https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/iz-kamnya/
И я понял: вот эта крепостная стена, эти бойницы — вся эта древняя Лавра уже населялась в его воображении таинственными незнакомцами, сыщиками и шпионами. И уже слышатся Яве отзвуки выстрелов, и «Руки вверх!», и звуки погони, и… всё, что случается в приключенческих фильмах. Спорить с ним теперь пустое дело.— Мы только посмотрим, и всё, — умоляюще глянул он на меня.— Ах, вы ведь тут, наверно, никогда не были… Так идёмте, идёмте! — затарахтела Валька. Пришлось зайти.— Тут Лавра кончается… — поясняла Валька. — Это — «Звонница над Дальними пещерами». А это — храм Рождества Богородицы.Но она могла и не пояснять. Всё это можно было прочитать на специальных досках. Что Ява и сделал по своей излюбленной привычке.— «Храм Рождества Богородицы, сооружён в 1696 году в стиле барокко…» — громко прочитал он.— Аварийное барокко, — сказал я. — Капремонта требует…Действительно, рядом с подновлённой златоглавой звонницей церковь Рождества Богородицы имела жалкий, заброшенный вид: купола облупились, почернели, стены потрескались, стёкла в окнах выбиты. Около церкви стояли заржавленные, скособоченные леса из водопроводных труб. Казалось, что и леса эти такие же стародавние, как и сам храм. Вход в него был замурован кирпичами.Небольшой дворик возле церкви был обнесён крепостной стеной, в которой были проделаны квадратные оконца и узкие бойницы. Тут в зелёном тихом уголке между деревьями были старые могилы — виднелись кресты, железные ограды, мраморные памятники.Мы обошли церковь, и, когда уже уходили, Ява прочитал на одном из памятников: ГЕРОЮ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОИНЫ 1812 г.АДЪЮТАНТУ КУТУЗОВАГЕНЕРАЛУ ОТ ИНФАНТЕРИИ П. С. КАЙСАРОВУОТ БЛАГОДАРНОГО ПОТОМСТВА 1951 г.
И на другом: ГЕРОЮ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОИНЫ 1812 г.СПОДВИЖНИКУ М. И. КУТУЗОВАГЕНЕРАЛУ ОТ ИНФАНТЕРИИ А. И. КРАСОВСКОМУОТ БЛАГОДАРНОГО ПОТОМСТВА 1951 г.
— Вот видишь, — сказал Ява. — Такие исторические генералы похоронены, а ты не хотел идти.— У нас тут много исторических, — сказала Валька. — В Лавре — Кочубей, Искра, в Выдубецком монастыре — Ушинский, а в церкви Спаса на Берестове — Юрий Долгорукий, который Москву основал.Ява опять смерил меня гордым взглядом, как будто всё это не Валька говорила, а он сам.— Нужно будет посмотреть, — вздохнув, сказал я. — Но сейчас идёмте к этому Валерьяновичу.— Идёмте, идёмте, — подхватила Валька.Мы вышли из ворот и вдоль крепостных стен спустились ещё ниже.Эх и местечко же выбрали монахи для своей Лавры! Среди буйной зелени, на высокой круче над Днепром, откуда трудно окинуть взглядом всё, что открывается вокруг в синей безбрежной дали.Извилистой тропкой спустились мы к асфальтовой дорожке, и эта дорожка вывела нас на узенькую кривую улочку, где в зелени палисадников стояло несколько старых, вросших в землю и покосившихся халуп-мазанок. И только по тому, что почти над каждой из них торчала телевизионная антенна, можно было определить, что это жилища наших дней, а не времён Шевченко.Возле одной из хатенок, чуть ли не у самой ветхой, Валька остановилась. На маленьком, или, как теперь говорят, малогабаритном, дворике рылись, нервно дёргая головами, белые грязные куры и важно, по-директорски прохаживался пёстрый петух с залихватски сбитым набекрень гребешком. Ни грядок с овощами, ни ягодных кустов, как у других хозяев на этой улице, тут не было. Только цветы: розы, пионы, петушки, мальвы, флоксы.И маленькая хатенка, как игрушечная, стояла в этом цветнике. Стены её были по сельскому обычаю чистенько выбелены, заваленка покрашена синькой, а на стене под крышей висели пучочки каких-то сушёных трав.Мы вошли следом за Валькой во двор, ступили на скрипучее дощатое крылечко, которое было почти вровень с землёй. Валька постучала. Никто не ответил. Валька пожала плечами, потом подошла к окну и, приложив ладонь козырьком, припала к стеклу.— Нет… Вы знаете, — преодолевая неловкость, сказала Валька, — должно быть, он поехал на Куреневку к племяннику. Он иногда в воскресенье туда ездит, когда хорошо себя чувствует. Но он скоро вернётся, не волнуйтесь. Он всегда уходит с утра, а к обеду возвращается.А вокруг всё было таким привычным, близким, что я как-то сразу поверил — человек, который здесь живёт, должен обязательно нам помочь. И я готов был ждать хоть до вечера.Валька сказала:— Идёмте к нам. Я вам свои книжки покажу. И фотографии. У меня целых два альбома фотографий. Он скоро придёт, не волнуйтесь.Она говорила таким тоном, как будто была виновата, что Максим Валерьянович хорошо себя почувствовал и отправился к племяннику на Куреневку.Мы шли назад.Удивительное впечатление осталось от всего, что мы видели.Только что была шумная городская улица с троллейбусами, потом сразу — церкви, тишина, кресты, старые могилы, «Генерал от инфантерии Красовский», потемневшая крепостная стена, потом — гоп! — воткнулись в небо мачты высоковольтной линии, потом неожиданно кривенькая сельская улица, халупка Максима Валерьяновича — куры квохчут, мальва под окном, подсолнухи. А внизу — набережная: трамваи, машины, автобусы, мотоциклы. Справа гигантский мост имени Патона. Слева другой красавец мост, по которому метро прямо из-под земли через Днепр пролегло.И как всё это, старое и новое, перемешалось — просто удивительно.Мы дошли до сараев. На одном из этих двухэтажных «кораблей», на перилах мостика, что тянулся вдоль второго этажа, сидел головастый, широколицый хлопец в клетчатой рубашке и синих брезентовых штанах, которые сразу привлекли моё внимание. Я таких штанов ещё не видел. На них было бесчисленное множество металлических заклёпок. Как будто не из материи были эти штаны, а из железа, и не шиты, а клепаны.Увидев этого хлопца в «железных» штанах, Валька закричала:— Эй, Будка! Ты опять вчера звонил к нам? Если не перестанешь звонить, ох тебе за это и будет!— Отвали, — сказал Будка и сплюнул сквозь зубы.— Вот увидишь, увидишь! — не унималась Валька.— Закрой свой гроб и не греми костями! — презрительно скривился Будка.— В чём дело? — ледяным тоном спросил Ява. Я увидел, как он побагровел. Нам всё было ясно и без Валькиных объяснений, но мы всё-таки подождали, пока она не сказала:— Вот взял моду — звонит и убегает. Развлекается! Ява кинул на меня взгляд-молнию, от которого стало жарко внутри:— Павлуша, идём!Мы бросились к деревянной лесенке, которая вела на второй этаж сарая.— Да куда вы, хлопцы? Бросьте! Будете ещё с хулиганом связываться! — закричала Валька (она думала, что нас влекут лишь благородство и рыцарские чувства).Но мы, не слушая её, торопливо взбирались по ступенькам, топая, как моряки во время аврала. Бежать Будке было некуда, да он и не собирался бежать. Он только слез с перил и стоял, прислонившись к ним спиной и сложив на груди руки. Он был приблизительно одного возраста с нами, но крепче и шире в плечах. Но мы у себя на выгоне привыкли и не к таким противникам.— Звонишь, значит! Тикаешь, значит! — шипел Ява, подступая к Будке.Будка даже позы не изменил, так и стоял со скрещёнными на груди руками. Только процедил сквозь зубы:— Не тяни щупальца, а то копыта протянешь! Я занимаюсь самбо и знаю такие приёмчики, что вы у меня тут же послетаете вниз, как груши.— П-посмотрим! — прошипел Ява и неожиданно схватил Будку за ухо, да не двумя пальцами, а всей пятернёй.Будка дёрнулся и хотел ударить Яву в живот. Но тот свободной рукой схватил его за руку, я — за вторую… И одновременно мы наступили ему на ноги: Ява — на левую, а я — на правую, чтоб не мог отбиваться ногами. Такое «самбо» мы знали с малолетства. Будка выкручивался, рвался, но мы зажали его, как в тисках. Ява мял ему ухо и приговаривал:— Скажи спасибо, что мы тебя по пищалке не бьём. Мы просто… передаём то, что тебе причитается. Нас один человек просил передать.Сперва Будка всё цедил сквозь зубы:— Кончай! Кончай!Потом вырывался молча и только сопел. Потом на глазах у него появились слёзы, и он стал просить:— Пустите! Ну! Пустите! Ну! Пус…— А будешь ещё звонить? Будешь?— Н-не буду… — глотая слёзы, проблеял Будка.Мы подвели его к лесенке и пустили. Я не удержался и поддал ему коленом. И он загремел своими «клёпаными» штанами до самого низа.Вскочил, отбежал, обернулся и, размазывая по широкой мордяке слёзы, прокричал:— Ну погодите, погодите! Вы ещё мне попадётесь!..Погрозил кулаком и исчез.Валька и братишка Микола встречали нас внизу, как героев-космонавтов. Словно мы не с сарая спускались, а сходили по трапу из самолёта «ТУ-104» на Внуковском аэродроме. Не было только цветов и духового оркестра.Братишка Микола так и прыгал от восторга:— Вот здорово! Вот здорово! У нас Будку всё ребята боятся, а вы… Вот здорово! Всем расскажу…Мы сделали вид, что это для нас пустяк, ничего особенного.— А почему его Будкой зовут? Разве имя такое? — спросил я.— Да это его прозвали… Видели, какая у него морда? Настоящая будка. А так его Толиком звать. Противный он, вредный… — Микола сказал это с обидой: должно быть, ему частенько перепадало от Будки.Вдруг Валька воскликнула:— О, Максим Валерьянович!..Из ворот, опираясь на палку, медленно шёл высокий человек. Глава VII. Максим Валерьянович. Если бы не эта тяжёлая поступь, пожалуй, трудно было бы сказать, старый он или молодой — такие весёлые бесенята прыгали в его искрящихся, цвета чистой лазури глазах. На лысину и намёка не было — пепельные от лёгкой седины волосы густым молодецким чубом закрывали лоб почти до половины. Лицо, как яблоко, румяно лоснилось.Всё это придавало ему какой-то «недедовский» вид. И снова, как на пляже, я подумал: сколько же в Киеве таких вот молодцеватых дедов!— Здравствуйте, Максим Валерьянович, а мы как раз к вам ходили! — кинулась ему навстречу Валька.— Привет, привет! Что случилось? — белозубо, во все вставленные челюсти улыбнулся нам Максим Валерьянович.— Ой, такое дело серьёзное, такое дело… — затараторила Валька. — Вы нам должны помочь.— Даже так? Ну что ж, я к вашим услугам, милые друзья! Всё, что смогут сделать для вас мои семьдесят шесть лет, они сделают, будьте уверены, — сказал старый артист.Валька уже раскрыла рот, чтоб рассказать, но, останавливая её, Максим Валерьянович вдруг поднял руку:— О нет, дочь моя! Умоляю! Сомкни уста свои! Ни слова! Раз дело серьёзное, его нельзя решать вот так, на ходу… Идёмте в мой чертог! И там найдём в беседе наслажденье.Этот шутливо-возвышенный тон как-то сразу вызвал симпатию к старому артисту. Лица наши сами собой расплылись в весёлых улыбках. И так стало легко и хорошо с ним, как будто мы давно-давно знакомы.— Наверно, удивляетесь, что я живу в такой халупе? — усмехнулся он, когда мы подошли к его хате. — Меня уже столько раз пробовали переселять, да я всё отбрыкиваюсь. Не могу я без этих цветов, без всего этого. Прошу!..В хатке было две маленькие комнатушки и совсем маленькая кухня. Потолок низкий — хозяин мог легко достать его рукой. Из-за этого, а также из-за того, что окна закрывали со двора кусты и деревья, в доме, несмотря на солнечный день, были зелёные сумерки. Да и как-то трудно было представить эти маленькие комнаты светлыми и солнечными. Им больше шли как раз сумерки. Обе комнаты и кухня были заставлены цветочными горшками и горшочками. Горшки стояли на подоконниках, на табуретках, на специальных полках и прямо на полу. В горшках были всевозможные комнатные цветы: лилии, фикусы, примулы. Но больше всего кактусов. Я никогда раньше не думал, что бывает столько разных кактусов: и маленькие, круглые — будто зелёные ёжики, и большие, разлапистые, похожие на каких-то доисторических ящеров, и покрытые густыми колючками, и почти совсем без колючек. Разнообразной формы и разных цветов. Тут были и взрослые, солидные кактусы, и совсем ещё маленькие, пушистые кактусята. Прямо какое-то сказочное царство кактусов.Кроме кактусов, в доме господствовали ещё фотографии. Стены комнат были сплошь увешаны фотографиями в рамочках. И на большинстве фотографий сам Максим Валерьянович. Бесчисленное множество Максимов Валерьяновичей смотрело на нас отовсюду. И все разные.Максим Валерьянович в цилиндре. Максим Валерьянович в смушковой шапке. Максим Валерьянович в тюбетейке. Максим Валерьянович с усами и без усов. Максим Валерьянович моряк. Максим Валерьянович казак. Максим Валерьянович босяк (в лохмотьях). Максим Валерьянович в шубе. Максим Валерьянович в халате. Максим Валерьянович… голый. Ну, правда, не совсем голый, а в набедренной повязке. Наверно, в роли какого-нибудь дикаря, потому что и кольцо в носу.Аж голова кругом идёт, если смотреть на всех Максимов Валерьяновичей!А в углу, где у богомольных людей иконы, висит что-то. Сперва я так и думал, что икона: и рушники вышитые по бокам, и рама золотом поблёскивает. Присмотрелся хорошенько, а там какой-то дяденька улыбающийся в пенсне и с папироской. Нет, не икона. Ведь господь бог, как бабушки сказывают, не курил и очков не носил. Да и не улыбался никогда. Во всяком случае, не видел я ни одной иконы, где был бы нарисован бог с папироской, в очках или просто с улыбкой. Всегда серьёзный и недовольный. И как в него только верят, в такого невесёлого!Так этот дяденька с папироской, как потом нам Валька сказала, был портрет знаменитого артиста Станиславского, который организовал в Москве театр МХАТ. А для актёров он был действительно настоящим богом — добрым, улыбающимся, радостным… Он создал очень хорошую систему. Что это за система, Валька, к сожалению, толком не могла объяснить, потому что сама не знала, но сказала, что системой Станиславского пользуются и сейчас во всём мире.Но это было потом. А пока мы с Явой разглядывали, Валька очень толково и живо, как будто это с ней самой произошло, рассказывала про наши приключения и про историю с часами. Раз Максим Валерьянович был её знакомый и она чувствовала себя с ним свободно, мы целиком доверили ей рассказывать и только иногда вставляли отдельные слова.Максим Валерьянович слушал очень внимательно и серьёзно.А когда Валька кончила, заулыбался.— Так-с, господа-товарищи, — весело сказал он. — Сюжет ясен. Без вины виноватые… Злодеи поневоле… Бывает, бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
И на другом: ГЕРОЮ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОИНЫ 1812 г.СПОДВИЖНИКУ М. И. КУТУЗОВАГЕНЕРАЛУ ОТ ИНФАНТЕРИИ А. И. КРАСОВСКОМУОТ БЛАГОДАРНОГО ПОТОМСТВА 1951 г.
— Вот видишь, — сказал Ява. — Такие исторические генералы похоронены, а ты не хотел идти.— У нас тут много исторических, — сказала Валька. — В Лавре — Кочубей, Искра, в Выдубецком монастыре — Ушинский, а в церкви Спаса на Берестове — Юрий Долгорукий, который Москву основал.Ява опять смерил меня гордым взглядом, как будто всё это не Валька говорила, а он сам.— Нужно будет посмотреть, — вздохнув, сказал я. — Но сейчас идёмте к этому Валерьяновичу.— Идёмте, идёмте, — подхватила Валька.Мы вышли из ворот и вдоль крепостных стен спустились ещё ниже.Эх и местечко же выбрали монахи для своей Лавры! Среди буйной зелени, на высокой круче над Днепром, откуда трудно окинуть взглядом всё, что открывается вокруг в синей безбрежной дали.Извилистой тропкой спустились мы к асфальтовой дорожке, и эта дорожка вывела нас на узенькую кривую улочку, где в зелени палисадников стояло несколько старых, вросших в землю и покосившихся халуп-мазанок. И только по тому, что почти над каждой из них торчала телевизионная антенна, можно было определить, что это жилища наших дней, а не времён Шевченко.Возле одной из хатенок, чуть ли не у самой ветхой, Валька остановилась. На маленьком, или, как теперь говорят, малогабаритном, дворике рылись, нервно дёргая головами, белые грязные куры и важно, по-директорски прохаживался пёстрый петух с залихватски сбитым набекрень гребешком. Ни грядок с овощами, ни ягодных кустов, как у других хозяев на этой улице, тут не было. Только цветы: розы, пионы, петушки, мальвы, флоксы.И маленькая хатенка, как игрушечная, стояла в этом цветнике. Стены её были по сельскому обычаю чистенько выбелены, заваленка покрашена синькой, а на стене под крышей висели пучочки каких-то сушёных трав.Мы вошли следом за Валькой во двор, ступили на скрипучее дощатое крылечко, которое было почти вровень с землёй. Валька постучала. Никто не ответил. Валька пожала плечами, потом подошла к окну и, приложив ладонь козырьком, припала к стеклу.— Нет… Вы знаете, — преодолевая неловкость, сказала Валька, — должно быть, он поехал на Куреневку к племяннику. Он иногда в воскресенье туда ездит, когда хорошо себя чувствует. Но он скоро вернётся, не волнуйтесь. Он всегда уходит с утра, а к обеду возвращается.А вокруг всё было таким привычным, близким, что я как-то сразу поверил — человек, который здесь живёт, должен обязательно нам помочь. И я готов был ждать хоть до вечера.Валька сказала:— Идёмте к нам. Я вам свои книжки покажу. И фотографии. У меня целых два альбома фотографий. Он скоро придёт, не волнуйтесь.Она говорила таким тоном, как будто была виновата, что Максим Валерьянович хорошо себя почувствовал и отправился к племяннику на Куреневку.Мы шли назад.Удивительное впечатление осталось от всего, что мы видели.Только что была шумная городская улица с троллейбусами, потом сразу — церкви, тишина, кресты, старые могилы, «Генерал от инфантерии Красовский», потемневшая крепостная стена, потом — гоп! — воткнулись в небо мачты высоковольтной линии, потом неожиданно кривенькая сельская улица, халупка Максима Валерьяновича — куры квохчут, мальва под окном, подсолнухи. А внизу — набережная: трамваи, машины, автобусы, мотоциклы. Справа гигантский мост имени Патона. Слева другой красавец мост, по которому метро прямо из-под земли через Днепр пролегло.И как всё это, старое и новое, перемешалось — просто удивительно.Мы дошли до сараев. На одном из этих двухэтажных «кораблей», на перилах мостика, что тянулся вдоль второго этажа, сидел головастый, широколицый хлопец в клетчатой рубашке и синих брезентовых штанах, которые сразу привлекли моё внимание. Я таких штанов ещё не видел. На них было бесчисленное множество металлических заклёпок. Как будто не из материи были эти штаны, а из железа, и не шиты, а клепаны.Увидев этого хлопца в «железных» штанах, Валька закричала:— Эй, Будка! Ты опять вчера звонил к нам? Если не перестанешь звонить, ох тебе за это и будет!— Отвали, — сказал Будка и сплюнул сквозь зубы.— Вот увидишь, увидишь! — не унималась Валька.— Закрой свой гроб и не греми костями! — презрительно скривился Будка.— В чём дело? — ледяным тоном спросил Ява. Я увидел, как он побагровел. Нам всё было ясно и без Валькиных объяснений, но мы всё-таки подождали, пока она не сказала:— Вот взял моду — звонит и убегает. Развлекается! Ява кинул на меня взгляд-молнию, от которого стало жарко внутри:— Павлуша, идём!Мы бросились к деревянной лесенке, которая вела на второй этаж сарая.— Да куда вы, хлопцы? Бросьте! Будете ещё с хулиганом связываться! — закричала Валька (она думала, что нас влекут лишь благородство и рыцарские чувства).Но мы, не слушая её, торопливо взбирались по ступенькам, топая, как моряки во время аврала. Бежать Будке было некуда, да он и не собирался бежать. Он только слез с перил и стоял, прислонившись к ним спиной и сложив на груди руки. Он был приблизительно одного возраста с нами, но крепче и шире в плечах. Но мы у себя на выгоне привыкли и не к таким противникам.— Звонишь, значит! Тикаешь, значит! — шипел Ява, подступая к Будке.Будка даже позы не изменил, так и стоял со скрещёнными на груди руками. Только процедил сквозь зубы:— Не тяни щупальца, а то копыта протянешь! Я занимаюсь самбо и знаю такие приёмчики, что вы у меня тут же послетаете вниз, как груши.— П-посмотрим! — прошипел Ява и неожиданно схватил Будку за ухо, да не двумя пальцами, а всей пятернёй.Будка дёрнулся и хотел ударить Яву в живот. Но тот свободной рукой схватил его за руку, я — за вторую… И одновременно мы наступили ему на ноги: Ява — на левую, а я — на правую, чтоб не мог отбиваться ногами. Такое «самбо» мы знали с малолетства. Будка выкручивался, рвался, но мы зажали его, как в тисках. Ява мял ему ухо и приговаривал:— Скажи спасибо, что мы тебя по пищалке не бьём. Мы просто… передаём то, что тебе причитается. Нас один человек просил передать.Сперва Будка всё цедил сквозь зубы:— Кончай! Кончай!Потом вырывался молча и только сопел. Потом на глазах у него появились слёзы, и он стал просить:— Пустите! Ну! Пустите! Ну! Пус…— А будешь ещё звонить? Будешь?— Н-не буду… — глотая слёзы, проблеял Будка.Мы подвели его к лесенке и пустили. Я не удержался и поддал ему коленом. И он загремел своими «клёпаными» штанами до самого низа.Вскочил, отбежал, обернулся и, размазывая по широкой мордяке слёзы, прокричал:— Ну погодите, погодите! Вы ещё мне попадётесь!..Погрозил кулаком и исчез.Валька и братишка Микола встречали нас внизу, как героев-космонавтов. Словно мы не с сарая спускались, а сходили по трапу из самолёта «ТУ-104» на Внуковском аэродроме. Не было только цветов и духового оркестра.Братишка Микола так и прыгал от восторга:— Вот здорово! Вот здорово! У нас Будку всё ребята боятся, а вы… Вот здорово! Всем расскажу…Мы сделали вид, что это для нас пустяк, ничего особенного.— А почему его Будкой зовут? Разве имя такое? — спросил я.— Да это его прозвали… Видели, какая у него морда? Настоящая будка. А так его Толиком звать. Противный он, вредный… — Микола сказал это с обидой: должно быть, ему частенько перепадало от Будки.Вдруг Валька воскликнула:— О, Максим Валерьянович!..Из ворот, опираясь на палку, медленно шёл высокий человек. Глава VII. Максим Валерьянович. Если бы не эта тяжёлая поступь, пожалуй, трудно было бы сказать, старый он или молодой — такие весёлые бесенята прыгали в его искрящихся, цвета чистой лазури глазах. На лысину и намёка не было — пепельные от лёгкой седины волосы густым молодецким чубом закрывали лоб почти до половины. Лицо, как яблоко, румяно лоснилось.Всё это придавало ему какой-то «недедовский» вид. И снова, как на пляже, я подумал: сколько же в Киеве таких вот молодцеватых дедов!— Здравствуйте, Максим Валерьянович, а мы как раз к вам ходили! — кинулась ему навстречу Валька.— Привет, привет! Что случилось? — белозубо, во все вставленные челюсти улыбнулся нам Максим Валерьянович.— Ой, такое дело серьёзное, такое дело… — затараторила Валька. — Вы нам должны помочь.— Даже так? Ну что ж, я к вашим услугам, милые друзья! Всё, что смогут сделать для вас мои семьдесят шесть лет, они сделают, будьте уверены, — сказал старый артист.Валька уже раскрыла рот, чтоб рассказать, но, останавливая её, Максим Валерьянович вдруг поднял руку:— О нет, дочь моя! Умоляю! Сомкни уста свои! Ни слова! Раз дело серьёзное, его нельзя решать вот так, на ходу… Идёмте в мой чертог! И там найдём в беседе наслажденье.Этот шутливо-возвышенный тон как-то сразу вызвал симпатию к старому артисту. Лица наши сами собой расплылись в весёлых улыбках. И так стало легко и хорошо с ним, как будто мы давно-давно знакомы.— Наверно, удивляетесь, что я живу в такой халупе? — усмехнулся он, когда мы подошли к его хате. — Меня уже столько раз пробовали переселять, да я всё отбрыкиваюсь. Не могу я без этих цветов, без всего этого. Прошу!..В хатке было две маленькие комнатушки и совсем маленькая кухня. Потолок низкий — хозяин мог легко достать его рукой. Из-за этого, а также из-за того, что окна закрывали со двора кусты и деревья, в доме, несмотря на солнечный день, были зелёные сумерки. Да и как-то трудно было представить эти маленькие комнаты светлыми и солнечными. Им больше шли как раз сумерки. Обе комнаты и кухня были заставлены цветочными горшками и горшочками. Горшки стояли на подоконниках, на табуретках, на специальных полках и прямо на полу. В горшках были всевозможные комнатные цветы: лилии, фикусы, примулы. Но больше всего кактусов. Я никогда раньше не думал, что бывает столько разных кактусов: и маленькие, круглые — будто зелёные ёжики, и большие, разлапистые, похожие на каких-то доисторических ящеров, и покрытые густыми колючками, и почти совсем без колючек. Разнообразной формы и разных цветов. Тут были и взрослые, солидные кактусы, и совсем ещё маленькие, пушистые кактусята. Прямо какое-то сказочное царство кактусов.Кроме кактусов, в доме господствовали ещё фотографии. Стены комнат были сплошь увешаны фотографиями в рамочках. И на большинстве фотографий сам Максим Валерьянович. Бесчисленное множество Максимов Валерьяновичей смотрело на нас отовсюду. И все разные.Максим Валерьянович в цилиндре. Максим Валерьянович в смушковой шапке. Максим Валерьянович в тюбетейке. Максим Валерьянович с усами и без усов. Максим Валерьянович моряк. Максим Валерьянович казак. Максим Валерьянович босяк (в лохмотьях). Максим Валерьянович в шубе. Максим Валерьянович в халате. Максим Валерьянович… голый. Ну, правда, не совсем голый, а в набедренной повязке. Наверно, в роли какого-нибудь дикаря, потому что и кольцо в носу.Аж голова кругом идёт, если смотреть на всех Максимов Валерьяновичей!А в углу, где у богомольных людей иконы, висит что-то. Сперва я так и думал, что икона: и рушники вышитые по бокам, и рама золотом поблёскивает. Присмотрелся хорошенько, а там какой-то дяденька улыбающийся в пенсне и с папироской. Нет, не икона. Ведь господь бог, как бабушки сказывают, не курил и очков не носил. Да и не улыбался никогда. Во всяком случае, не видел я ни одной иконы, где был бы нарисован бог с папироской, в очках или просто с улыбкой. Всегда серьёзный и недовольный. И как в него только верят, в такого невесёлого!Так этот дяденька с папироской, как потом нам Валька сказала, был портрет знаменитого артиста Станиславского, который организовал в Москве театр МХАТ. А для актёров он был действительно настоящим богом — добрым, улыбающимся, радостным… Он создал очень хорошую систему. Что это за система, Валька, к сожалению, толком не могла объяснить, потому что сама не знала, но сказала, что системой Станиславского пользуются и сейчас во всём мире.Но это было потом. А пока мы с Явой разглядывали, Валька очень толково и живо, как будто это с ней самой произошло, рассказывала про наши приключения и про историю с часами. Раз Максим Валерьянович был её знакомый и она чувствовала себя с ним свободно, мы целиком доверили ей рассказывать и только иногда вставляли отдельные слова.Максим Валерьянович слушал очень внимательно и серьёзно.А когда Валька кончила, заулыбался.— Так-с, господа-товарищи, — весело сказал он. — Сюжет ясен. Без вины виноватые… Злодеи поневоле… Бывает, бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20