Но давайте вернемся к вашим прежним показаниям. Вы сказали буквально следующее: с остальными вы сошли в Бромме с самолета. Все шли молча. В зале прилета вы дождались, пока капитан Нильсен сдаст рапорт, и потом поехали в гостиницу. В машине также никто не говорил, за исключением того, что Гунилла обронила какое-то краткое замечание насчет папки с документацией. В отеле вы сразу же прошли к себе в номер, откуда, в чем я лично сильно сомневаюсь, впоследствии позвонили Гунилле, а затем легли спать. Все верно? Анна прищурилась, немного подумала и осторожно кивнула.
— Со своими коллегами ни о Гунилле, ни о чем-либо другом вы не говорили вплоть до того момента, когда днем позже здесь закончился ваш первый допрос. Ведь, судя по вашим словам, никто из вас не воспринял историю странного пассажира всерьез. Вы согласны?
Она снова неуверенно кивнула.
— Насколько я понял, в тот вечер в отеле вы вообще не встречались с капитаном Нильсеном и не разговаривали с ним ни о чем. Так?
Было заметно, что Анна никак не может понять, куда клонит комиссар, и это ее волнует. Вид у нее стал чрезвычайно сосредоточенный. Она опять кивнула.
— В таком случае вы не могли знать, что в ту ночь в виде исключения самолет не был заперт. И когда вы пришли в аэропорт около пяти часов утра, это, по-видимому, вас сильно удивило?
— Да, но все это не так, я же там не была…
— Хорошо, тогда скажем так: если бы вы там были, это бы вас удивило?
— "Если", "если ", «если», сплошные "если ", так можно сказать что угодно…
— И на следующий день вы ни с кем не обсуждали того, что произошло?
— Я же вам уже говорила, что не поверила этому пассажиру, да и все мы лишь смеялись над ним. Я не имею никакого отношения к этой истории, так что же тут обсуждать? О том, что происходило той ночью в гостинице или аэропорту, я не имею ни малейшего представления.
Йеппсен пристально посмотрел на нее. Она, казалось, обрела свою прежнюю уверенность. Комиссар достал магнитофон, поставил его на стол и включил. Сначала раздался голос Йеппсена:
— И вы никого конкретно не подозреваете?
Последовал ответ Анны:
— Нет, это мог сделать кто угодно. Голос Йеппсена:
— Наверное, все же вы имеете в виду прежде всего экипаж, включая сюда и вас? Не каждый имел возможность ночью проникнуть в самолет.
Голос Анны:
— Нет, каждый, по крайней мере той ночью. Ведь машина была не заперта.
Йеппсен выключил магнитофон и посмотрел на девушку. Она была смертельно бледна. Расширившимися от ужаса глазами она, не отрываясь, смотрела на магнитофон. Йеппсен перекрутил пленку немного назад и снова включил:
— Нет, каждый, по крайней мере той ночью. Ведь машина была не заперта.
— Ведь машина была не заперта. Ведь машина была не заперта… Машина была не заперта… Была не заперта…
Комиссар остановил пленку.
— Ну, что скажете, Анна? Откуда вы могли знать, что машина не была заперта, если вы не были там той ночью? Если вы не подходили к самолету в тот момент, когда думали, что он должен быть заперт?
Она сидела молча, впившись пальцами в подлокотники кресла, и как будто окаменела. Взгляды всех присутствующих были прикованы к ней.
— Вы убили фрекен Хансен, поскольку она обнаружила то же, что и Гунилла, а Матиессена вы убили потому, что он видел вас в саду у «Hotel Royal»с человеком, поставлявшим вам наркотики, — он видел, как тот что-то передал вам. То, что со стороны пенсионера Матиессена было бы просто безобидным наблюдением, могло стать опасной уликой против вас, если бы он оказался детективом. А вы ведь думали, что он детектив и узнал о вас нечто такое, чего не должен бы был знать. И поэтому вы убили его, не так ли, фрекен Анна?
— Нет, нет, это все неправда, вы лжете! У вас нет никаких доказательств.
— Тогда откуда вы знали, что самолет не был заперт? Откуда вы об этом узнали?
— Мне сказал Нильсен. Теперь я вспомнила, он рассказал мне, что, когда сдавал рапорт, попросил не запирать машину, потому что…
— Это неправда…
Нильсен весь подался вперед, но Йеппсен остановил его жестом.
— Значит, вы утверждаете, фрекен Анна, что вы знали о том, что самолет не заперт, поскольку вам об этом рассказал капитан Нильсен?
— Да.
Казалось, она снова уже полностью овладела собой и к ней вернулась обычная спокойная уверенность.
— Да, это он рассказал мне. Почему бы вам не спросить у него самого? Именно он попросил не запирать машину. Спросите же у него!
— Когда он это вам сказал? Она улыбнулась:
— Когда мы приземлились в Копенгагене. Теперь я точно помню. Он еще заметил, как это приятно, когда воздух в машине свежий. Он сказал, что попросил не запирать самолет на ночь, чтобы он мог хорошенько проветриться. Признаться, в тот момент мне это показалось довольно странным, но я не придала этому значения и потом об этом не думала. Но узнала — именно от него, он сам мне сказал.
— Вы настаиваете на этом?
Она откинулась в кресле и снова улыбнулась:
— Да, и, думаю, вам бы следовало спросить у Нильсена, почему он не хотел, чтобы машину запирали на ночь. Вам это не кажется странным?
Йеппсен перегнулся через стол и взглянул девушке прямо в глаза.
— Анна, все это — неправда. Все, что вы рассказываете тут, — мерзкая, наглая ложь с первого и до последнего слова.
— Нет, это правда.
— Кари и Кок и не подозревали, что машина была не заперта.
— Да, но Нильсен сказал об этом, когда…
— Сам Нильсен тоже не имел об этом ни малейшего представления.
Видно было, что ею снова овладел страх.
— Но ведь он сам попросил об этом в аэропорту, мы все видели, как он подходил к служащему и…
— Он говорил с ним вовсе не об этом. Да вы и не могли ничего слышать. Повторяю: капитан Нильсен не знал, что той ночью с двенадцати до шести машина не была заперта, — он не имел ни малейшего представления об этом.
Анна молчала, и Йеппсен продолжал:
— Самолет не был заперт потому, что отвечавший за это служащий в Бромме просто-напросто забыл его запереть.
Анну начала бить мелкая дрожь; лицо ее покрыла смертельная бледность, она забормотала:
— Нет, нет, этого не может быть, это неправда…
— Хотите взглянуть на протокол, составленный шведской полицией?
Она вся съежилась и отрицательно покачала головой. Некоторое время она сидела молча, глядя в пол прямо перед собой, потом просто, как будто речь шла о самой обыкновенной вещи, спросила:
— Труп убрал Нильсен?
— Да, убрал Нильсен. А вы убили ее. Так?
Анна слегка качнула головой, подняла ничего не выражающие глаза на комиссара и кивнула снова, на этот раз увереннее:
— Я должна была, мне пришлось сделать это, хотя тем самым я и ставила крест на своем желании отомстить Гунилле. Никто из нас теперь не может ей отомстить. Она нашла деньги и должна была умереть. У меня не было другого выхода, как только убить ее.
На всех лицах было написано отвращение, но Анна, как будто не замечая этого, продолжала:
— Я не хотела ее убивать, но она сама виновата. Жаль, конечно, что она умерла вот так, не дав нам насладиться победой над ней.
Анна говорила странным монотонным голосом, как будто в каком-то трансе:
— Ведь правда, жалко? А зачем было этим двоим, Матиессену и Хансен, быть такими любопытными? Жаль, конечно, что им тоже пришлось умереть, но что мне было делать?
Когда в кабинет вошли полицейские, чтобы увести ее, она сама встала им навстречу. Уже в дверях она обернулась и, обращаясь к бывшим коллегам, сказала:
— Простите меня, простите, что я помешала вам всем отомстить, но я не могла ничего сделать. Гунилла мертва. А я… Я так страшно устала, никогда в жизни еще я так не уставала.
На прощанье Анна снова горько улыбнулась, как бы давая всем возможность в последний раз полюбоваться своими восхитительными зубами. Дверь за ней захлопнулась.
За окном уже начало светать. Капитан Нильсен рывком поднялся.
— Никто не будет возражать, если я пойду. Я дольше не могу задерживаться, мне надо домой, жена ждет…
Йеппсен пожал ему руку, и капитан вышел из кабинета.
Громкое всхлипывание заставило комиссара обернуться и взглянуть в сторону двух оставшихся еще в комнате членов экипажа.
Кари, закрыв лицо руками, горько рыдала; Кок с недоумением смотрел на плачущую девушку.
Раскачиваясь из стороны в сторону, она твердила:
— Это ужасно, ужасно, отвратительно, это… Йеппсен попытался было ее успокоить, но тщетно.
— Послушайте, Кари, вам сейчас надо взять такси и ехать домой.
Но она только всхлипывала и отрицательно качала головой.
— Кари, держи… — Кок кинул ей на колени связку ключей. — Садись в мою машину и подожди меня там, я сам тебя отвезу.
Она кивнула, благодарно улыбнулась и, прежде чем выйти, бросила на него влюбленный взгляд.
— Что в действительности навело вас на мысль, что это Анна?
Йеппсен усмехнулся:
— Я ведь уже говорил. Гунилле надо было любой ценой заставить преступника поверить, что она спит, а самой в это время иметь возможность наблюдать за ним. И, как я уже сказал, всю эту комедию она могла разыграть только для одного человека — для Анны.
— И последний вопрос. Матиессен был обычным пенсионером или все же детективом?
Йеппсен вновь улыбнулся:
— Пенсионером по состоянию здоровья. Плохое сердце. А что, он показался вам таким умным, что вы приняли его за одного из наших людей?
Кок едва сдержал смешок:
— Ладно, если хотите, можно и так сказать.
— Ну что ж, я польщен.
— Тогда мне остается только еще раз поздравить вас с тем, что дело окончено — наконец-то окончено.
Йеппсен слегка поклонился:
— А я со своей стороны должен поблагодарить вас за столь любезное сотрудничество. Вы оказали мне большую помощь.
Кок в свою очередь наклонил голову:
— Рад был бы встретиться с вами еще раз!
— Боюсь только, что ждать придется слишком долго. Тан что придется уж вам, видно, довольствоваться лишь надеждой на встречу — тем более что в следующий раз она может несколько разочаровать вас.
Кок не нашелся, что ответить, и улыбнулся:
— Два — один в вашу пользу.
— Правда, есть еще вариант, что меня переведут работать на таможню. В таком случае наша встреча доставит мне особое удовольствие. Три — один в мою пользу. Что ж, прощайте.
Кок перекинул через локоть форменный плащ и направился к двери.
— Господин Кок, еще одно маленькое замечание, если позволите. В дверях не заденьте своим плащом о косяк.
Кок остановился, однако не обернулся, а комиссар прибавил:
— У вас в кармане бутылка, она ведь может разбиться.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18