В конце концов вернулись к мельнице. Там встретили женщину, поинтересовались, что с Месарошем. Так звали тестя маркшейдера.– Нету их теперь дома.– Нет? Когда же они вернутся?– Откуда мне знать? Зять их, кажется, при смерти. – И она удивилась, что такими растерянными стали наши лица.– Вы что, не слышали?Она рассказала нам о происшествии в трактире. Мы были ошеломлены, но, чтобы наше поведение не показалось подозрительным, спросили:– Но, по крайней мере, стакан воды мы могли бы получить?– Конечно, конечно! – И женщина принесла нам еще мыло и полотенце.Мы достали сало, поели. Сбросили ботинки, чтобы хоть немного отдохнули ноги.Что мы еще могли предпринять? Посидели в тени на берегу мельничного ручья, потом нарвали лопухов, попробовали обернуть, как портянками, ноги, стертые ботинками до волдырей. Мы слышали, что это помогает.Однако давайте посмотрим, что же произошло за это время в тюрьме. * * * Недаром говорится: мир тесен! Тот «хороший» надзиратель, о котором я рассказывал, перебежал потом в Чехословакию, там и поселился, а его брат перед самой немецкой оккупацией попал в Советский Союз. Огромная страна Советский Союз, но за те долгие годы, которые я провел там на партийной работе, сколько пришлось мне встретить венгерских товарищей, сидевших вместе со мной или немножко позднее в Ваце! Многие из них попали в Советский Союз в результате обмена военнопленными. В Киеве я встретился и с братом «хорошего» надзирателя. Он был начальником цеха металлургического завода. Я же в то время работал в Украинском Центральном Комитете ВКП(б). Даже после сорок пятого года я постоянно то здесь, то там сталкивался со многими из старых борцов. Однажды, уже в Венгрии, мне позвонили из Института рабочего движения: обнаружено, мол, в Ваце личное дело того надзирателя, Чумы, который из-за вашего побега получил четыре года тюрьмы. В другой раз сообщили, что нашлось описание моей внешности, а также приказ о розыске. Так потихоньку и обросла фактами вся история, и я узнал дополнительно еще о многом такое, о чем и не подозревал раньше.Оказывается, мы еще плелись к Вацу по берегу Дуная, когда все «городские вооруженные силы» были уже подняты на ноги. Помещение дирекции тюрьмы скоро превратилось в оперативную ставку. Приходили и уходили курьеры, отдавались приказы, посылались телеграммы. Телеграммы в министерство, телеграммы на пограничные станции, на будапештские вокзалы. Еще бы! Бежали ведь очень важные политические преступники, да еще за несколько дней до смертного приговора.После всего случившегося старая вражда главного священнослужителя и директора тюрьмы достигла, как говорится, своего апогея. Один обвинял другого. Шимон орал прямо в лицо директору, что тот допускал нетерпимый либерализм: я посадил их в одиночку, а вы, мол, освободили их, только чтобы насолить мне. Отправили их на работу и этим только способствовали побегу. Шимон дошел до того, что заподозрил директора в скрытой симпатии к красным и заявил, что дело так не оставит.Директор тюрьмы обвинял Шимона в превышении власти. И так мало надзирателей, да и те всякий сброд, так еще главный священнослужитель дезорганизует своим поведением это образцовое заведение правосудия… И он тоже угрожал, что так все это не оставит.Как мы могли предполагать, дела Шимона в ту пору пошатнулись. За скандальные переходы заключенных в другую религию и за кровавую расправу на берегу Дуная епископ вызывал Шимона к себе несколько раз и здорово отчитывал.Вечно быть тюремным священником отнюдь не было целью жизни Шимона, и он усердствовал, конечно, не для того, чтобы задерживаться в вацской тюрьме. Но все случившееся, может быть, на долгие годы затормозило ожидаемое им выдвижение по службе. А наш побег хотя как будто и на руку Шимону, но кто его знает, не будет ли он оружием в руках директора против священника. Репутация Шимона поколебалась и в городе и среди будапештских властей.Если бы мы сознались, что перешли в другую веру исключительно для того, чтобы легче было бежать, это частично реабилитировало бы Шимона. Но для этого надо было нас поймать. Этот вопрос теперь уже больше, чем вопрос о престиже, – это для него вопрос жизни.Главный священнослужитель Шимон считал, что расследование было проведено поверхностно. Поэтому он обошел всю тюрьму и сам побеседовал со старым каторжником, с садовой охраной, с Пентеком, с надзирателями.По городу организовали облавы, везде, где была хоть какая-то надежда поймать нас: на станции, на рынках, в трактирах, на всех дорогах, которые вели из города. Тщетно.Шимон позвонил по телефону в главное управление полиции инспектору Тамашу Поколу. Как я уже говорил, Тамаш участвовал в расследовании недавней кровавой вацской ночи, и негодяи сдружились. Дырявый мешок всегда найдет себе заплатку!Тюремный священник даже не предполагал, что господин инспектор способен так хорошо воспринимать тревожные сигналы. А между тем инспектор Покол становился лишним в рядах полиции. Что же случилось? Дело в том, что к этому времени снова начали копошиться старые полицейские офицеры времен Австро-Венгрии, с нетерпением ожидая удобного случая получить тепленькое местечко. Во время советской республики они отошли от дел, старались держаться в стороне и в месяцы белого террора. Это были отпрыски обедневших дворянских семей, и профессия полицейского офицера теперь их очень привлекала, она означала все: комфорт, безопасность, безбедную жизнь. Они презирали карьеристов вроде Тамаша Покола и ему подобных и если до этого времени отстранились от дел, то сейчас чувствовали, что звезда старой полиции поднимается и, само собой разумеется, более высокие кресла в ней должны будут принадлежать им.Вообще, говоря языком сегодняшнего дня, инспектора Покола просто «подсиживали». Деспот, мол, самодур. Ходили слухи, что он не пропускал красивых просительниц и не гнушался взятками. Я охотно верю всему, хотя не знаю, кого в то время нельзя было укорить в этих грехах. Однако главным пунктом обвинения, которое, как удар молнии, обрушилось на его голову, было злорадное утверждение: правда, его приговорили к наказанию красные, но ведь до этого он все-таки служил в Красной Армии.Инспектор чувствовал, как почва уходит из-под ног. Он ожидал, что наше дело принесет ему пользу: мы, защищая себя, будем называть его бесчестным. А это ему выгодно. Чем больше его очернят эти «первостепенной важности» коммунисты, тем более желательным будет он для Хорти! Весь белый свет увидит, каким он был саботажником, каким он был контрреволюционером, каким он был рьяным врагом коммунизма!Когда Покол узнал от Шимона, что мы сбежали, он чуть было в обморок не упал. Не получит он оправдания, рухнули его репутация, его карьера! У него все же оставалось несколько друзей в министерстве внутренних дел. К тому времени, когда от директора тюрьмы и министерства юстиции пришло известие о нашем побеге, он уже успел принять меры… В два часа он приехал в Вац на военном мотоцикле с коляской марки «харлей» со специальным предписанием в кармане, что нашим преследованием и розыском будет заниматься он сам. Допросив всех надзирателей, директора, священника, старого добровольного узника, – в половине четвертого он уже мчался по Балашшадьярматскому шоссе.Мотоцикл вел один из надзирателей, который работал в конторе по разноске посылок и знал нас в лицо. На заднем сиденье они тащили с собой старого Пен-тека. Трястись по неровной дороге на прошедшем всю войну мотоцикле не было большим удовольствием для нашего почтенного старейшего надзирателя. А захватили его с собой из тех соображений, что, кроме директора тюрьмы, Тамаша Покола и надзирателя садового хозяйства, господин старший надзиратель Пентек был больше всех заинтересован в том, чтобы нас поймали: ведь он часто повторял, что мы «добрые христиане», и именно по его распоряжению, что могут подтвердить заключенные, нас послали в садовое хозяйство. Ну конечно, начальник охраны не преминул сейчас «вспомнить» об этой идее Пентека! «Трудно теперь будет выйти из этого положения сухим, – размышлял старший надзиратель, – вот тебе и тюремная служба. Почему бы мне было не остаться в деревне? Сидел бы на печке!» * * * Мы обернули ноги лопухами и натянули ботинки. Правда, мы не были уверены, что это поможет, но мы предприняли все, что могли, для того чтобы продолжать путь.Но куда, в какую сторону?Никаких бумаг у нас не было, если, конечно, не считать тюремных листков. Мы спрятали их под стельки ботинок, пусть уж лучше ничего не найдут, чем это. Выбрасывать мы их не хотели – на «той стороне» пригодятся.Населенные пункты, шоссейные дороги надо будет обходить. Жаль, что нет карты. Мы представляли примерно, где нам перейти границу, по ведь голова человека всего вместить не может – достаточно, что мы запомнили путь до этих мест.Пораскинули умом, как будет лучше. Мелькнула мысль: возвратиться в Вац, подождать, пока успокоится шумиха, потом прокрасться на станцию, взять наши фальшивые паспорта от товарища железнодорожника. Но с другой стороны, город в состоянии тревоги может оставаться несколько дней. Документы, конечно, вещь важная, но наверняка все жандармские участки получили телеграммы, и облава может быть повсюду. Стоит ли все-таки рисковать, проделывая обратный путь? К тому же человек, даже если у него есть серьезные причины, неохотно возвращается к местам, где много страдал. От этой мысли мы отказались.Я предложил другой план: пойти туда, где они меньше всего нас ждут, – в Будапешт. Здесь, в Ноградверёце, или немножечко дальше, в Надьмароше, сесть в поезд и в каком-нибудь из столичных предместий, Гёдё или Медьере, сойти, отправиться дальше пешком, разыскать Шалго. Правда, два дня мы проиграем, но зато будет больше гарантии, что перейдем границу. Но это предположение я отверг с той же легкостью, с какой его и выдвинул, так как Бела правильно заметил, что беглецы чаще всего стараются найти убежище в Будапеште. И, если в этой «большой скирде» трудно найти иголку, то зато и легче провалиться: охрана в столице куда бдительней.Однако больше всего меня убедил тот факт, что мы находимся в двух-трех часах ходьбы от границы и еще до того, как зайдет это палящее над нами жаркое июльское солнце, мы, быть может, уже будем дышать свободным воздухом. Чехословацкая граница находилась от нас на расстоянии не более двенадцати – четырнадцати километров.И мы решили идти вперед!Снова обошли деревню, миновали виноградники, фруктовые сады. Перед Кишмарошем опустились в овраг, потом поднялись в горы. Правда, мы делали очень большой крюк, теряли время, но зато идти было спокойно. В виноградниках нас изредка встречали работающие крестьяне, но это было не опасно…Вскоре мы оказались над Надьмарошем. Тут нам пришлось постоять в раздумье, так как одна дорога шла вверх, в узкую долину, а две пролегали между двумя высокими холмами; одна из них вела, как впоследствии выяснилось, вниз, в село. Мы могли пойти и по правой дороге, через лес, там было относительно безопасно. Но этот путь показался нам тогда уж очень диким; без карты мы идти не решились, заблудимся еще где-нибудь в горах. На дороге были туристские знаки – вдруг выведет она нас к какому-нибудь бельведеру или к источнику. Конечно, это, скорее всего, красивое и, возможно, чем-нибудь достопримечательное место, может быть, сам король Матяш поил в этом источнике своего коня, – но у нас тогда не было ни настроения, ни желания любоваться картинками природы и историческими достопримечательностями.В это время у меня возник новый план. Из Ваца, помните, я говорил, сбежало пятеро. Четверых схватили как раз в этих краях, в районе реки Ипой. Только одному, шедшему первым, удалось переплыть ночью реку под Балашшадьярматом. Линия границы реки Ипой очень охранялась. И вполне вероятно, что все жандармы, пограничники, таможенники, сыщики подняты сейчас на ноги и подкарауливают, когда мы попадемся им прямо в лапы.Эх, хорошо бы переправиться на другой берег Дуная и пойти дальше, куда-нибудь в Эстергом, в Комаром! Там граница тянется по воде и ее не так сильно охраняют. А потом, они ведь не предполагают, что мы избрали то направление. Да и через Дунай легче перебраться ночью. По всему берегу попадаются лодки. Отвяжем одну, потихонечку и переплывем. Еще при свете высмотрим место, потом, когда стемнеет, нас и след простыл.Я рассказал о своем плане Беле, но, видно, он ему не очень-то понравился. Ведь мы уже у цели. И не оставалось у нас другого выхода, как спуститься в село.Надьмарош довольно большое местечко, и даже, припоминаю, там есть колокольня с куполообразной зеленой крышей. Мы сидели в раздумье на склоне горы, в винограднике, колокольня была как раз напротив нас, а ее крыша – на одном уровне с нами.– Сколько сейчас может быть времени?– Два, половина третьего…На часах колокольни не было стрелок.Я подсчитал про себя: на шахте смена в два часа – там работают в три смены. Наверняка среди шахтеров много надьмарошцев. Они должны возвращаться домой пешком, потому что едва ли им хватает денег на поезд. Подождем немножко, может быть, пойдут рабочие по этой дорожке – ведь в виноградниках идти прохладнее, приятней, да и ненамного дальше, чем по шоссе. Если мы пойдем вдвоем, то обратим на себя внимание, а если нас будет четверо, пятеро, то среди других мы будем незаметны.Хорошо бы дать отдых нашим ногам. Бела одобрил такую мысль, и, как вскоре выяснилось, возникла она вовремя, так как не прошло и получаса, как из-за поворота показалась большая группа рабочих. Не четверо, пятеро, а человек двадцать. Мы поздоровались, они ответили нам. К ним и присоединились. Люди ведь обычно своих хорошо принимают.– В Надьмарош?– Сначала туда.– Откуда вы?Я сказал:– Из Будапешта, – и добавил: – Идем искать работу. Спрашивали уже и на шахте.Один грустно засмеялся и махнул рукой:– И нас-то много.Сутулый, постарше других, добавил:– Не знаю, может быть, в субботу дадут вместе с деньгами и трудовую книжку на руки.И, как будто догадываясь о наших намерениях, один из шахтеров проговорил, показывая в сторону границы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40