«Трудится он, когда ничего не делает, ничего не делает, когда трудится. Бодрствует во сне, спит бодрствуя, с открытыми глазами, опасаясь ночного нападения Колбас, исконных своих врагов. Смеется, когда кусается, когда кусается — смеется. Купается на высоких колокольнях, сушится в реках». Хохоту было…
— Это же Постник, — улыбнулся Платон. — Это не о боге, а о Постнике.
— Я тоже помню! — повеселел Федор. — «Если Постник сморкается — это соленые угри, если дрожит — это огромные пироги с зайчатиной, если чихает — это бочонки с горчицей». Надо же, — удивленно повертел он головой, — как все хорошо запомнилось. Анкл, может, хоть ты, наконец, нам скажешь, кто такой Постник?
— А также, кто такие — Мухолов, Живоглот, Брюльфер, Алькофрибас, — грустно перечислял Веня.
— Это имена из родословной великана и обжоры Пантагрюэля, сына Гаргантюа, — охотно объяснил Платон, и вдруг, неожиданно для себя, все вспомнил! — Гаргантюа был повелителем Утопии, когда ему исполнилось пятьсот двадцать четыре года, у него родился сын Пантагрюэль, огромный и тяжелый ребенок…
— А Панург? Помнишь Панурга? — Федор положил на стол руки и подался к Вениамину.
Платон посмотрел на братьев, удивленный их детской неприкаянностью и нервическим отчаянием в голосе.
— Еще бы не помнить! Как говорил отец — это классика: «Панург с детства страдал ужасной болезнью — отсутствием денег».
Они засмеялись, толкая друг друга.
— И ему… «ему были известны шестьдесят три способа добывания денег!.. — давился смехом Вениамин, — из которых самым честным являлась обыкновенная кража».
— Когда Федору исполнилось шесть лет, Богуслав подарил вам опасную игрушку — Большой Шантельский Арбалет, как он это называл, — грустно улыбнулся Платон.
— Я помню! — кивнул Федор. — Отличная стрелялка — типа лука, но с пружиной. Нажимаешь на кнопочку — шлеп!
— И что мы с ней делали? — улыбаясь, поинтересовался Веня.
— Перестреляли всех птиц в округе, — вздохнул Платон. — Но не все так грустно. Я думаю, вы до сих пор помните греческий.
— Чего? — нахмурился Федор.
— Я сказал, что ты немного знаешь греческий. Как будет «крепыш»?
Федор смотрел, не понимая. Веня толкнул его локтем.
— Эсфен, — сказал он. — А Карпалим — это стремительный.
— Колбасорез и Сосискокромс смешнее! — перебил его Федя.
— А Подлив, Брюквожуй, Сардин-Гарнир? — заходился хохотом Веня.
— А Гимнаст — это тоже из этой книжки? — поинтересовался сквозь смех Федор.
— Да, он сопровождал Пантагрюэля в плавании и в сражениях, — кивнул Платон, чувствуя, что больше всего ему хочется, чтобы братья стали малышами и он, как когда-то, посадил бы племянников к себе на колени и хотя бы на несколько минут завладел их воображением до открытых от изумления ртов, до рабского обожания в глазах.
— И меч Гимнаста в книжке назывался «Поцелуй-меня-в-зад»? — Веня не мог унять нервический хохот. — Я думал, что отец издевается, когда показывал на Гимнаста в саду и спрашивал: «Где твой меч, Гимнаст? Где твой „Поцелуй-меня-в-зад“? Ты поменял его на грабли?»
Платон застыл, утопив сердце в печали воспоминаний. Почему-то никогда не приходило в голову, что его садовник Гимнаст называется так не только оттого, что в юности был известным гимнастом, а как оказалось, Богуслав из-за книги о толстяках так назвал подобранного им калеку, выброшенного из спорта! Он надеялся на пожизненную собачью преданность хромого калеки, но Гимнаст попросился приживальщиком к Платону в Ленинград, когда братья рассорились.
«Неблагодарная свинья! — кипятился тогда Богуслав. — Я подобрал его, запойного, на улице, и что получается? Отожрался, отоспался — и бежать от меня? Никогда больше не поверю тощим!»
— Точно, — кивнул Платон, чувствуя, что сейчас расплачется. — Он… Богуслав всегда доверял толстякам больше…
— Ну да, а вообще толстяки появились на свет оттого, что Каин убил Авеля, так? — ехидно поинтересовался Федор.
— При чем здесь Каин и Авель? — опешил Платон.
— Это все из-за кизила, — объяснил Вениамин. — В той книжке написано, что после братоубийства случился необыкновенный урожай кизила, отец так говорил, и все, кто мог, обожрались этой ягоды и распухли в разных местах. А кто распух равномерно, от того и родились потом великаны.
— Хурали родил Немврода, — кивнул Федя.
— А Немврод родил Атласа, подпиравшего плечами небо, чтобы оно не упало, — подхватил Платон и добавил: — Видите, и от больших толстяков бывает прок.
— Анкл, — осторожно поинтересовался Вениамин. — У тебя что, с отцом была одна книга на двоих?
— Нет, — сказал Платон, справившись наконец с комком в горле, — я прочел эту книгу не очень давно и, скажу вам честно, с годами мне все больше кажется, что одной такой книги некоторым людям вполне достаточно для осознания сущности жизни.
— А мы на тему осознания жизни, — сказал Веня, — как раз кое-что припасли.
Он пошел в коридор, притащил рюкзак, долго рылся в нем, потом выудил длинную бутылку с узким горлышком, заткнутую самодельной пробкой.
— Неси стаканы, Тони.
— Что это?
— Ракия. Отличная штука. Не сразу шибает, а погодя. Успеем поговорить в сознанке.
— Нет, ребята, спасибо, но я не пью крепкие спиртные напитки.
— Это не напиток. Это ракия. И мы не собираемся ее просто так пить, да, Федька?
— Да. Мы будем пить ее на конкретную тему. Мы будем отца поминать. И ты, Тони, будешь последним…
— Не обзывай дядю Тони, он и так не в себе, — заступился за Платона Веня.
— Я хотел сказать, что он будет последним козлом, если не выпьет за помин отца.
— Вот и не обзывай. Он выпьет, да, Тони?
И Платон сделал совершенно зверский глоток из высокого бокала богемского стекла.
Восстановив дыхание, он обратил внимание, что пробка из бутылки обернута какой-то не очень чистой тряпицей.
— Старик в гостинице подарил, — заметил его интерес Веня. — Он сам делал ракию. Мы попробовали, пока у самолетов маялись, чтобы зря ее не тащить, и одобрили.
— Класс, — кивнул Федор. — Теперь за поминки души. Давай стакан, Тони. Что ты в него вцепился?
— А перед этим за что пили?
— За помин тела. Ты видел его мертвое тело, Тони?
— На фотографии, — тихо сказал Платон.
— Впечатляет, да? В такой позе помереть любому можно пожелать! Ты что, не согласен?
— Согласен, — кивнул Платон и подвинул свой бокал.
Третью пили за то, чтобы Богуслав Матвеевич Омолов попал в хорошую компанию. Потом Платон ничего не помнил, пока не обнаружил себя у входной двери, таращившимся в глазок.
Звонили долго и настойчиво.
— Кто там, Тони? — крикнул один из братьев из комнаты.
— Большая красная голова, — честно ответил Платон, держась за дверь.
Красное пятно отплыло в сторону. Физиономия женщины, уродски.удлиняясь, приблизилась кошмаром, и Платону стало страшно, что между этим ужасом и его зрачком только стеклышко. Он отпрянул.
— Откройте, это Аврора.
Пока открывал замки, Платон вспомнил, кто такая Аврора.
— Я принесла шлем, — она вошла в коридор, держа под мышкой приплюснутый и изрядно ободранный красный шлем.
— Это Аврора, она принесла шлем, — доложил Платон, возвращаясь к столу.
— А теперь — за любовь! — По столу к нему медленно двигалась рюмка. Чтобы убедиться, что в глазах не двоится, Платон потрогал бутылки на столе. Две. Одинаковые и уже пустые.
— Думаете, он там будет любить? — засомневался Платон.
— А что ему еще остается на том свете делать с таким членом? — логично заметил Федор.
Потом вдруг Платон обнаружил себя на улице. Белесое небо опадало клочьями тумана и путалось под ногами.
— У вас всегда тут так светло по ночам? — поежился Веня. — Ночь должна быть темной.
— Это смотря для чего, — заметил Платон, собираясь объяснить, как восхитительно бродить по городу в молочной воде разлившегося по асфальту неба, с утопившимися в ней фонарями, но вдруг не смог подобрать слов. — Все фонари утопились, — захихикал он.
— Зря мы его так напоили, — донеслось издалека, как сквозь вату в ушах. — Он не сработает.
— Сработает. Видел, как он сделал это с закрытыми глазами?
— Так то же вблизи. А там неизвестно, с какого расстояния стрелять придется.
— Кому стрелять придётся? — насторожился Платон. — Я не умею стрелять! Вы меня не за того принимаете! Я всю жизнь был бухгалтером, средненьким таким, благоразумным бухгалтером.
— Видишь? Отлично соображает и отвечает за слова!
Платон очнулся в самолете. Голова раскалывалась. Он осмотрел небольшой салон, насчитал всего по шесть иллюминаторов с каждой стороны и, обмирая внутренностями, растолкал всхрапывающего Веню.
— Куда мы летим?
— Все нормально, анкл Тони. В Ялту летим. Расслабься.
Кроме них троих в салоне было еще два человека. Они спали, укрывшись с головой пледами.
— Что же это творится, как же так можно?.. Я запер квартиру?
— Запер, Тони, иди поспи.
— А сигнализацию включил?!
— Нет. Там кошелка твоя осталась убирать.
— Кошелка? Ах да, эта женщина… Господи, надеюсь, она не тронет аппаратуру…
— Она сказала, что все вытрет и вычистит.
— Мне нужно позвонить.
— Позвони, Тони.
Платон обшарил свои карманы. Потом — сумку у ног спящего Федора. С недоумением несколько секунд разглядывал огромный пистолет со странно длинным дулом, потом опять зарыл его в полотенце. Телефон лежал в наружном кармане сумки. Платон чуть не взвыл от досады: это был не его аппарат! Значит, номер с нажатием пятерки не пройдет. А наизусть он, конечно, его не запомнил! Только было он собрался бросить телефон на пол и растоптать его от досады (краем сознания отмечая, что раньше подобных нервных срывов у него не замечалось), как телефон тихонько тренькнул у него в руке.
— Але! — осторожно произнес Платон. — У аппарата.
— Платон Матвеевич, не нервничайте, пожалуйста.
— А кто вам сказал, что я нервничаю? — стараясь успокоить задрожавшую нижнюю челюсть, удивился Платон.
— Сядьте в кресло. Не туда! — вдруг приказал голос, когда опешивший Платон начал было устраивать свой зад рядом со спящим Вениамином. — Сядьте через проход. Я вас слушаю.
— Вы меня слушаете?.. Но это же вы позвонили, я ничего не понимаю!
— Нет, Платон Матвеевич, это вы искали телефон, чтобы позвонить нам.
— Кому это — нам? — подозрительно прищурился Платон, привстал и оглядел салон самолета.
— Нам, то есть Коле Птаху. Расскажите о своих проблемах.
— Это у вас проблемы, а не у меня. Почему вы не дали задержать братьев, когда они разбили машину? Что это за игры такие? Вы доиграетесь!
— К делу, Платон Матвеевич.
— А я давно в деле. Я говорил, что пристрелил кошку? Говорил?
— Попали?
— В глаз! Зажмурившись. Это, наверное, у меня от страха получилось. А теперь я лечу в Ялту, чтобы убить Пряника.
— Пряника?
— Нет, постойте. Может быть, Пончика, я не уверен.
— Вы не волнуйтесь, Платон Матвеевич.
— Как же мне не волноваться! — Платон опять вскочил, уже твердо уверенный, что разговаривающий с ним человек находится рядом в салоне. — Вы должны принять меры! Мои племянники почему-то вбили себе в головы, что я суперкиллер! Кошка на дороге под ногами — это одно, а охраняемый человек в гостинице — это совсем другое! Да если я начну палить из этой страшной штуковины, которую они держат в сумке, то могу ранить массу народа!
— Мы что-нибудь придумаем. Вспомните, пожалуйста, гостиница точно в Ялте?
— А вот не поручусь! Я не могу ничего толком вспомнить, потому что меня напоили. Прошу вас, снимите нас с самолета в аэропорту и арестуйте! У меня нет визы на Украину. Арестуйте хотя бы меня одного, раз уж вы решили не трогать моих племянников!
— Платон Матвеевич. Мы сделаем так. В аэропорту вы сядете в машину…
— В вашу машину? — перебил Платон.
— Вы сядете в машину с племянниками, поедете к гостинице, в нужный момент возьмете предложенное оружие…
— И сдамся первому же милиционеру?
— Нет. Возьмете оружие. И когда вам покажут объект, выстрелите в воздух. Один раз. Запомнили?
— Один раз, запомнили… — пробормотал Платон, еще не веря в услышанное. — Но как же?.. Гудки в трубке.
— Это невозможно, — подвел итог Платон. Прошел, шатаясь, в хвост самолета, внимательно осмотрев укрытых с головой пледами попутчиков. Потом раздвинул малиновые шторки и обнаружил за ними дремлющего на стульчике настоящего стюарда в белом и с бабочкой из того же малинового материала, что и шторы.
— У вас есть ракия? — строго поинтересовался Платон.
Стюард молча протянул плоскую бутылочку коньяка. Осмотревшись и не обнаружив ничего, куда можно было бы налить коньяк, Платон поделил его на глотки из горлышка.
На шестом глотке он добрел до кресла рядом с Федей и с облегчением привалился к его плечу своим.
Дорога к Ялте сияла солнцем и прозрачным обжигающим небом. Платон пришел в себя на шоссе. Он лежал на заднем сиденье довольно большого автомобиля, братья сидели впереди, вел Федор. Судя по количеству децибел, которые долбили по мозгам из невидимых колонок, спрашивать о чем-то племянников было бессмысленно, Платон осторожно сел и стал смотреть в окно, отслеживая все попадающиеся на пути рекламные стенды и дорожные указатели.
— «На Харькив», — удрученно прочитал он вслух. — Что происходит?..
Осторожно ощупав голову, Платон убедился, что она не раздулась в несколько раз, как ему показалось, когда он сел, и из ушей ничего не свисает.
Братья заметили, что Платон проснулся, и выключили музыку. Платон удивился: стало очень тихо, и звук вылетающих из-под колес камушков резал по мозгам скрежетом куда более неприятным, чем только что громкие ударные.
— Тони, — повернулся к нему Веня, — ты чем охлупляешься?
— Охлупляюсь?.. Ну, чем я могу охлупляться, Дайте подумать… Сдаюсь.
Что-то неприятно давило в левую ягодицу. Повозившись, Платон вытащил из-под себя пустую плоскую бутылку из-под коньяка и обнаружил, что брюки и сиденье мокрые.
— Я разлил коньяк, какая жалость! — понюхал бутылку Платон.
— Нет, Тони, до этого не дошло. Не огорчайся так. Коньяк ты весь выпил, а штаны просто обоссал, — утешил его Федор.
— Как?.. Что?.. — обомлел Платон.
— Извини, Тони. Мы сунулись в пару бутиков по дороге, чтобы сменить тебе штаны, но ничего не вышло, — виновато сказал Веня.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7