— Никколо да Уццано никогда более семнадцати флоринов не платил! А по новой разверстке заплатит двести пятьдесят — триста! Ну, и нам тоже… Самые богатые у нас, кроме него — Строцци! Им, верно, придется платить сотен пять. Ну, а нам — сотни три, четыре…— И не жаль?— Когда живешь в союзе с земляками, надо уметь жертвовать! — говорит Козимо с интонациями своего отца, в этот миг до того похожий на родителя, что Косса невольно прикусывает губу. «И эдакого молодца отец послал заложником в Пизу!» — думает он, невольно дивясь бестрепетной дерзости всегда осторожного д’Аверардо. Бальтазар спрашивает и об этом, но Козимо лишь беспечно машет рукой:— Заложники в захваченном городе! Да мы скорее были там надзирателями! Нынешнее путешествие куда труднее…Он вновь отвлекается разговором с Браччолини, а Косса стоит, кутаясь в дорожный плащ и дивясь: «Труднее! Почему? Как все-таки Медичи, и отец и сын, любят недоговаривать!».Он немо смотрит на молодых, освещаемых неровным пламенем дорожного костра, спутников, ожидающих ужина, борясь с сумасшедшим желанием вскочить на коня и, спасая себя, скакать хотя бы в Тироль, под защиту Фридриха… А еще лучше — в Италию… Только куда? В Рим? В Болонью, откуда его буквально вытащили кардиналы? На ограбленную и разоренную Искию?Как он ругал братьев с племянниками, после того, как выкупил их у Владислава! Покойная мать никогда бы не допустила подобного срама! Пираты! Вляпались, как щенки! Потеряли все, и даже не сумели удрать! Но теперь они под крылом у старика Гаспара, в Провансе. Лишь бы и там не приключилась подобная пакость! Может, и мне бежать в Прованс? И расстаться со всем, с престолом, властью, даже с кардинальским званием… Семья, в которой он до недавнего времени был защитником прочих, и вот теперь ему самому приходится искать защиты, но у кого?Может быть, надо было воспользоваться галерами, которые присылали за мною, и… Оказаться в Авиньоне? Продолжить схизму, но зато сохранить свою голову? Почему он так не верит Сигизмунду?! И почему не поверил де Бару, который звал его в Прованс?«Надо уметь жертвовать!» — повторяет он почти вслух слова молодого Медичи, и смутная печаль нарастает в нем. Жертвовал ли он когда и чем-нибудь в своей жизни? Или только брал и брал, расшвыривая соперников!? Быть может, и вся жизнь прошла не так, как надобно, и кардиналы в чем-то правы? Уметь жертвовать!— Козимо! — вновь спрашивает он негромко. — А ты не боишься ехать в Констанц?Козимо взглядывает внимательно, отвечает помедлив:— Отец, наставляя меня, говорил, что мы все рискуем. Но в Констанце есть наша контора. В случае любых непредвиденностей со стороны Сигизмунда они нам помогут деньгами, а главное, тотчас известят отца! — Красивое длинноносое лицо Козимо сейчас строго, и выглядит он значительно старше своих лет. — Надеюсь, наш фактор устроил так, что капиталы конторы конфисковать невозможно. Ему уже посланы указания. Батюшка повторял, — и Козимо улыбается, вновь делаясь юным, — что мы с вами компаньоны, а компаньонам надобно доверять!«Юный Медичи, кажется, способен учить меня жизни, при всей его молодости! — думает Бальтазар с легкой обидой на себя. — Мы были другие! Мы лезли наверх, расталкивая всех локтями, а после, „сверху“, становились меценатами. У них же, юных, какой-то иной, более хитрый и, быть может, более разумный путь!».Отужинали. Гаснет костер. Прислужники, накормив и напоив лошадей, разбредаются по шатрам. Коссе холодно. Эта ночь, и горы, и звезды — чужие для него. Ему уже пятьдесят четыре, и он начинает мерзнуть так, как никогда не мерз в молодости. Он отходит посторонь, совершив необходимую нужду, плещет ледяную воду горного ручья на руки и лицо, лезет в шатер, где его ждет сонная Има, бормочущая, когда он уже забрался под мохнатое шерстяное одеяло, обнимая его за шею:— Не бойся, Бальтазар!В Тироле, остановясь у герцога, Косса осторожно выяснил, что в случае нужды Фридрих может выступить против Сигизмунда. (Источники уверяют, что он просто подкупил австрийского герцога.) Теперь они неодолимо приближаются к цели. Отсюда, с перевала, Дорога стремительно спускается вниз.28 октября Иоанн XXIII прибывает в Констанц.Тайные силы, о существовании которых догадывал Косса, все еще не обнаружились и не проявили себя, предоставив арену сокрушительной французской логике докторов парижского университета д’Альи и Жерсона, убежденных в том, что единственная власть пап должна быть обрушена, уступив место новым силам, растущим в университетах, конторах банков и в умах образованного европейского общества, силам, до поры прикрывающимся авторитетом государственной власти, воплощенной в личности императора, но через три столетия поднявшимся и на эту власть. XLIII Констанцкий собор до сих пор является гордостью Западной Европы. «Этот собор был самым внушительным из всех, какие когда-либо видело христианство», — пишет аббат Моле.В сорокатысячный город съехались пятьдесят тысяч участников и до ста пятидесяти тысяч гостей. Три патриарха, двадцать девять кардиналов, тридцать три архиепископа, полтораста епископов, сто аббатов, сто двадцать четыре настоятеля монастырей и около трехсот докторов богословия: весь цвет парижского и болонского университетов. Присутствовал тут Пьер д’Альи, Жерсон, Франческо Забарелла, Джованни Броньи, Роберт Галлам, гуманисты: Поджо Браччолини, Леонардо Аретино, грек Хризолор. Многие правители христианских стран прибыли лично. Ульрих фон Рихенталь, коему поручено было собирать статистические сведения об участниках собора, отмечает к тому же приезд более семисот только официально зарегистрированных «дам радости», для заработка и утешения гостей и участников собора.Руководил собором сам император Сигизмунд. Присутствовали тридцать тысяч рыцарей со всей Европы. Знатными лицами устраивались пышные пиры, на выхвалу друг перед другом. До сих пор показывают здание, где происходили заседания собора, выстроенное незадолго до того (в 1388 году) как товарный склад. (Через Констанц шел торговый путь с юга, из Италии в Германию.) Только один зал этого здания был размером 48 на 32 метра. Тут и были расставлены скамьи для иерархов церкви, кардиналов, богословов и настоятелей монастырей.Знатные гости прибывали из всех стран Западной Европы. Уже к заключению, в 1417-м году, после сожжения Яна Гуса и Иеронима Пражского, прибыло сюда и русское посольство, отправленное из Киева Витовтом, во главе с киевским митрополитом Григорием Цамвлаком.Собор должен был осудить ересь Виклифа и его чешских последователей, покончить со схизмой, избрав одного папу вместо трех, а сверх того внести должные изменения в саму структуру римской церкви Дело веры, дело единства, дело реформы — Causa fidei, causa unionis, causa reformationis.

.Как организовать все это скопище людей? Как навести хоть какой-то порядок в этом многоликом и многоязычном множестве? К счастью, дело взяли в свои руки доктора богословия, во главе с д’Альи. Они-то и спасли собор. Во-первых, настояв на том, чтобы представители всех стран разделились по пяти отделам: итальянскому, французскому, английскому, испанскому и немецкому. В последний были отнесены все скандинавы, венгры и все славяне, поляки и чехи. И каждый отдел, или «нация», имел один голос. Порядок этот разом поставил чехов в бесправное положение, почему Яну Гусу, желавшему публично высказать свои взгляды, даже не дали говорить. Ударил собор и по Коссе, ибо его итальянские приверженцы теперь уже не могли бы собрать большинства голосов.Но и более того! Когда возникла смута, связанная с бегством папы Иоанна XXIII, Жерсон выдвинул идею, что собор действует законно по внушению Святого Духа, а не по милости папы…Впрочем, все это будет спустя время, теперь же, 16 ноября 1414-го года Даты из источников. По другим сведениям Иоанн торжественно открыл собор 5 ноября 1414-го года. Возможно допустить, что торжественный въезд папы состоялся не сразу по приезде Иоанна XXIII в Констанцу.

Иоанн XXIII, который всю дорогу ждал пакостей и очень не хотел ехать, торжественно вступает в Констанц. Его встречает бургомистр города Генрих из Ульма и члены магистрата, встречает викарий констанцского епископа, а вот и сам епископ, Отто фон Реттельн, прибывший из своего загородного поместья нарочито для встречи высокого гостя. Здесь и посланник майнцского архиепископа, и курфюрста Иоанна фон Нассау, друга и горячего сторонника Коссы (в его владениях Иоанна XXIII продолжали поминать как папу даже после суда.) Впрочем, и архиепископство свое, еще при Бонифации, Иоанн Нассауский, как мы помним, получил при помощи Коссы. То есть знакомы они были еще с тех, давних времен, с 1396 года).Иоанн XXIII — «раб рабов Божьих» — едет верхом на белоснежной лошади, которую ведет под уздцы пышно одетый воин. Едет под шелковым балдахином с четырьмя золотыми кистями по углам, укрепленным на серебряных шестах, несомых четырьмя «рыцарями церкви».Шагают клир, копьеносцы и лучники, несущие на подушках широкополые красные шляпы кардиналов, сопровождавших Иоанна XXIII.Толпы народа по сторонам, смешение мод немецких, итальянских и французских, пение, клики, широкие плащи горожанок, кабаны с широкими рукавами — бомбардами, пурпурэны, капы, упелянды и робы, на головах — кугели, шапероны и шапероны-буреле. В толпе проплывают ало-черные наряды докторов богословия в красных пурпурэнах и черных таларах с откидными рукавами, в четырехугольных биретто на головах и красных шапах с горностаевой пелериной и капюшоном. Мягкие, не приспособленные для немецкой зимы длинноносые пулэны месят грязь и снег. Холод. Метет. Редкая колючая крупа падает на камни мостовой и тут же тает под ногами стиснутой необозримой толпы.Косса едет и едва ли не впервые чует собачью дрожь неуверенности во всем: в криках толпы, в завтрашнем дне, в мнении французских богословов, даже Пьера д’Альи, когда-то привечаемого им в Риме. Впрочем, кажется, почитают, кажется, встречают достойно. Быть может, все и окончится благополучно для него? Где ты, Има, скрытая народом, незримая, родная, постаревшая Има, без которой он уже не может жить!Внешне Косса величествен и горд. Он требует поднять выше его седалище на соборе, и его подымают на помост. Он читает молитву и благословляет участников собора.Но пятьсот участников собора уже приняли первое решение, и решение это отнюдь не в пользу Коссы, а именно: «Кроме кардиналов, архиепископов, епископов, настоятелей монастырей, право решающего голоса будут иметь также ученые-богословы, каноники и знатоки гражданского права». И решение это организовал не кто иной, как его старый знакомый, нынешний епископ Камбре, Пьер д’Альи, которого он сам сделал кардиналом и назначил своим легатом в Германии.Едва ли не впервые безусловное и божественное право пап ограничивалось светскими представителями церковной науки, едва ли не впервые собор стал именно собором, а не всевластием кучки кардиналов во главе с папой…Далее Парадисис приводит интимную сцену с Имой и ее покинутым мужем, пытаясь и тут лично-семейным скандалом объяснить последующее отношение Сигизмунда к Коссе… Ох, не Сигизмунду было бы судить о нравственности папы! Да он явно и не судил. Да, кстати, неужели в Лоди и Кремоне он не видел Имы, не знал о ней? И ведал, и знал, и не мог на этом основании «невзлюбить» Коссу. Опять психологическая неувязка. Дело было, конечно, гораздо серьезнее, и Сигизмунд уступал тут общественному мнению, а может быть (и скорее всего!), сложным политическим расчетам, в которых Коссе уже не находилось места, расчетам, в которых воскресала старинная идея германских императоров о воссоздании римской империи, а, значит, и борьбе с Францией (а род Коссы связан с династией Анжу!), а, значит, и утеснении папских притязаний на власть (а Косса настолько ярок и талантлив, что оставить его на престоле Святого Петра значило заранее проиграть…). Словом, «свержение» Иоанна XXIII надобилось, прежде всего, самому императору сигизмунду…
Но, однако, вот эта сцена, с помощью которой Парадисис пытается объяснить все последующее. Переписываю ее целиком:«Приближаясь к дворцу, Косса увидел, что у входа в него собралась группа людей. От группы отделился человек, подошел к папе и произнес по-итальянски:— Святой отец…Он был из Италии! Он говорил по-итальянски на ломбардском диалекте! Человек этот был средних лет Косее было 54—55 лет, Име — к пятидесяти, Джаноби должно было быть примерно 60, не менее, это уже не «средние» годы!

и казался сильно взволнованным.— Святой отец, — произнес он снова, когда Косса спрыгнул с лошади и его окружили люди, толпившиеся у дворца и желавшие рассмотреть его поближе. — Святой отец, помогите мне! Помогите мне вернуть жену!Голос человека мог взволновать кого угодно. Но Иоанн XXIII торопился. У него было столько дел! И он нетерпеливо и укоризненно произнес:— Добрый христианин, стоит ли беспокоить папу и отнимать у него время такой просьбой!Косса быстро стал подниматься по лестнице, чтобы отделаться от назойливого просителя. Но тот не отставал и вслед за Иоанном вошел во дворец.— Гуиндаччо! Подлец! — крикнул Косса своему телохранителю. — Как ты смеешь оставлять меня без охраны? Где Има?Буонаккорсо бросил злой взгляд на человека и зашептал на ухо Иоанну:— Это Джаноби, муж синьоры Имы. Он приходил и раньше, хотел увести ее, но она убежала… Я вышвырнул его на улицу.Папа Иоанн с ненавистью смотрел на Аньоло Джаноби. Миланский богач решил во что бы то ни стало вернуть жену (тем более, что и католическая церковь проповедует нерушимость брака). Крайне взволнованный, с глазами, полными слез, он упал на колени перед нашим героем.— Святой отец, святой отец, отпустите мою жену, позвольте ей вернуться ко мне! — умолял он.— Несчастный, как я разрешу ей, если она этого не хочет! — воскликнул Иоанн.В открытую дверь просовывались люди, рассматривая коленопреклоненного иностранца, докучавшего папе.— Верните мне жену, святой отец, прикажите ей вернуться к законному мужу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58