«Лёгкая кавалерия активной молодёжи, — объявлял он на пороге хаты. — Пришли составить протокол на штраф. Почему не ободрали кабанчика, нарушили закон?» Тогда были такие группы «лёгкой кавалерии» из числа комсомольцев, которые делали неожиданные налёты-ревизии, проверки для выявления непорядков. Что было делать хозяину злополучного кабанчика? Выгнать в шею Семена с дружками? Боязно, ведь побежит сразу в сельсовет, в милицию. «Семён, не поднимай шума», — начинал хозяин уговаривать его. Семён видел, как унижается перед ним хозяин, и, торжествуя от ощущения власти над человеком, прощал вину, обещал молчать, получив взамен кусок свежего сала.Алена была моложе Семена лет на шесть, но запомнила его в те годы по двум случаям. Однажды ей, ещё девчонке, попало от него. Мимоходом как-то задел её Семён, дёрнул за косу, сорвал ленту. А она и крикни ему вслед: «Пёс поганый!» Он догнал её и ударил. Мало этого, ещё и отцу её, Макару, наговорил, что Алена будто бы сорвала с креста на могиле Семёновой бабки ручник и утопила в речке. И свидетелей привёл — двух сорванцов. Макар пообещал разобраться и наказать за это дочку. «Не надо наказывать, — сказал Семён, — она уже от меня получила».А другой случай произошёл позже, перед самым отъездом Грака из Кривой Нивы в Кругляны.Алена с матерью и другими женщинами возвращалась с поля, где они жали колхозную рожь. В передниках несли колосья, собранные после жатки с земли. Время тогда было голодное, и кое-кто, случалось, тайком на колхозном поле стриг колосья, вылущивал из них зёрна. Против таких «стригунов» велась суровая борьба. В поле на вышках дежурили пионеры и комсомольцы, охраняли от «стригунов» жито. Пойманных «стригунов» отдавали под суд за воровство колхозного имущества.И вот Семён Грак по чьему-то поручению (а его активность, как и активность отца, власти поддерживали) перехватил женщин, у который в передниках были колосья, и начал записывать их фамилии.«Списочек этот отдадим куда следует, и поедете вы все ту-ту — на Соловки», — пригрозил он. Одни женщины как шли, так и не остановились на его угрозы, другие попробовали объяснять, что колоски подобрали на дороге. Алена же, ещё малолетняя, а потому и смелая, помня подзатыльники и ложь про ручник с креста, подошла к Семёну, выхватила из рук бумагу, на которой он записывал женщин, и побежала вперёд, на бегу разрывая её на кусочки. «Пёс поганый, — крикнула, оборачиваясь, — мы же не колосья несём, а траву свиньям!» Грак растерялся: в самом деле, сверху в передниках лежит трава, а что под ней, ему теперь не дадут проверить. На Грака посыпались проклятия осмелевших женщин: и чтоб его припадок прихватил тут же, в поле, и чтоб у него руки-ноги поотсыхали, и чтобы он имя своё забыл… Грак пригрозил тогда Алене отомстить и отомстил бы, да приехал Савка и перевёз семью из Кривой Нивы в Кругляны.Так кривонивцы расстались с Граками, надеясь, что навсегда.Да вот Семён Грак появился снова в Кривой Ниве — уже начальником. Людей он всех хорошо знал, хорошо помнил и все прежние обиды. Он был теперь властелином над кривонивцами и упивался своей властью, испытывая наслаждение, свойственное всем властолюбцам, большим и малым, когда они видят, что внушают страх.Не забыл он и Алену. В свой пятый, а может, и десятый приезд в деревню навестил её. В тот день неожиданно потеплело, с утра засветило яркое солнце, проходя свой короткий зимний путь по чистому небу, и под теплом его лучей начал таять снег.Грак вошёл в хату один — в хромовых сапогах, великоватых для него (видно, с чужой ноги), в морском кителе и синих командирских красноармейских галифе. Фуражка немецкая, с длинным козырьком, на ремне висят пистолет в кобуре и мешочек с гранатой, на груди — чёрный немецкий автомат. Удивило, что Грак так легко одет, зима все-таки. Потом догадалась, что шинель, наверное, в школе оставил, где остановились все полицейские.Алена сразу и не узнала Грака, в прежние его приезды в деревню она с ним не встречалась, старалась не попадаться ему на глаза. Сильно изменился он с тех пор, как уехал из Кривой Нивы, вытянулся, острое когда-то лицо округлилось. Только глаза остались прежними — с застывшим, немигающим взглядом, как у рыбы или змеи, да ямочка на подбородке. Про такие ямочки говорят — гусак ущипнул.Войдя в хату, Грак протянул руку одной Алене.— Привет. Поганый пёс тебя приветствует. Узнала?— Узнала, — она, помедлив, протянула в ответ свою ладонь.Он крепко, до боли, её пожал и долго не отпускал, как Алена ни старалась высвободиться из его руки, неприятно скользкой от ружейного масла, которым был обильно смазан автомат.В хате как раз собирались обедать. Серафима схватила табуретку, махнула по ней передником, подставила к столу.— Пообедайте с нами, Савкович. Вот и бульбочка горячая, рассыпчатая и капусточка из погреба, холодненькая, — начала она приглашать Грака.Семён сложил руки на груди: левой ухватился за сгиб правой, а правую положил на левое плечо и пожимал его, словно оно болело; в такой позе, новой для него, стоял, презрительно оглядывая стол.— А что ж это вы бульбу без сала едите?— Семён, да откуда ж теперь сало? — пожаловалась Серафима. — Были недавно ваши и все, что в кадке оставалось, забрали.— А где ж припрятанное? Думаете, не знаю, что есть и припрятанное сальце?Однако сел за стол и начал есть картошку с капустой, запивая простоквашей.— Обед не хуже, чем при Советах. Правда, Алена?Алена, не поднимая от миски головы, молча ела.— Алена, ты что, оглохла? — недовольный её невниманием к своей персоне, переспросил он.— Слышу, — ответила она, бросив на него короткий взгляд.— А может, слезы льёте по счастливой колхозной жизни? Забыли, как колоски собирали?— Было и такое, Семён, что говорить… да потом ведь наладилось, ты же знаешь, — вступила в разговор Серафима.Макар молчал. Заросшее щетиной лицо его было мрачным, отчуждённым, в глазах стояла тревога. Макар чувствовал, что Грак пришёл неспроста. Что-то задумал или дознался про связь Комковых с партизанами? Надо бы с ним быть поласковей, поугодливей, он же любит, когда перед ним на коленях ползают — как же, начальник, власть; но не умел и не мог Макар притворяться.— Так что ж, Макар, ты не захотел старостой стать? — обратился к нему Семён. — Или все ещё красных ждёшь, а? — В голосе его прозвучала неприкрытая угроза.— Партизан боюсь, придут да и прикончат.— Испугался! А вот отец мой не побоялся. Староста в Круглянах.— Староста? — удивился Макар.— Что, не слышали? Уже полгода. И не боится.— Не слыхал.— Семён, — заступилась за мужа Серафима, — здоровья нет у Макара, чтоб старостой быть. Мы ж теперь все старосты, по очереди. И то страшно. Вот Парфена убили какие-то люди из леса… Ты лучше расскажи, что на войне слышно, где там наши?— Наши? — всем телом повернулся к ней Семён. Из-под выпуклых надбровий холодно сверкнули застывшие глаза. — Поджидаете?Серафима поняла, что сказала не то, начала выкручиваться:— Семён, да я ж про наших кривонивцев говорю. Вот же сколько на войну забрали, из каждой хаты, считай.— Дураки ваши кривонивцы. Надо было домой удирать, когда отступали. Меня тоже мобилизовали, а я дома давно.Грак говорил, поглядывая на Макара со злорадной усмешкой и потирая пальцем свою ямочку на подбородке. Алена видела его недобрый взгляд, и в сердце её закрадывалась тревога.— Скажи-ка мне, Макар, вот что, — с той же усмешечкой спросил вдруг Грак. — К кому это партизаны по ночам приходят?— Откуда мне знать, — отрезал Макар.— Не знаешь, значит. И не знал, и не видел. Врёшь, все знаешь! — крикнул злобно Грак.Серафима снова бросилась на выручку мужу, начала выспрашивать, как бы это и где достать соли, а то бульбу нечем посолить. Грак ответил, что соли скоро всем хватит, немцы пришлют целый состав.— Семён, — не умолкала Серафима, обрадованная тем, что Грак поддержал её разговор, — а помнишь, какой ты был у нас общественник, активист. В этой, как её, лёгкой кавалерии был. На всех писал, боролся, чтобы советские законы не нарушали. А теперь ты…— Мама, замолчи! — воскликнула Алена, заметив, как сжались у Грака губы, как сверкнули гневным блеском его глаза. — Не твоё это дело. — И спросила у Семена о его сёстрах, как они живут, чем занимаются.Грак, однако, ответил Серафиме, а не Алене.— Я тогда любил порядок и теперь за порядком слежу. Поняла? — Он подвинул к себе чугунок, достал картофелину. Автомат его так и висел на шее, стучал о стол, когда Грак наклонялся вперёд, доставая что-нибудь. Доев картофелину, вылез из-за стола, поблагодарил за обед. Прощаясь, снова подал руку одной Алене и снова так же больно пожал, задержав в своей ладони.— Женихов своих поджидаешь? — спросил с кривой ухмылкой.— Никого я не поджидаю.— Может, скажешь, никого не было? Так я и поверю. Надеешься, вернутся домой? Дудки! А вечером сегодня приходи в школу на игрище. Поняла?— Семён, что ты, какое теперь игрище, — махнула рукой Серафима. — Ей и надеть нечего. Да и ноги болят, не до танцев ей.Грак молча вышел, хлопнув дверью.— Они что, и вправду хотят игрище устроить? — заговорил Макар. — Неужто решили на ночь остаться?— Не боятся, значит, — ответила Серафима, — раз девчат собирают.Зашла в хату соседка, сообщила, что в школе полно немцев и полицаев.— На двух машинах и мотоциклах приехали. — Сказала и побежала к другим соседям сообщить новость.Макар глянул на Алену, та на него, и они поняли друг друга без слов: скорее в лес, сообщить об этом партизанам. Раз их столько понаехало, значит, что-то надумали. Как же выйти из деревни незамеченной, ведь время ещё не позднее? Макар посоветовал Алене взять корзинку и пойти не сразу в лес, а на болото, будто бы за клюквой, — теперь её в самый раз собирать по кочкам. А с болота уже, сделав круг, пробраться в лес. В корзинку насыпали клюквы, собранной как-то раньше, и Алена побежала.Чтобы не попадать людям на глаза, шла низиной, меж кустов, вдоль ручья. Когда выбралась на болото, вздохнула облегчённо — никого не встретила. Но на краю болота, откуда хотела в лес повернуть, наткнулась на засаду — пять немцев и три полицая. Её задержали, привели в школу. Грак послал за Макаром и Серафимой. Стал допрашивать, куда отправили дочь, почему нарушили приказ коменданта: при посещении немецкими или полицейскими чинами населённого пункта никто не имеет права покидать его без разрешения властей.— Да не усидела девка без дела, — оправдывался Макар. — Снег растаял, ягод полно на болотных кочках.— Значит, и от игрища сбежала?— На игрище она пришла бы, успела.Макара и Серафиму из школы не выпустили, Алену держали от них отдельно. Грак и ей устроил допрос.— За ягодами захотелось, да? А потом куда собралась?— Никуда, вернулась бы домой и пошла на игрище.— Никуда, значит. — Сложив руки на груди и наклонив голову набок, Грак испытующе смотрел на неё, то ли оценивая, то ли принимая какое-то решение. Открылась дверь, немец позвал его кивком головы. Грак взял корзинку с клюквой, крутанул её вверх дном, ягоды высыпались и с мелким перестуком покатились по полу. Стуча хромовыми сапогами, Грак вышел за немцем. Раздавленные ягоды краснели на полу, как пятна крови.В селе, услышав, что забрали Комковых, встревожились. Кто-то пустил слух, что к вечеру всех сгонят в школу, и тревога возросла. Знали же о судьбе Крапивни, небольшой лесной деревушки, сожжённой вместе с людьми за помощь партизанам. Может, и Кривую Ниву ждёт та же участь?Пробовали выпытать у полицаев, те успокаивали, что все обойдётся, вечером же игрище будет в школе. Но по тому, как нервно-суетливо вели себя полицаи и немцы, как они расставляли вокруг деревни часовых, засады, кривонивцы догадались, что готовится расправа.А расправа им была назначена страшная: деревню надлежало сжечь, жителей, подозреваемых в связи с партизанами, уничтожить.До вечера Комковы, все вместе, сидели в школьном классе, в том самом, где училась Алена. Потом туда начали сгонять и других людей. А потом и началось…Как все происходило, в какой последовательности, Алена потом никогда не старалась вспомнить. Воспоминания сами врывались в её сознание, обжигая душу, которая болела и ныла и через десять, двадцать и через тридцать лет… Тот кошмар, казалось, ей приснился, а не был в действительности, — не укладывалось в сознании, что это было сделано людьми…Все произошло, когда стемнело. Все, кого собрали в школе, а их там оказалось полдеревни, согнали в один класс. Алена, припав к двери, поняла из разговора полицаев, что окружили всю деревню.— Это они хотят с нами расправиться, — сказала она людям. — Теперь нам отсюда не выйти.— Господи, пошли сюда партизан, скажи им о нас, — начала молиться Серафима, — пусть придут и спасут.И партизаны, будто услышав, пришли в деревню, но небольшой группкой, думая, что там тихо. Засада их пропустила, а в деревне окружили. Бой был короткий и неравный. Согнанные в школу люди радовались, думая, что партизаны в самом деле пришли их выручать. Но выстрелы вскоре затихли.Расправившись с партизанами, каратели подожгли с двух концов деревню. В школьном классе, где находились люди, от пожара было светло, хоть читай. Люди жались друг к другу, женщины плакали. Старый Анис, когда в класс заглянул немецкий офицер, начал просить его:— Вы же христиане, люди. За что же нас казнить надумали?Тут подошёл Грак и скомандовал всем выходить.«Поведут убивать», — догадалась Алена.Все вышли, Алену же Грак оставил в классе, замкнув дверь. Она стояла, растерянная, ничего не понимая, а когда услышала крик матери во дворе, стала бить плечом в дверь, пытаясь открыть её, потом кинулась к окну, рванула на себя раму, оторвала ручку, но рама не сдвинулась с места. Тогда она влезла на подоконник, разбила ногой стекло. В этот миг вошёл Грак.— Не убежишь, зря стекло разбила, его теперь тяжело доставать, — хмуро проговорил он.Алена бросилась к двери, чтобы проскочить мимо него, и тут он схватил её за руку.— Не спеши, туда ещё успеешь. — Блики пожара плясали на его лице, освещали тёмную ямочку на подбородке и глаза — они блестели жадно и страшно. Он перебросил автомат с груди за спину и взял её за вторую руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10