Мать сняла с себя фартук, завернула в него ребенка и положила в могилу.
— Подождите… — говорила она, задыхаясь от рыданий, — погодите немного…
Она нарвала цветов, травы и, осыпая ими свое мертвое дитя, плакала и причитала:
— Ой, зачем должна я предать тебя землице? Не обнимешь ты меня больше рученьками своими… Никогда не скажешь мне: маменька родимая… Ой, увяли алые розочки на щечках твоих! Ой, не поглажу я больше белокурые твои волосики!.. — И она обернулась к священнику: — А глазки-то какие красивые были у него! Черные глазенки! И смотрел-то он на меня ласково как… Ой, душенька моя, не взглянешь ты больше на меня глазками своими!..
Священник забросал могилу землей, насыпал холмик и выровнял его лопатой. Потом сорвал на краю кладбища ветку бузины, похожую на крест, и воткнул ее в холмик в изголовье.
— Ой, господи, и зачем ты отнял у меня дитя родное! — причитала мать. — Зачем только тебе он понадобился!
И она упала на могильный холм.
— Затем, что бог лучше доглядит за ним, чем ты, — сказал священник почти с досадой.
Он стряхнул с мотыги прилипшую землю, перекинул ее через плечо и заговорил уже мягче:
— Иные уходят на небо раньше и ждут тех, у кого есть еще дела на земле. Иногда ребенок уходит раньше, иногда родители. Но творец определяет так, чтоб каждого улетающего в надзвездный мир кто-нибудь да поджидал там. Пойдем!
Но мать осталась у могилки.
18
На другой день они сели на коней и направились к югу, в Сигетвар.
Стоял теплый безоблачный день. В разоренных селах повсюду хоронили мертвых и крыли соломой хижины. В иных селениях так же, как и в деревне отца Габора, бродили только двое-трое стариков и старух. Весь народ угнали турки.
Когда доехали до сигетварских камышей, священник поднял голову и сказал:
— Сам хозяин дома.
Герге понял, что речь идет о Балинте Тереке.
— Откуда вы знаете? — спросил он удивленно.
— А ты разве не видишь флаг?
— Где? На башне?
— Да.
— Красный с синим?
— Да. Это его цвета. Стало быть, он дома.
Они забрались в заросли тростника и поехали рядом. Перед ними блеснула речка Алмаш, разлившаяся в большое озеро. В зеркало воды гордо гляделась башня, выступавшая над темной крепостной стеной. На воде белели большие стаи гусей.
Священник снова заговорил:
— Мальчик, а не думаешь ли ты, что Добо вступил в бой с очень неравными силами? Он мог там и голову сложить.
— В бою?
— Да.
Нет, Герге этого не думал, он считал Добо непобедимым. И напади Добо даже один на всю турецкую рать, Герге бы не удивился.
— Если он погиб, — сказал священник, — я усыновлю тебя.
Он погнал коня на первый деревянный мост, который вел в наружный двор крепости. Мост стоял на высоких сваях. На воде под мостом плавали стаи уток и гусей. Священник и мальчик медленно, шажком пересекли «новый город», потом въехали по маленькому деревянному мостику в «старый город». Перед церковью с двумя башенками сидели три торговки и продавали черешню. Одна из них как раз насыпала ягоды в фартук босой девчонке. Двери церкви обивали железом.
Затем последовал еще один мост — длинный и широкий, из крепких балок. Вода блестела где-то глубоко под ним.
— Сейчас въедем во внутренний двор крепости, — сказал священник. — Пора уж.
И он старательно вытер лицо носовым платком.
Ворота крепости были распахнуты. Оттуда доносился громкий топот. На просторном дворе они увидели латника, который мчался сквозь облако пыли, и второго латника, несшегося ему навстречу. Казалось, на двух живых конях сидят две металлические статуи. Одна из них новая, серебряная, а вторая — потускневшая, кое-где ржавая, точно ее только что вытащили из сырого чулана. А в остальном эти статуи отличались только шлемами: у одной шлем был гладкий и круглый, а у другой на верхушке блестела серебряная медвежья голова. Крупы коней были тоже защищены панцирями, похожими на рачью шейку.
— Вон Балинт Терек, — почтительно сказал священник. — Тот, что с медвежьей головой.
Всадники мчались друг на друга, держа копья наперевес, сшиблись, и оба коня взвились на дыбы. Но копья только скользнули по латам.
— Булавы давайте! — гаркнул медвежьеголовый, когда кони разъехались.
За опущенным забралом лица всадников не были видны.
На крик выскочил из дверей оруженосец в сине-красной одежде и подал сражавшимся две одинаковые булавы с медными шишками и два железных щита.
Латники снова разъехались. Конь всадника с гладким шлемом грыз удила, то и дело роняя изо рта белую пену. Сражавшиеся ринулись друг на друга посреди двора.
Первым замахнулся всадник в гладком шлеме.
Медвежьеголовый занес, щит над головой, и он задребезжал, точно разбитый колокол. Но рука с булавой взмахнула из-под щита и так ударила противника по голове, что на шлеме его осталась вмятина.
Противник, осадив коня, бросил оружие.
Медвежьеголовый снял с головы шлем и засмеялся.
Это был круглолицый смуглый мужчина. Длинные, густые черные его усы, прижатые шлемом, прилипли к щекам, и теперь один ус торчал вверх до самых бровей, а другой свисал до шеи.
— Это сам Балинт Терек, — почтительно повторил священник. — Если он взглянет на нас, ты, Герге, сними шапку.
Но Балинт Терек не смотрел в их сторону. Он глядел на противника, с головы которого слуги стаскивали шлем.
Когда шлем с величайшим трудом был снят, всадник первым делом выплюнул три зуба на землю, усыпанную гравием, потом выругался по-турецки.
Из-под свода ворот вылезло человек восемь турок-невольников. Они помогли побежденному снять доспехи.
Латник этот был таким же невольником, как и остальные.
— Ну, кому еще охота сразиться со мной? — крикнул Балинт Терек, пустив коня вскачь. — Кто убьет меня, получит в награду свободу.
Перед ним предстал мускулистый турок с жидкой бородой, одетый в красную поддевку.
— Попытаемся, может, сегодня мне больше посчастливится.
Турок облачился в тяжелые доспехи. Товарищи закрепили их сзади ремнями, напялили ему на голову шлем, принесли и натянули ему на ноги другие, железные, сапоги, ибо у этого турка ноги были длинные. Потом с помощью шестов подсадили его на коня и дали в руки палаш.
— Дурак ты, Ахмед! — весело крикнул Балинт Терек. — Палаш к панцирю не идет.
— А я уж так привык, — ответил невольник. — И если ты, господин, боишься биться палашом, я и пытаться не стану.
Они говорили по-турецки. Священник переводил Герге.
Балинт Терек снова надел шлем на голову и поскакал вокруг двора, размахивая легким копьем.
— Вперед! — крикнул он, выскочив вдруг на середину двора.
Герге задрожал.
Турок пригнулся в седле и, взяв палаш в обе руки, помчался на Балинта Терека.
— Аллах!
Когда они съехались, турок поднялся в стременах и приготовился нанести страшный удар.
Балинт Терек нацелился копьем турку в пояс, но копье соскользнуло, и Балинт выронил его. Однако щитом он отвел страшный удар турка и в тот же миг, схватив его за руку, стащил с коня. Турок боком рухнул на песок, подняв клубы пыли.
— Довольно! — засмеялся Балинт Терек, быстрым движением подняв забрало. — Завтра еще сразимся, если буду дома. — И он затрясся от смеха.
— Это не по чести! — заорал турок, тяжело поднимаясь на ноги. Видно было, что рука у него вывихнута.
— Почему не по чести? — спросил Балинт.
— Рыцарю не подобает стаскивать противника рукой.
— Да ты же не рыцарь, чертов басурман! У тебя, что ль, учиться рыцарским обычаям? Вы самые обыкновенные грабители.
Турок, надувшись, молчал.
— Уж не считаете ли вы рыцарским турниром, когда я выхожу вот так сражаться с вами? К черту на вилы всех вас, проходимцев! — крикнул Балинт Терек и вытащил правую ногу из стремени, готовясь слезть с коня.
— Господин! — вышел вперед худой седобородый турок и, плача, сказал: — Сегодня я еще раз готов схватиться с тобой.
Стоявшие во дворе расхохотались.
— Еще бы! Ты думаешь, что я уже устал! Ну да ладно, доставлю тебе такое удовольствие.
И Балинт Терек снова надвинул шлем, который успел положить себе на колени.
— Попугай, который раз ты бьешься со мной?
— Семнадцатый, — плаксиво ответил турок, у которого нос действительно походил на клюв попугая.
Балинт Терек снял шлем и бросил его на землю:
— Вот, даю тебе поблажку! Начнем!
Разница между ними была огромная: Балинт Терек — богатырь, во цвете лет, могучий и подвижной; турок — тщедушный, сутулый человек лет пятидесяти.
Они сшиблись копьями. От первого же удара Балинта турок вылетел из седла и, перекувырнувшись в воздухе, свалился на песок.
Все засмеялись: и слуги, и оруженосцы, и невольники.
Господин Балинт кинул щит, железную перчатку и слез с коня, чтобы оруженосцы освободили его от остальных доспехов.
«Попугай» поднялся с трудом.
— Господин! — обратил он к Балинту Тереку окровавленное лицо и заплакал. — Отпусти меня домой. Жена и сиротка-сын два года ждут меня.
— А почему же тебе дома не сиделось, басурман? — досадливо спросил Балинт Терек.
Он всегда сердился, когда невольники просились на свободу.
— Господин… — плакал турок, ломая руки. — Сжалься надо мной. У меня красивый черноглазый сын. Два года не видел я его. — Он на коленях подполз к Балинту Тереку и бросился ему в ноги. — Господин, сжалься!
Балинт Терек утирал лицо платком. Пот струился с него градом.
— И вам, мерзавцам, и вашему султану — всем бы сидеть у меня на цепи, — сказал он, с трудом переводя дыхание. — Убийцы, грабители, негодяи! Не люди вы, а бестии!
И он прошел мимо.
Турок схватил горсть песку и, кинув вслед Балинту Тереку, крикнул:
— Да покарает тебя аллах, жестокосердый гяур! Чтоб тебе в кандалах поседеть! Чтоб ты сдох да вдову и сирот оставил! Прежде чем душа твоя попадет в ад, пусть аллах научит тебя втрое горше плакать, чем плачу я!
Он выкрикивал проклятия; слезы лились у него из глаз и, стекая по израненному лицу, смешивались с кровью.
От ярости у него даже пена выступила на губах. Слуги потащили его к колодцу и окатили водой из ведра.
Балинт Терек привык к подобным сценам. Они вызывали в нем только гнев, и ни мольбами, ни проклятиями нельзя было заставить его развязать узы неволи и отпустить раба.
Ведь в конце концов невольник всегда и везде молит о свободе, разве что один молча, а другой вслух. Балинт Терек с детства слышал эти мольбы. В его времена рабов причисляли к прочему имуществу. Иных выкупали за деньги, других обменивали на венгров, попавших в плен. Так неужто же просто так, во имя бога, отпустить невольника!
Балинт Терек подставил спину и вытянул руки, чтобы ему почистили кафтан щеткой. Затем, красный от досады, подкручивая усы, он подошел к священнику.
— Добро пожаловать, дорогой гость, милости просим! — сказал он, протянув руку. — Слышал, что тебя, точно рака, обварили кипятком. Ничего, новая кожа нарастет.
— Ваша милость, — ответил священник, держа шапку в руке, — что меня обварили — это бы еще с полбеды. Хуже, что вырезали мою паству. И мать, бедняжку, убили.
— Чтоб вас турецкие псы загрызли! — проворчал Балинт, обернувшись к туркам. — Скажите пожалуйста, один проклинает за то, что я не отпускаю его на волю, другой учит правилам рыцарства. Я выхожу на поединок с саблей, а он не хуже заплечных дел мастера — с палашом. И называет это рыцарским турниром! А когда я стаскиваю его с коня, он еще нос задирает. Чтоб вас псы и вороны заели!
Терек сердито дернул кожаный пояс и в гневе стал похож на того медведя, который красовался у него в гербе на воротах крепости.
Затем он бросил взгляд на мальчика и, улыбнувшись, удивленно спросил:
— Это он и есть?
— Слезай живей! — прикрикнул священник на Герге. — Сними шапку.
Босой мальчонка с саблей на боку лег животом на спину коня и, соскользнув на землю, остановился перед Балинтом.
— Этого коня ты раздобыл? — спросил господин Балинт.
— Этого! — гордо ответил ребенок.
Балинт Терек взял его за руку и так быстро повел к жене, что священник едва поспевал за ними.
Жена Терека — маленькая, белолицая, русоволосая женщина с двойным подбородком — сидела в саду внутреннего двора крепости, возле мельничного жернова, который служил столом. Она завязывала горшки и крынки с вареньем. Вместе с ней трудился и приходский священник в опрятной сутане и с очень белыми руками. Поблизости играли два мальчугана. Одному из них было пять лет, другому — три года.
— Ката, душенька, погляди-ка! — крикнул Балинт Терек. — Вот этот щеночек — оруженосец нашего Добо!
Герге поцеловал руку хозяйке.
Маленькая голубоглазая женщина взглянула на мальчика с улыбкой, потом нагнулась и поцеловала его в щеку.
— Этот малыш? Да ведь он еще сосунок! — воскликнул приходский священник в изумлении.
— Да, но только сосет турецкую кровь, — ответил хозяин крепости.
— Солдатик, хочешь есть? — спросила женщина.
— Хочу, — ответил Герге. — Но сперва мне хотелось бы пойти к моему господину Добо.
— Нет, сынок, к нему никак нельзя, — ответил Балинт, помрачнев. — Твой господин в постели. — И он обернулся к отцу Габору. — Ты не знаешь еще? Добо ринулся с пятьюдесятью солдатами на двести турок. И один турок вонзил ему в бедро пику, да с такой силой, что пригвоздил его к луке седла.
Герге следил за разговором, широко раскрыв глаза. Как обидно, что в сражении его не было рядом с Добо! Вот уж он огрел бы этого турка!
— Ступай играть с баричами, — сказал приходский священник.
Черноволосые ребятишки высунулись из-за материнской юбки и во все глаза смотрели на Герге.
— Что вы испугались? — сказала им мать. — Это же венгерский мальчик, он любит вас.
И она объяснила Герге:
— Это старший — Янчи. А младший — Ферм.
— Пойдемте, — приветливо сказал им Герге. — Я покажу вам мою саблю.
Трое ребят очень скоро подружились.
— А ты, священник, — спросил Балинт Терек, присев на скамейку, — что же ты будешь делать без прихода?
Отец Габор пожал плечами.
— Да уж как-нибудь проживу. В крайнем случае буду вести жизнь отшельника.
Балинт Терек задумчиво покручивал усы.
— Ты знаешь по-турецки?
— Знаю.
— И по-немецки тоже?
— Два года школярил на немецкой земле.
— Так вот что я тебе скажу. Собери-ка свои пожитки да переезжай в Сигетвар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11