— И во сколько вы оцениваете пропажу? — спросил следователь.
— Точно сказать не могу. Папа считает, что сейчас это стоит тысяч шестьдесят, не меньше. А ему можно верить.
— Он что, ювелир?
— Директор универмага.
Воеводин кивнул. Лене показалось, что он усмехнулся. И вероятно, историю с завещанием поставил под сомнение.
«Ох, надо ли было вызывать милицию? — подумала она. — Наверное, будут допрашивать папу, наводить справки и так далее, и тому подобное. А у него давление».
— Следов взлома не обнаружено, — доложил следователю эксперт-криминалист. — Скорее всего, дверь открывали ключами.
— Но откуда у воров наши ключи? — удивилась Лена.
— Не знаем, не знаем, — задумчиво протянул Воеводин.
Лене опять показалось, что он ей не верит. И снова пожалела, что заварила всю эту кашу.
— Когда вы вернулись с концерта, в каком виде нашли квартиру? — задал ещё один вопрос Воеводин. — Может, заметили что-нибудь подозрительное?
— Ничего подозрительного мы не заметили, — сказала Лена. — Все было на своих местах.
Следователь принялся составлять протокол осмотра места происшествия, набросал схему квартиры.
Раздался звонок в дверь — это вернулся оперуполномоченный уголовного розыска Богданов. По его лицу следователь понял, что вернулся он с пустыми руками.
На прощание Воеводин протянул хозяевам листок бумаги.
— Вот мой служебный телефон. Если что припомните — звоните.
— Конечно, конечно! — пообещала Лена.
— А когда у меня появятся вопросы, я приглашу вас к себе.
Оставшись вдвоём, Ярцевы долго молчали. Лена вдруг почувствовала невероятную усталость. Она свалилась в кресло и обхватила голову руками.
Глеб стоял у окна, глядя вниз на отъезжающий «рафик» с мигалкой на крыше. Жена почувствовала в его позе укор себе. И расплакалась — это была разрядка нервного перенапряжения. Ей стало нестерпимо жалко себя, отца. Отца даже больше.
— Пропади они пропадом, эти бриллианты! — всхлипывая, проговорила Лена.
Муж сел в кресло напротив, положив подбородок на сцепленные кисти рук. Он словно говорил: ведь предупреждал…
Часы показывали четверть третьего ночи.
А в машине, возвращавшейся в горуправление внутренних дел, Богданов рассказывал следователю о том, что ему удалось выяснить у соседей. Никто из них не видел, чтобы к Ярцевым заходили посторонние, когда хозяева были на концерте. И вообще не заметили подозрительных людей ни возле дома, ни в подъезде.
— И Король оплошал, — вздохнул Воеводин. — След не взял.
Васильев сконфуженно хмыкнул.
— Не думаю, чтобы эта Леночка не похвасталась перед кем-нибудь своими драгоценностями, — сказал эксперт-криминалист. — Такого не бывает. Женщина есть женщина. Вы верите, что действительно наследство? — спросил он у следователя.
— А зачем ей врать? — ответил Воеводин. — Проверить не трудно. Меня сейчас занимает другое. Я почти уверен, что похититель знал о существовании драгоценностей. Вероятно, тщательно готовился к краже.
— Похоже, что так, — согласился Баранчиков. — Ключи… Потом, ему было известно, что в этот вечер Ярцевы поедут на концерт.
— Обратите внимание, — сказал оперуполномоченный уголовного розыска, — он больше ничего не взял из квартиры. А там было чем поживиться. Хотя бы радиоаппаратура.
— Тысяч на десять, не меньше, — подтвердил эксперт-криминалист.
— Больше! — сказал следователь.
— И откуда столько добра? — покачал головой кинолог Васильев. — Ведь они совсем молодые. Мой пацан давно просит хотя бы самый дешёвый магнитофон, а я не могу себе позволить.
— Ты же не директор универмага, — усмехнулся Баранчиков.
— Ярцев, Ярцев, — вспомнил Богданов. — Не папаша ли этого Глеба? Ну, начальник облсельхозтехники? — спросил он у Воеводина.
Тот пожал плечами и задумчиво произнёс:
— Ох, чует моё сердце, придётся поломать голову с этим делом.
Глеб проснулся в начале одиннадцатого. Он даже не слышал, как ушла жена. Сон у Глеба был чуткий. Его всегда раздражал по утрам скрип дверей, возня Лены у трельяжа. А тут — не помнит ни звука.
Легли они в четыре часа, и Глеб словно провалился в бездну.
В спальню лился яркий солнечный свет. В комнате стоял запах французской туалетной воды.
Глеб босиком пошёл в ванную комнату. Привычка ходить по дому босиком осталась с детства.
Чувствовал он себя разбитым после кошмарной ночи. Полез под душ, пуская попеременно то горячую, то холодную воду — это всегда отлично помогало.
Действительно, контрастный душ взбодрил тело. Но на сердце было скверно. Он вспомнил объяснение с работниками милиции. Ощущение — словно тебя увидели голым…
Глеб сварил крепчайший кофе, с трудом проглотил холодную котлету без хлеба и с удовольствием убрался из квартиры — тянуло скорее на люди.
Выйдя на улицу, он зажмурился от ослепительного сверкающего снега. Дорога — словно каток. Глеб решил не выводить машину — гололедица, ещё вмажут по его новенькой «Ладе».
В университет он поехал на городском транспорте. И сразу пошёл в библиотеку.
Люся Шестопалова за столом выдачи зарумянилась при виде Глеба, заулыбалась (он уже привык к обожанию) и протянула ему книгу и две тоненькие брошюрки.
— Вчера весь день пролежали, — с укоризной сказала библиотекарша. — Сделали заказ, а не пришли.
— Эх, знал бы, что на выдаче вы, обязательно пришёл бы! — одарил её улыбкой Ярцев и вручил японский календарик с лукаво подмигивающей девицей: Люся коллекционировала карманные календари.
Она смутилась ещё больше, горячо и бессвязно поблагодарила за подарок.
Он нашёл свободный столик в читальном зале, углубился в чтение, но сосредоточиться не мог — все время прокручивал в голове ночное событие. Обрадовался, когда на его плечо легла чья-то рука.
— Покурим?
Это был Аркадий Буримович, аспирант кафедры философии.
— Айда, — поднялся Ярцев.
В курительной комнате стояла холодина: форточка была открыта настежь. Глеб достал «Космос», и Аркадий тут же полез за сигаретой. Он, как персонаж из пьесы Островского «Без вины виноватые», курил один лишь сорт — чужие…
— Ну что, румяный мой философ? — шутливо спросил Глеб.
— Да так как-то все, братец историк, — в тон ответил Буримович словами из «Ревизора».
Он был небольшого роста, кругленький, с распадавшейся посередине головы пышной шевелюрой и розовыми пухлыми щёчками. По его виду нельзя было подумать, что он занимается такой серьёзной наукой. Разве что умные пытливые глаза за сильными линзами очков.
Болтать с ним — одно удовольствие. Аркадий чуть ли не каждый день делал очередное открытие — гениальное, как он выражался. Однако оно жило недолго: его или быстро опровергали, или же выяснялось, что подобная идея давно была высказана кем-то другим.
Если этого толстяка что-нибудь увлекало, то он непременно стремился зажечь кого-нибудь ещё. Кто попадётся под руку.
Сегодня это был Ярцев.
— Слушай, старик, это грандиозно! — теребя Глеба за рукав пиджака, горячо начал Аркадий. — Я понял…
— С какого конца есть сваренные всмятку яйца? — сыронизировал Глеб.
— Не скалься! — не обиделся Буримович. — Ну, вот скажи мне, почему неистребим шабашник?
— Проще пареной репы. Налево больше платят.
— Фу! — поморщился Аркадий. — Рассуждаешь как обыватель. А тут политэкономия! Целая научная система!
Глеб улыбнулся.
Приняв улыбку Глеба на свой счёт, Буримович покачал головой:
— Я серьёзно, старик.
— Давай, давай, я слушаю, — сказал Ярцев.
— Понимаешь, шабашничать экономически выгодно, — стал развивать свою мысль Аркадий. — Смотри, — он начал загибать пальцы. — Строитель какого-нибудь СМУ из каждой заработанной десятки отдаёт государству в виде налога и других удержаний — на содержание управленческого аппарата, армии, милиции, на здравоохранение, образование и прочее — определённую сумму. Скажем, рубля три…
— Ну, а как же иначе?
— Верно, все это надо, — согласился Буримович. — И что же? В результате, работая в государственной системе, строитель получает на руки, допустим, семь рублей из десяти. А шабашник? Армию он не содержит, милицию
— тоже, больницы, школы… В больницу же ходит, как и мы, детей своих учит бесплатно! Заметь, на мои и твои деньги! Выходит, что десятка, которую он получает у частника, остаётся целёхонькой. Да плюс ещё те рубли, которые он должен был отдать врачу и учителям своих детей. То есть он получил все тринадцать целковых за тот же труд, который потратил бы на государство.
— Ты хочешь сказать, эти три рубля он украл из общественного фонда? — проявил знание предмета Глеб.
— Скажем — вocпoльзовался, — пoпрaвил Аркадий. — А я хочу сказать насчёт этого общественного фонда потребления. Видишь ли, старик, по моему глубокому убеждению, тут у нас перегиб. Так сказать, забегание вперёд. За счёт общественных фондов выплаты и льготы населению выросли с тысяча девятьсот сорокового года почти в двадцать раз. С двадцати четырех рублей до четырехсот семидесяти пяти на душу населения. Вникни!
— Это же хорошо, — сказал Глеб.
— Сам рост — да, — кивнул Буримович. — Но вот как происходит распределение? И потом, нужно ли продолжать этот курс? Не забывай, что основной принцип социализма — каждому по труду. Однако принцип этот, увы, соблюдается далеко не всегда. Например, построили дом, как сейчас говорят, с улучшенной планировкой. Очередь в исполкоме подошла для академика и шофёра. Оба получили одинаковые квартиры. Справедливо?
— Демократия…
— Погоди! — остановил собеседника жестом Буримович. — Общественная значимость, вклад обоих разве равен?
— Нет, — согласился Глеб.
— Вот именно! Принцип — каждому по труду — нарушен! Более того, уменьшается степень непосредственного стимулирования. Зачем какому-нибудь изобретателю ломать голову, не спать по ночам, проталкивать на нервах свою идею, если он за свои муки получит такую же квартиру, путёвку в такой же дом отдыха, что и безынициативный коллега? Горишь ты на работе или делаешь её тяп-ляп, все равно получаешь те же блага из общественного фонда потребления.
— Ну и что же ты предлагаешь? — спросил Глеб.
— Сократить общественные фонды потребления! — рубанул воздух рукой Аркадий.
— Позволь, позволь, — возразил Ярцев. — Это одно из важнейших достижений нашего общества! Бесплатное лечение — а значит, доступное всем, понимаешь! А жильё? Копейки…
— А зачем? — с вызовом спросил философ. — Объясни, почему за жильё установлена символическая плата?
— Потому что это одна из основных потребностей человека! Как хлеб! Как одежда! Их должны иметь все. Умные и не очень, здоровые и больные, многодетные и одинокие.
— Позволь, позволь! — распалился Аркадий. — Я не спорю, квартиры должны иметь все. Но вот какие — это вопрос!
— Нормальные! Со всеми удобствами!
— Я не о том. Смотри, что получается. У нас в семье шесть человек. Живём в двухкомнатной квартире. Правда, стоим на очереди. А соседка напротив — одна в трехкомнатной! У неё умер муж, а дети давно ушли, получив свою площадь.
— Что же делает соседка одна в трех комнатах?
— Сдаёт! А вот если бы она платила не символическую плату, а реальную
— черта с два занимала бы три комнаты! Переехала бы, миленькая, в однокомнатную!
— А ты бы — в её? — усмехнулся Глеб.
— Почему в её? Может быть, в пятикомнатную. Или — семи! Словом, такую, какая необходима для нашей семьи.
— Не дадут! И не просите.
— И вообще, почему мы должны просить у кого-то квартиру? Почему? — запальчиво произнёс Буримович. — Мать с отцом вкалывают за милую душу. Моя жена… Ну, и я не бездельничаю. Так дайте же нам возможность самим выбирать ту или иную услугу, благо…
— Многого хочешь, — раздался насмешливый голос.
Они обернулись.
— Привет, Женя, — поздоровался с высоким худым парнем Глеб.
Это был лаборант с химфака. Буримович молча кивнул ему.
— Я не конкретно о себе, — пояснил философ. — О тебе, о нем… О каждом. Потому что убеждён: чрезмерное сокращение принципа возмездности, эквивалентности и оплаты получаемых услуг, ограничение сферы товарно-денежных отношений, замена их прямым административным распределением приносит больше отрицательных, чем положительных результатов. И мы ещё удивляемся, откуда берутся так называемые «деловые» люди, разные проныры и прохиндеи! Надо за квартиру брать столько, сколько она стоит в действительности, за путёвку в санаторий — тоже. Хочешь иметь дачу — плати за землю не символический налог, а сумму, соответствующую затратам на благоустройство посёлка, проведение дорог, электричества, газа и тому подобное. Причём — дифференцированно. Желаешь поближе к городу или, например, у речки — дороже, подальше — дешевле!
— С моей зарплатой я могу рассчитывать на клочок болота за триста километров, — рассмеялся лаборант. — Да и мать, хоть она и доцент, тоже не разгуляется.
— Конечно, все эти меры не могут быть проведены при сохранении теперешних окладов, — сказал Аркадий. — Их нужно увеличить. Как и другие регулярные выплаты — пенсии, стипендии… Пусть каждый получает по труду и платит по потребности! Пора уже снять с плеч государства отдельные функции распределения.
— И будет рай! — воздел руки Женя.
— Порядок будет! — сказал Аркадий. — Исчезнет блат. Многие проблемы самоурегулируются…
Глеб вдруг спохватился — заседание кафедры, на котором он должен сделать сообщение. Глянул на часы — в запасе было минут двадцать. Он оставил Буримовича разворачивать свои идеи перед лаборантом, сдал литературу Люсе и пошёл в буфет. Перехватить чашку кофе.
По пути в буфет Глеб вспомнил, что нужно позвонить Копылову. У телефонов-автоматов толклись студенты. Не объясняться же с генералом при народе… Ярцев зашёл на кафедру русского языка и литературы, к знакомой лаборантке. Она собиралась идти обедать и, узнав, что требуется телефон, сказала:
— Звони… Будешь уходить, захлопни дверь на английский замок.
— Непременно, — улыбнулся Глеб, протянув ей пачку иностранной жевательной резинки.
— Ну, Ярцев, ну, душка! — лаборантка сделала ему ручкой и убежала.
Оставшись один, Глеб набрал номер служебного телефона Игната Прохоровича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14