться по своим деревням.
Возле корчмы, стоявшей неподалеку от насыпи, гомон не затихал до самого полудня. Кто наполнял бубликами кошелку, кто запасался впрок водкой, а кто напивался тут же на месте. Потом, завернув в холстину свои пожитки и закинув их на плечи, все разошлись, крикнув на прощанье:
— Будь здоров, глупый Михалко!..
А Михалко остался.
Остался один посреди серого поля и, уставясь на сверкающие рельсы, убегающие куда-то далеко-далеко, даже не поглядел вслед уходящим. Ветер трепал его темные волосы, вздувал белую сермягу и доносил издали последние слова затихающей песни.
Вскоре за кустами можжевельника скрылись сермяги, холщовые рубахи и круглые шапки. Потом замолкла и песня. А он все стоял, заложив за спину руки, потому что некуда ему было идти. Как вот у этого зайца, что скакал сейчас через рельсы, так и у него, крестьянского сироты, дом был в чистом поле, а кладовая — где бог пошлет.
За песчаным бугром раздался свист, заклубился дым и загромыхали колеса. Подошел рабочий поезд и остановился возле недостроенной станции. Толстый машинист и его молоденький помощник соскочили с паровоза и побежали в корчму. За ними поспешили и смазчики. Остался только инженер, который задумчиво разглядывал пустынную местность и прислушивался к клокотанию пара в паровозном котле.
Парень знал инженера и поклонился ему до земли.
— А, это ты, глупый Михалко! Что ты здесь делаешь? — спросил инженер.
— Да ничего! — ответил парень.
— Почему ты не идешь к себе в деревню?
— Не для чего, ваша милость.
Инженер что-то запел вполголоса, потом сказал:
— Ну, так поезжай в Варшаву. Там всегда найдется работа.
— А я и не знаю, где она, эта Варшава.
— Садись в вагон, тогда узнаешь.
Глупый Михалко, как кошка, вскарабкался на платформу и уселся на груду камня.
— А есть у тебя хоть немного денег? — спросил инженер.
— Да есть, рубль и сорок грошей и еще злотый мелочью.
Инженер снова стал напевать, оглядываясь по сторонам, а в паровозе по-прежнему клокотал пар. Наконец из корчмы прибежали железнодорожники с бутылками и узелками. Машинист и его помощник поднялись на паровоз, поезд тронулся.
Проехали версты две, и на повороте показались дымки бедной, лежащей среди болот деревеньки. Увидев ее, Михалко просветлел. Он засмеялся, стал что-то кричать (хотя на таком расстоянии все равно никто бы его не услышал), замахал шапкой… Смазчик, сидевший на высоком помосте, даже прикрикнул на него:
— Эй, ты чего там высовываешься? Еще вылетишь ко всем чертям…
— Так ведь это наша деревня, вон там, вон!..
— Ну, коли ваша, так и сиди спокойно, — ответил смазчик.
Михалко уселся спокойно, как ему было приказано. Только очень уж тошно было у него на сердце, и он принялся читать молитву. Ах, как бы ему хотелось вернуться в свою деревню, слепленную из соломы и глины, туда — в тишину болот… Да незачем. Хоть и называли его «глупым», он все же понимал, что в других местах меньше мрут от голода и легче найти ночлег, чем у них в деревне. О, в других местах и хлеб белее, и на мясо можно хоть поглядеть, и домов там больше, и люди не такие бедные, как у них.
Они проезжали станцию за станцией, на одной задерживались дольше, на другой меньше. Когда зашло солнце, инженер приказал накормить Михалка, а парень за это поклонился ему в ноги.
Поезд проезжал по совершенно новым местам. Тут уже не было разлившихся болот, а виднелись холмистые поля, извилистые и быстрые речки. Исчезли курные избы и плетенные из лозы овины, показались красивые усадьбы и каменные постройки, получше, чем у них костелы или корчмы.
Ночью остановились близ города, выстроенного на горе. Казалось, дома карабкаются друг на друга, и в каждом было столько огней, сколько звезд на небе. Хоть сто похорон посмотри, а не увидишь такого множества свечей, как в этом городе…
Где-то играла красивая музыка, люди ходили толпами, смеялись и веселились, хотя была поздняя ночь и в деревне в эту пору только и слышно, как кричит упырь да тревожно лают собаки.
Михалко не спал. Инженер велел дать ему фунт колбасы и каравай хлеба, а потом прогнали его на другую платформу, на которой везли песок. Здесь было мягко, как в пуху. Но парень не ложился; он сидел на корточках, уплетал колбасу с хлебом, да так, что у него глаза лезли на лоб, и думал:
«Вон ведь какие дивные вещи бывают на свете, дай боже!»
После нескольких часов стоянки, под утро, поезд тронулся, и они быстро поехали. На одной станции, среди леса, снова долго стояли, и смазчик сказал парню, что инженер, верно, поедет назад, потому что получил телеграмму.
Действительно, вскоре инженер позвал Михалка.
— Мне надо возвращаться, — сказал он. — А ты один поедешь в Варшаву?
— Да кто его знает! — пробормотал парень.
— Э, да не пропадешь же ты среди людей!..
— Все равно, кто там меня искать будет, раз у меня нет никого?
В самом деле, кто там его будет искать?
— Ну, так поезжай, — сказал инженер. — Там сейчас у самого вокзала строят новые дома. Будешь носить кирпичи, вот и не помрешь с голоду, только не спейся с круга. Потом, может, лучше устроишься. На всякий случай вот тебе рубль.
Парень взял рубль, поклонился инженеру в ноги и снова уселся на своей платформе с песком.
Поехали.
Дорогой Михалко спросил смазчика:
— Далеко отсюда до нашей станции?
— Кто его знает. Верно, миль сорок.
— А пешком долго идти?
— Верно, недели три. Откуда мне знать.
Беспредельный ужас охватил парня. И зачем он, несчастный, забрался в такую даль, откуда целых три недели пути домой…
В деревне у них часто рассказывали про мужика, которого унес ветер, и мигом, перекреститься не успеешь, закинул за две мили — уже мертвым. Не случилось бы и с ним подобное. А эта полыхающая огнем машина, которой боятся старики, не хуже ли она того ветра?.. Куда-то она его забросит?
При этой мысли Михалко уцепился за край платформы и закрыл глаза. Теперь он почувствовал, как мчит его машина, как страшно она гудит, как ветер хлещет в лицо и хохочет: хо-хо-хо!.. хи-хи-хи!..
Ох, унесла его буря, унесла!.. Только не от отца с матерью, не из родимой хаты, а с чистого поля, сироту безродного.
Понимал Михалко, что неладное с ним творится, а что он мог поделать? Плохо ему и сейчас; верно, будет еще хуже. Но ведь уже бывало ему плохо, и хуже, и совсем худо, поэтому он открыл глаза и перестал держаться за край платформы. Видно, такова воля господня. На то он и бедняк, чтобы нести на горбу свою нужду, а в сердце тоску и страх…
Паровоз пронзительно засвистел. Михалко глянул вперед и увидел вдали словно лес домов, подернутых пеленой дыма.
— Горит там, что ли? — спросил он смазчика.
— Варшава это!..
Снова парню словно сдавило грудь. Как же он посмеет идти туда, в этот дым?
Вокзал. Михалко вылез. Поцеловал смазчику руку и, осмотревшись, потихоньку пошел к лавке, над которой на вывеске намалеваны были кружки с красным пивом и зеленая водка в бутылках. Не выпивка тянула его туда, а другое.
Позади пивной высился строящийся дом, а перед лавкой толпились каменщики. Михалко вспомнил совет инженера и пошел спросить насчет работы.
Каменщики, бравые ребята, испачканные известкой и кирпичом, сами к нему пристали:
— Эй, ты кто такой?.. Откуда?.. Как там тебя по матери кличут?.. Кто это тебе такую шапку сшил?..
Один потянул его за рукав, другой нахлобучил на глаза шапку. Завертели его волчком, вправо и влево, так что он уж и не знал, с какой стороны к ним явился.
— Откуда ты, парень?
— Из Вилчелыков! — ответил Михалко.
Его певучий говор и испуганное лицо рассмешили каменщиков и они хором захохотали.
А он стоял перед ними и, хотя чувствовал, что его вроде как бы обижают, тоже смеялся.
«Вот ведь какой веселый народ, дай боже!» — думал он.
Его смех и почтительный вид расположили к нему каменщиков. Они угомонились, начали его расспрашивать. А когда он сказал, что ищет работы, велели идти с ними.
— Глуп, как сапог, но, видно, хороший парень, — сказал один из мастеров.
— Ладно, примем его, — добавил другой.
— А «вкупные» дашь? — спросил у Михалка подмастерье.
— Поставишь четверть водки, — пояснил другой.
— Или получишь взбучку, — со смехом вмешался третий.
Подумав, парень ответил:
— Так уж лучше мне получать, чем давать…
Каменщикам и это понравилось. Они еще разок-другой нахлобучили ему на глаза шапку, но о водке не вспоминали и взбучки никакой не задали.
Так, зубоскаля, пришли они на место и принялись за работу. Мастера влезли на высокие леса, а девки и подростки стали подносить им кирпич. Михалку, как новичку, велели месить лопатой известь с песком.
Вот так он и стал каменщиком.
На другой день в помощь ему дали девушку, такую же нищую, как и он сам. Вся одежда ее была — дырявая юбка, старый полушубок и рубаха — не приведи бог! Она совсем не отличалась красотой. У нее было худое и темное лицо, короткий вздернутый нос и низкий лоб. Но Михалко был непривередлив. Как только она стала возле него с лопаткой, у него сразу проявился к ней интерес, как это всегда бывает у парня к незнакомой девушке. Когда же она посмотрела на него из-под выцветшего платка, Михалко почувствовал, как внутри у него потеплело. Он даже до того осмелел, что первый заговорил:
— Вы откуда будете? А далеко это от Варшавы? И давно вы с каменщиками работаете?
Так он допытывался у нее обо всем, вежливо обращаясь на «вы». Но она стала говорить ему «ты», и Михалко тоже перешел на «ты».
— Не надрывайся, — говорил он, — уж я и за тебя и за себя поработаю.
И он трудился на совесть, так что пот с него лил ручьями, а девушка только водила поверх известки лопаткой вперед и назад.
С тех пор они всякий день ходили в паре, всегда вместе и всегда одни. Иногда присоединялся к ним еще один мастеровой. Пойдет с ними, девушку изругает, над парнем насмеется — только и дождешься от него. По вечерам Михалко оставался спать в строящемся доме, а подруга его уходила в город вместе с другими и с тем мастеровым, что всегда ее ругал, а иной раз давал ей и тумака.
«Что-то невзлюбил он девку, — говорил про себя Михалко. — Да что поделаешь! На то и мастеровой, чтобы на нас покрикивать…»
Зато уж Михалко старался облегчить ее участь, как только мог. Все время он работал за себя и за нее. Завтракая, делился с ней хлебом, а в обед покупал ей на пять грошей борща, потому что у девушки почти никогда не было денег.
Когда их поставили носить на леса кирпич, парень не мог уже выручать свою подружку, так как за этим зорко смотрел мастер.
Но он неотступно ходил за нею по шатким мостикам, и как же он боялся, чтобы она не споткнулась, чтобы не завалило ее кирпичом!
Видя заботливость Михалка, злобный мастеровой стал насмехаться над парнем и указывать на него другим. Те тоже смеялись и кричали ему сверху:
— Цып-цып-цып, дурачок!
Однажды во время обеда мастеровой отозвал девушку в сторону; чего-то он требовал у нее, даже поколотил ее сильней, чем обычно. После этого разговора она пришла заплаканная к Михалку и спросила, не может ли он одолжить ей двадцать грошей.
Как же могло у него не быть для нее! Он поспешно развязал узелок, в котором держал деньги, привезенные еще со станции, и дал ей, сколько она просила.
Девушка отнесла двадцать грошей мастеровому, и с того времени почти не проходило дня, чтобы парень не давал ей в долг без отдачи. Как-то он все же робко ее спросил:
— И зачем ты даешь ему деньги, окаянному?
— Да уж так! — ответила девушка.
Однажды мастеровой поссорился с писарем и бросил работу. И не только сам бросил, но и девушке, словно слуге своей, приказал сделать то же и идти за ним.
Девушка заколебалась. Но когда писарь пригрозил ей, что удержит за всю неделю, если она не проработает до вечера, девушка снова взялась таскать кирпичи. Бедному человеку дорога каждая копейка, к тому же заработанная так тяжко.
Мастеровой рассвирепел.
— Идешь ты, собака, — кричал он, — или не идешь?
— Как же я пойду, если мне за работу платить не хотят? Я бы за этот рубль хоть юбчонку себе новую справила!..
— Ну, — гаркнул мастеровой, — так ты мне теперь и на глаза не показывайся, чтоб ноги твоей у меня не было, а то убью насмерть!..
И ушел в город.
Вечером, как обычно, каменщики разошлись. В новом доме остались ночевать Михалко и девушка.
— Ты не уходишь? — с удивлением спросил парень.
— Куда же я пойду, если он сказал, что меня выгонит!..
Только теперь Михалко начал о чем-то догадываться.
— Так ты с ним жила? — спросил он с дрожью боли в голосе.
— Ну да, — прошептала она сконфуженно.
— И заработок весь ему отдавала, хоть он и бил тебя?
— Да вот же…
— Чего ж ради ты такой срам принимала?..
— Да любила я его, — тихо ответила девушка, прячась за столбами лесов.
Парня словно кто ножом полоснул по сердцу. Недаром над ним люди смеялись!..
Михалко подвинулся к девушке.
— А теперь не будешь его любить? — спросил он робко.
— Нет! — ответила она и залилась слезами.
— Только меня любить будешь?
— Да.
— Я тебя бить не стану и денег твоих не возьму.
— Это-то верно!
— Со мной тебе лучше будет.
Девушка ничего не отвечала, только плакала все сильнее и вся дрожала.
Ночь была прохладная и сырая.
— Холодно тебе? — спросил парень.
— Холодно, — ответила она, всхлипывая.
Он усадил ее на груду кирпича. Затем снял с себя сермягу и укутал девушку, а сам остался в одной рубахе.
— Не плачь!.. Не плачь!.. — уговаривал он девушку. — Только одну ночь и просидишь так. Есть ведь у тебя рубль, вот завтра и снимем угол, а юбку я тебе из своих куплю. Ну, не плачь.
Но девушка уже не обращала внимания на его слова. Она подняла голову и прислушивалась. Ей показалось, что с улицы доносится звук знакомых шагов.
Шаги приближались. Одновременно кто-то начал свистать и звать:
— Иди домой… Слышишь!.. Где ты там?
— Я здесь! — закричала девушка, срываясь с места.
1 2 3