Миссис Бремвел очень гордилась своими талантами хозяйки и была в Блэнелли чем-то вроде законодательницы вкусов, что позволяло ей пренебрегать общественным мнением.
По ее понятиям, занимать гостей - значило как можно больше самой болтать и смеяться. Она всегда давала понять, что до брака с доктором Бремвелом была окружена необычайной роскошью.
Как только сели за стол, она воскликнула, сияя:
- Ну вот! Есть ли у каждого все, что ему нужно?
Эндрью еще не отдышался от быстрой ходьбы и, кроме того, испытывал сильное замешательство. Целых десять минут он не решался взглянуть на Кристин. Он, не поднимая глаз, знал, что она сидит на дальнем конце стола, между доктором Гэбелом, смуглым щеголем в крагах, полосатых брюках и с жемчужной булавкой в галстуке, и директором рудника мистером Уоткинсом, пожилым бесцветным человеком, который с присущей ему грубоватой бесцеремонностью ухаживал за ней. Наконец, покоробленный шутливым восклицанием Уоткинса: "Вы все та же моя йоркширская девочка, мисс Кристин?", он ревниво поднял голову, поглядел на Кристин, такую простую и милую в своем светло-сером платье с белым воротничком и манжетами, и, пораженный тем, что она чувствует себя здесь как дома, отвел глаза, боясь, чтобы она не прочла в них его мыслей.
Заняв оборонительную позицию, он, едва сознавая, о чем говорит, начал беседу со своей соседкой, миссис Уоткинс, маленькой женщиной, принесшей с собой свое вязанье.
В течение всего ужина он испытывал муки разговора с одним человеком, в то время как страшно хочется говорить с другим. Он чуть не вздохнул громко от облегчения, когда доктор Бремвел, председательствовавший во главе стола, благодушно окинул взглядом пустые тарелки и сделал наполеоновский жест:
- Мой друг, я полагаю, что все кончили ужинать. Не перейти ли нам в гостиную?
В гостиной, когда гости расположились, где кому хотелось, большинство на диване и креслах у стола, стало ясно, что ожидается музыка, как нечто неизменно входящее в программу таких вечеров. Бремвел нежно улыбнулся жене и подвел ее к пианино.
- Чем же мы для начала развлечем гостей, дорогая моя? - И он, напевая сквозь зубы, стал перелистывать поты на пюпитре.
- "Церковные колокола", - предложил Гэбел. - Эту вещь мне никогда не надоест слушать, миссис Бремвел.
Усевшись на вертящуюся табуретку у пианино, миссис Бремвел заиграла и запела, а ее супруг, заложив одну руку за спину, а другую подняв таким жестом, точно собирался взять понюшку табаку, стоял рядом и ловко перевертывал страницы. У Глэдис оказалось густое контральто. Извлекая из груди глубокие, низкие ноты, она всякий раз при этом поднимала подбородок. После "Лирики любви" она спела "Скитания" и "Простую девушку".
Гости усиленно аплодировали. Бремвел, глядя в пространство, шепнул с удовлетворением; "Она сегодня в голосе".
Затем уговорили выступить доктора Гэбела. Пригладив свои усердно напомаженные, но все же предательски выдававшие его происхождение волосы, вертя кольцо на пальце, оливковокожий денди жеманно поклонился хозяйке и, сложив руки, с упоением промычал "Любовь в дивной Севилье". Потом, на бис, "Тореадора".
- Вы поете эти испанские песни с подлинным жаром, доктор, - заметила добродушная миссис Уоткинс.
- В этом, вероятно, виновата моя испанская кровь, - скромно улыбнулся доктор Гэбел, садясь на свое место.
Эндрью заметил лукавые огоньки в глазах Уоткинса. Старый директор, как истый валлиец, любил и понимал музыку. Прошедшей зимой он руководил постановкой одной из наиболее трудных опер Верди в рабочем клубе. Подремывая за трубкой, он слушал Гэбела с загадочным видом. Эндрью невольно заподозрил, что Уоткинс забавляется, наблюдая, как эти пришельцы в его родном городе изображают сеятелей культуры, поднося ее в виде дрянных чувствительных песенок. Когда Кристин с улыбкой отказалась выступить, Уоткинс обратился к ней, кривя губы:
- Вы, видно, похожи на меня, дорогуша, - слишком любите фортепиано, чтобы играть на нем.
Затем начался главный номер программы. На сцену выступил доктор Бремвел. Откашлявшись, выставил одну ногу, откинув назад голову, театрально заложил руку за борт сюртука и объявил.
- "Павшая звезда" - мелодекламация.
Глэдис заиграла какую-то импровизацию, аккомпанируя ему, и Бремвел начал.
Монолог, в котором шла речь о душераздирающих испытаниях одной некогда знаменитой актрисы, впавшей в жестокую нужду, был полон липкой сентиментальности, и Бремвел читал его с проникновенной выразительностью. В сильно драматических местах Глэдис брала басовые ноты, а когда пафос иссякал, - дискантовые. Когда наступил кульминационный момент, Бремвел весь вытянулся, голос его дрогнул на заключительной строке: "Так лежала она... - пауза - умирая с голоду в канаве... - долгая пауза - она, павшая звезда!"
Маленькая миссис Уоткинс, уронив на пол вязанье, обратила мокрые глаза на декламатора.
- Бедняжка! Бедняжка! Ах, доктор Бремвел, у вас это всегда выходит так чудесно!
Принесенная чаша с кларетом отвлекла внимание в другую сторону. Был уже двенадцатый час, и, словно молчаливо признав, что после выступления Бремвела всякое иное только ослабило бы впечатление, гости собрались уходить. Посыпались вежливые выражения благодарности, восклицания, вперемежку со смехом, и все двинулись в переднюю. Надевая пальто, Эндрью уныло думал о том, что за весь вечер он не обменялся с Кристин ни единым словом.
Выйдя на улицу, он остановился у ворот. Он чувствовал, что должен во что бы то ни стало поговорить с ней. Мысль об этом долгом, напрасно потерянном вечере, во время которого он рассчитывал так легко, так мило помириться с Кристин, свинцовым грузом лежала у него на душе. Правда, Кристин как будто и не глядела в его сторону, но она была там, близко, в одной комнате с ним, а он, как дурак, смотрел все время на носки своих башмаков: "О Господи, - подумал он с отчаянием, - мне хуже, чем этой падшей звезде. Надо идти домой и лечь спать".
Но он не уходил, стоял на том же месте у ворот, и сердце его вдруг сильно забилось, так как Кристин сошла с крыльца одна и приближалась к нему. Он собрал все свое мужество и пролепетал:
- Мисс Бэрлоу, могу я проводить вас домой?
- Мне очень жаль... - она запнулась, - но я обещала мистеру и миссис Уоткинс подождать их.
У Эндрью упало сердце. Он показался сам себе побитой и прогнанной собакой. Но что-то все еще удерживало его на месте. Он был бледен, но губы его сжались в упрямую линию. Слова полились стремительным и беспорядочным потоком:
- Я хотел только сказать вам, что сожалею обо всей этой истории из-за Хоуэлса. Я пришел тогда к вам из мелочного желания поддержать свой авторитет. Я заслужил хорошего пинка. То, что вы сделали для этого ребенка, великолепно, я восхищаюсь вами. В конце концов лучше следовать духу закона, чем его букве. Извините, что задерживаю вас, но я чувствовал потребность сказать вам это. Покойной ночи!
Он не видел ее лица. И не ждал ответа. Он круто отвернулся и ушел. Впервые за много дней он чувствовал себя счастливым.
VII
Из конторы рудника был прислан полугодовой доход от практики, и это дало миссис Пейдж повод к серьезным размышлениям и новую тему для разговора наедине с Эньюрином Рисом, управляющим банком. Впервые за полтора года цифра дохода сделала скачок вверх. В списке "пациентов доктора Пейджа" числилось теперь на семьдесят человек больше, чем до приезда Мэнсона.
Блодуэн была в восторге оттого, что увеличился доход, но тем не менее ей не давала покоя одна тревожная мысль. За столом Эндрью ловил на себе ее испытующие, подозрительные взгляды. В среду, после вечера у миссис Бремвел, Блодуэн влетела к завтраку с шумной напускной веселостью.
- Знаете, - начала она, - я как раз сейчас думала... Вот уже почти четыре месяца вы здесь, доктор. И вы неплохо работаете, нет, жаловаться не приходится. Конечно, это не то, что доктор Пейдж. О, Господи, конечно, нет. На днях только мистер Уоткинс говорил, что все они ждут не дождутся возвращения доктора Пейджа. "Доктор Пейдж такой прекрасный врач, - сказал мне мистер Уоткинс, - мы и думать не хотим о том, чтобы взять другого на его место".
Она принялась с живописными подробностями описывать необычайную ловкость и опытность ее мужа.
- Вы не поверите, - воскликнула она, широко открывая глаза, - нет такой вещи, которую он не мог бы сделать и которой не проделал бы в своей практике. Какие операции! Вам надо было видеть!.. Знаете, что я вам расскажу, доктор: раз он вынул у человека мозг и потом вложил его обратно. Да! Можете смотреть на меня, сколько хотите, а я вам говорю, что доктор Пейдж почистил ему мозги и вложил их обратно!
Она откинулась в кресле и уставилась на Эндрью, проверяя эффект своих слов. Потом самодовольно усмехнулась:
- Большая радость будет в Блэнелли, когда доктор Пейдж снова примется за работу. И это будет скоро. Я так и сказала Мистеру Уоткинсу: "Летом, - говорю, - да, летом, доктор Пейдж вернется к вам".
В конце недели Эндрью, возвратясь с дневного обхода больных, был поражен, увидев Эдварда, который сидел, съежившись, в кресле перед крыльцом, вполне одетый, с пледом на коленях, в шапке, которая косо торчала на его трясущейся голове. Дул резкий ветер, а лучи апрельского солнца, освещавшие эту трагическую фигуру, были скупы и холодны.
- Вот, - закричала миссис Пейдж с торжеством, сбегая с крыльца навстречу Мэнсону, - видали? Доктор на ногах! Я только что телефонировала мистеру Уоткинсу, чтобы сообщить ему, что доктору лучше. Он скорехонько приступит к работе. Правда, милый?
Эндрью почувствовал, что вся кровь бросилась ему в голову.
- Кто свел его вниз?
- Я, - сказала вызывающе Блодуэн. - А почему бы и нет? Он мой муж. И ему лучше.
- Ему нельзя вставать, и вы это знаете, - бросил ей Эндрью, понизив голос. - Делайте то, что вам говорят. Помогите мне сейчас же уложить его обратно в постель.
- Да, да, - сказал с трудом Эдвард. - Отведите меня обратно в постель. Я озяб. Мне тут нехорошо... Я... я плохо себя чувствую.
И к ужасу Мэнсона, больной заплакал.
Вмиг Блодуэн, проливая потоки слез, очутилась подле него на коленях. Она обхватила Эдварда руками и запричитала в плаксивом раскаянии:
- Ну полно, миленький, полно. Я тебя уложу в кровать, бедняжка ты мой. Блодуэн сделает это для тебя. Блодуэн о тебе позаботится. Блодуэн тебя любит, милый.
И она взасос целовала мокрыми губами неподвижную щеку больного.
Полчаса спустя, когда Эдвард был уже водворен наверх и успокоился, Эндрью, кипя гневом, пришел на кухню.
Они с Энни успели стать настоящими друзьями, часто делились впечатлениями в этой самой кухне, и немало яблок и пирогов с коринкой перетаскала для Эндрью из кладовой эта тихая, сдержанная пожилая женщина, когда с кормежкой дело обстояло особенно плохо. Иногда она прибегала к последнему средству: отправлялась к Томасу за двумя порциями рыбы, и тогда они устраивали роскошный пир при свечке за столом в буфетной. Энни служила у Пейджа вот уже около двадцати лет. У нее в Блэнелли была многочисленная родня, все люди зажиточные, а она оставалась так долго у Пейджей единственно из преданности доктору.
- Принесите мне сюда чай, Энни, - попросил Эндрью. - Я сейчас не могу выносить общество Блодуэн.
Он вошел в кухню, не заметив сначала, что у Энни гости: сестра ее Олуэн и муж Олуэн - Имрис Хьюз. Он уже несколько раз встречался с ними. Имрис работал запальщиком шпуров в Верхних копях Блэнелли. Это был степенный и добродушный человек с бледным одутловатым лицом.
Когда Мэнсон, увидев их, остановился в нерешительности, Олуэн, живая темноглазая молодая женщина, сказала торопливо, захлебываясь словами:
- Не обращайте на нас внимания, доктор, если хотите тут пить чай. Мы как раз о вас говорили, когда вы вошли.
- Вот как?
- Да. - Олуэн бросила взгляд на сестру. - Нечего смотреть на меня так, Энни, я все равно скажу то, что у меня на душе. У нас на руднике все говорят, что уж много лет здесь не было такого дельного молодого доктора, как вы. И что вы очень старательно осматриваете больных, и все такое. Если не верите мне, - спросите Имриса. И люди здорово злятся на миссис Пейдж за то, что она их надувает. Говорят, что по справедливости практику следовало передать вам. А она узнала про эти толки, понимаете? Вот оттого-то она и подняла сегодня с постели бедного старого доктора. Выдумала, будто он поправляется! Как бы не так! Бедняга!
Выпив чай, Эндрью тотчас ретировался. От простодушных слов Олуэн ему стало как-то не по себе. Но все же лестно было услышать, что жители Блэнелли о нем хорошего мнения.
И когда, несколько дней спустя, к нему пришел с женой Джон Морган, старший бурильщик в гематитовом руднике, он счел это за особую честь.
Морганы были женаты уже около двадцати лет, не богаты, но пользовались большим уважением во всей округе. Эндрью слыхал, что они собирались в скором времени переселиться в Южную Африку, где Джону обещали работу в иоганнесбургских копях. В этом не было ничего необычного: хороших бурильщиков часто соблазняли золотые прииски Южноафриканского плоскогорья, где работа была такая же, а платили гораздо больше.
Но трудно себе представить удивление Эндрью, когда Морган, усевшись с женой в тесном кабинетике амбулатории, самодовольно объяснил цель их визита.
- Ну, сэр, кажется, мы, наконец, добились своего. Моя хозяйка, которую вы видите здесь, ждет ребенка. После девятнадцати лет, заметьте, сэр! Мы оба просто в восторге, и решено у нас отъезд отложить, пока это не произойдет. Потому что, видите ли, сэр, стали мы раскидывать умом насчет докторов и решили, что лучше всего будет, если вы возьметесь за это дело. Для нас это очень важно, доктор. И задача будет нелегкая, я полагаю: моей миссис уже сорок три года. Да. Но насчет вас мы спокойны, что вы хорошо справитесь.
Эндрью принял это предложение растроганно, с чувством человека, которому оказана большая честь. Это было странное чувство, чистое от материальных расчетов и в нынешнем его состоянии вдвойне отрадное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9