— Она взяла его под руку. — Сейчас мы с тобой совершим пешеходный круиз вокруг озера, а ужинать будем капустными котлетами и чаем без сахара.— Смилуйтесь, Валерия Аврамовна, — с выражением страха на лице взмолился он. — Я же в санатории.Они дружно помахали Зимину и Алене на прощанье и пошли в другую сторону.— Сколько у неё энергии, — похвалил Зимин Валерию. — Вот бы такую жену Цезику.— Неплохо было бы, — согласилась Алена, — только…— Только в возрасте разница? Это не преграда. Разве не так?— Может, — неуверенно ответила она, — и не преграда.— А Цезик в неё влюблён.— Валерия Аврамовна говорила, что он ей в этом ни разу не признался.— Что ж, бывает, признаться действительно тяжело. Как вы считаете, Алена?Она смутилась, почувствовала, что краснеет.— Бывает.— А вы знаете, как у разных народов признаются в любви? Порой очень оригинально. В Новой Зеландии есть одно племя. У них парень приходит к девушке и даёт ей верёвочку с узлами. Девушка, если согласна и юноша ей нравится, развязывает те узелки. А не нравится парень — бросает ему верёвку под ноги. А случается, двум парням девушка нравится, тогда они сходятся и начинают тянуть её за руки каждый в свою сторону. Кто перетянет, тот и победит, тому девушка и достанется.— Ого, — удивилась Алена, — так и руки оторвать могут.— Не оторвут, девушка сама поможет тому, кто ей нравится.Они подошли к танцевальной веранде, где уже звучала музыка и куда сходились отдыхающие, остановились. Алена ожидала, что Зимин пригласит её потанцевать, а он предложил погулять по лесу.Лес был по-весеннему влажный, прохладный и ещё голый. Только-только начали набухать почки на ветках берёз и осин. Но уже посвежела хвоя на соснах, зеленели, как летом, кислица под ёлками и брусничник. А в прогалинах меж деревьев, где на землю падало больше солнечного света, синими брызгами рассыпались подснежники, слабенькие и, как показалось Алене, боязливые. Жили, дрожа за свою беззащитную жизнь, — вот подойдут сейчас эти двое и начнут их рвать и топтать. Жалость к живым цветам у Алены была с детства, и поэтому она их никогда не рвала и не давала этого делать подружкам.— Привет вам, веснянки, — поклонился подснежникам Зимин. Глянул в глаза Алене. — У вас, Алена, глаза такие же синие и красивые, как эти подснежники.— Ну что вы, Аркадий Кондратьевич, — застеснялась она.Он и сам немного смутился, сказал, словно оправдываясь:— Потянуло и меня, простите, на банальность, — замолчал, нахмурился.Что такое банальность, Алена не знала, но догадалась: что-то, видно, не совсем красивое. «Зачем тебе оправдываться, плохого ты ничего не сказал, — подумала она. — Глаза мои и правда синие, как пролески. И слышать это мне приятно».Она и решилась:— Аркадий Кондратьевич, не хмурьтесь, не молчите. Вы все правильно заметили.— Люди, неравнодушные к другим, не всегда умеют сказать им об этом, — проговорил Зимин и взял Алену под руку.Она улыбнулась ему, дрогнула и в его усах усмешка.— А разве вы ко мне неравнодушны? — осмелилась Алена и сжалась: а вдруг он скажет не то, что хотелось услышать? Попробовала перевести сказанное в шутку. — Душа ведь у вас ровно дышит?— Ровно, ровно, — торопливо ответил он, поняв её не совсем удачную попытку поправиться.— Аркадий Кондратьевич, — совсем уже осмелела Алена, — у вас красивые усы, они вам к лицу. А знаете, когда-то мне очень хотелось поцеловаться с усатым. Девчата говорили, что это приятно. И вот на танцах познакомилась с одним усатиком, назначила ему свидание. Он пришёл, да уже без усов.Посмеялись.Чем дальше отходили от санатория, тем гуще и глуше становился лес, он был уже не похож на парк, в границы которого этот лес входил, а на обыкновенный, более того, совсем дикий лес. Окончилась тропинка, они оказались у новой россыпи подснежников. Звуки музыки с танцевальной веранды доносились и сюда, но тихие, приглушённые.Присели на поваленное дерево.— Ваш городок, должно быть, тихий и уютный, — сказал задумчиво Зимин. — И вы его любите?— Люблю. Только он не городом считается, а посёлком городского типа.— По-се-лок город-ско-го ти-па, — растягивая по слогам, насмешливо повторил Зимин. — И что за чиновник придумал такое название? А просто городским посёлком нельзя назвать? Или местечком?Алена повернулась к Зимину, голова её доставала ему только до плеча. Зимин, подумав, что она хочет что-то сказать, тоже повернулся и наклонил голову в ожидании. Алена ничего не сказала, медленно приблизила к нему лицо и, ощутив лбом холодок очков, отшатнулась. Он ласково положил руку ей на плечо, придвинулся ближе.Алена молчала, притих и Зимин, лицо его стало строгим, даже скованным. Алена почувствовала, что в нем исчезли уверенность и непринуждённость, с которой он обычно что-то рассказывал, пояснял. Теперь, обнимая её за плечи, он говорил мало, и то о каких-то пустяках. Алене же хотелось услышать от него слова, важные для них обоих, она волновалась, понимая, что его внезапная серьёзность связана с тем, в чем он хочет открыться. Стараясь унять волнение, Алена заговорила о своём посёлке, о его людях и достопримечательностях.— Алена, — перебил её Зимин, — давайте в воскресенье съездим в город, я покажу вам свою квартиру.— Квартиру?— Чтобы знали, где я живу. За день мы успеем съездить.— Ну что ж, — сказала она, сдерживая дыхание, — съездим.Он взял её руку в свои ладони, держал её, согревая, и по теплу, которое переливалось ей, Алена почувствовала его приподнятость и сама ответно заволновалась. А когда Зимин подвинулся ещё ближе, тесней прижимаясь плечом к её плечу, она вздрогнула всем телом — а может, это качнулись деревья и небо?«Он такой же несмелый, как и я, — догадалась и удивилась Алена, — тоже стесняется… А может, боится? Это же мне надо бояться».— Значит, поедем в воскресенье? — повторил он приглашение.— Воскресенье завтра.— Ах, черт, я и забыл. Не в это, а в следующее.Так они и не открылись друг другу, не сказали то, что хотелось, но и без тех несказанных слов обоим было ясно, что вдвоём им очень хорошо. Возвращались назад под руку, то он брал её под локоть, хо она, и это их смешило.Своим женским чутьём Алена поняла и довольно просто объяснила себе, почему Зимин первым не признался в том, в чем должен был признаться: он боится обещать, не взвесив все, боится быть обязанным сказанному. Не мальчишка же, вот и не бросается словами.Начали попадаться отдыхающие, Зимин не обращал ни на кого внимания, не отвечал на реплики, шёл с каким-то просветлённым лицом и улыбкой под усами. Алена поверила, что улыбка та добрая, крепче взяла Зимина под руку и уже не отпускала.Танцы на веранде были в разгаре. Звучало танго. Среди танцующих они увидели Валерию и Цезика. Она, властно обхватив партнёра, положила голову ему на плечо, а он, чувствуя важность момента, старался выглядеть соответственно — подтянулся, распрямил грудь и выглядел смешным.К Зимину и Алене подошёл Семён Раков, насмешливо хмыкнул, кивнув на веранду:— Гляньте, что за танцы. Шаркают и шаркают ногами. А зачем шаркают? Подмётки только протирают. Не запасёшься обуви на такие танцы. А они все шаркают.Алена была не против потанцевать и ждала приглашения от Зимина, а он не пригласил, потянул за руку, и они отошли от веранды. Возле скамьи, стоявшей в стороне от тропинки, Зимин вдруг остановился, показал на спинку. Алена глянула, но ничего особенного там не заметила.— Верёвочка, — сказал он.— Ага, верёвочка, — увидела и Алена.— Вот я сейчас и проверю, — засмеялся Зимин. — Проверю. — Он взял верёвочку и стал завязывать на ней узелки. — Сделаем так, как женихи из новозеландского племени. — Глаза его светились по-мальчишески озорно и хитровато.Зимин завязал три узелка, спросил, хватит ли.— Ещё вяжите, — ответила Алена и вдруг посерьёзнела, насторожилась, словно то, что она должна была сейчас сделать — развязать узелки, — была не забава, не игра, а решение её судьбы. — Вяжите, да потуже.Зимин завязал ещё и подал ей верёвочку. Она, спрятав за спину руки, какой-то миг смотрела не на верёвочку, а ему в глаза, в которых ещё прыгали озорные чёртики, и он под этим внимательным, вопрошающим взглядом тоже посерьёзнел, перестал улыбаться. Рука с верёвочкой так и оставалась протянутой. Некоторое время они ещё глядели друг другу в глаза, потом Алена медленно отвела из-за спины руку и взяла верёвочку.— Спасибо, — снова заулыбался он.Она развязала все узелки и протянула ему верёвочку.— Спасибо. А верёвочка остаётся у невесты.«Он же так признался мне в любви, — подумала Алена, — и я должна ему чем-то ответить». Она засмеялась — пусть думает, что и для неё это шутка, забава:— Мы как дети, честное слово. — Скрутила верёвочку на пальце колечками и спрятала в кармане пальто.— Это важно, — не совсем понятно сказал он.
В этот вечер перед самым отбоем в комнату к Алене постучал Семён Раков и, получив разрешение, вошёл. Алена и Валерия уже лежали в постелях. Семён сел на стул, опасливо оглядываясь на дверь, — боялся, как бы не вошла дежурная медсестра и не прогнала его.— Не оглядывайся, кавалер, — бросила ему Валерия. — Пришёл, так уж не бойся.— Послушай, Алена, — обратился он к землячке, — ты говорила, что живёшь в Сурове? Да? А в Кривой Ниве не жила до войны? Мне твоя фамилия знакома. Жили когда-то Комковы в Кривой Ниве.— Ой, Семён, жила там, оттуда я.— Вот, значит, угадал. А я из Силич, там до войны жил. А теперь в Братьковичах. Так мы, значит, соседями были. Силичи от Кривой Нивы в шести километрах.— Жила я там, жила, — сказала Алена и села, натянув на грудь простыню. — А после войны ни разу и не была.— Я твоего отца помню. Он же Азара Бурбуля племянник, так?— Ага, племянник.— А Бурбули наша какая-то родня. Выходит, и мы с тобой не чужие. — Семён обрадованно подвинул стул ближе к кровати Алены. — Ты и похожа на Бурбулев род, у них все такие светловолосые. А родители твои с тобой живут в Сурове?— Нигде не живут. Нет их, Семён. Их… — голос Алены дрогнул, — каратели убили.— Вон оно как… — растерялся Семён. — Я же не знал, ей-богу, не знал. Царство им небесное, земля пухом. — Семён торопливо вскинул руку, машинально перекрестился. — А я думал, они с тобой живут.— Из нашего рода одна я осталась.Семён пробормотал что-то, встал, дошёл до порога, остановился, снова заговорил:— А ты знаешь, я тебя, кажется, припоминаю. Девчушка такая с белой косой. Ты с подружками к нам в Силичи перед самой войной на гулянки прибегала. Прибегала, так? И хочешь скажу, с кем ты танцевала? А с Ровнягиным Павлом. С ним ведь? С ним, точно, я помню.— С Павликом, — подтвердила Алена, грустно кивнув головой. — С ним. Мне же тогда и четырнадцати не было.— А больше никто не осмеливался тебя на танцы приглашать. Павла боялись. И я боялся, хоть и старше его был.— Он что, пригрозил вам, чтобы ко мне не подходили?— Ещё как пригрозил. Ты с ним в седьмом училась?— Нет. Он в девятом был.— Хороший хлопец был. Сильный, смелый.— Был, — снова с грустью кивнула головой Алена. — Много их было хороших, и жили б они все, если б не война.Валерия Аврамовна, до этого молча слушавшая их разговор, спросила:— Ровнягин — это не герой-лётчик? Был, кажется, такой?— Нет, тот лётчик — брат Павлика. А Павлик погиб в Будапеште, он танкист был, — ответила Алена, заморгав ресницами, — вот-вот заплачет. Однако сдержалась. — И чего ты на ночь глядя пришёл со своими рассказами? — сердито бросила она Семёну. — Дня тебе не было, что ли? Теперь не засну.Семён виновато развёл руками, неловко топая возле дверей. Хотел, видно, услужить чем-нибудь, чтобы хоть как-то компенсировать причинённую боль. Увидел её туфли, обрадовался:— Я тебе подошвочки укреплю, подметочки подобью. Ты спи, а я утречком принесу.Не дождавшись согласия, вышел с туфлями.— Не засну я теперь, — повторила обречённо Алена, — буду думать про тот страшный день. Ох, и надо было этому Семёну зайти да разговориться…
Зимин и Цезик в это время тоже лежали в постелях и читали. В комнате горела, кроме настенных бра над каждой кроватью, ещё люстра, которую они, ложась, забыли выключить. Надо было бы погасить, да никому не хотелось вставать. Зимин, которого больше раздражал верхний свет, думал, что это сделает Цезик — все же младший, а Цезик надеялся на Зимина, тот ложился последним. Первым кончил читать Цезик, закрыл книгу, выключил своё бра. Зимин ещё немного почитал и тоже щёлкнул выключателем. Так они лежали, подложив под затылок руки, и молча смотрели в потолок, освещённый тремя лампочками светильника.— Малина, а не жизнь, — сказал Цезик, — живи и ничего не делай. Кормят тебя, поят…— И долго бы ты выдержал так, ничего не делая? Трудно без работы нормальному человеку.— А я не боюсь таких трудностей, — похлопал себя по животу Цезик. — Это трудности приятные.Зимин повернулся к нему.— Оно и видно. И как только Валерия мирится с твоим животом?— Мирится, — улыбнулся Цезик и спросил, что Зимин думает о Валерии Аврамовне.— Это в каком смысле ты хочешь знать моё мнение? О возрасте, интеллекте или внешнем виде?— Обо всем вместе. Вообще как о женщине.Зимин спросил:— А что, серьёзные намерения возникли?— Валерия мне нравится, — признался Цезик, — с её помощью я мог бы сделать что-нибудь значительное, а не только газетные заметки да статейки. Она меня вот так взяла, — он сжал кулаки, — и хорошенько встряхнула. И захотелось что-то такое совершить…— Не пойму тебя: то готов лодырничать, ничего не делать, то на подвиги тянет…— Я влюблён в неё.— Поздравляю, Цезарь Тимофеевич.То, что Валерия старше Цезика, обходили и Зимин и сам Цезик.— А правда, она молодо выглядит?— Правда, — согласился Зимин, подумав, что по возрасту Валерия больше подошла бы ему, а не Цезику.Цезик сел, потёр свои залысины, прикрыл простыней живот — видно, все-таки стеснялся его.— Валерия подсказала мне один сюжет. Очень интересный. Годится не на статью, а на…— Роман?— Нет, киносценарий. С детективными элементами. Острый, напряжённый сюжет, он меня уже захватил. Буду писать киносценарий.— И что за сюжет? Из уголовной хроники?— Не буду рассказывать, пока секрет. Такого в кино ещё не было.— Все было, — возразил Зимин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10