Вот, кстати, и свежий номерочек для вас прихватил: здесь Самсон дебютировал. После дебюта госпожа Май и отвела ему собственную рубрику. А псевдоним у него – Нарцисс. Неплохо, не правда ли?
Пряхин благосклонно принял свежий номер «Флирта», пролистнул страницы, бегло пробежал статью, подписанную Золотым Карликом и Нарциссом, и изрек:
– Боевое крещение получено. Бог вам в помощь, юноша. А я всегда рад содействовать исправлению нравов. Кстати, супружница моя спрашивает, не будет ли билетиков на водевильчик «Некий муж» – продавщица галантерейная очень нахваливала.
– Найдутся, найдутся, дорогой Константин Петрович, пришлем всенепременно, порадуем вашу половину. Я вот все мечтаю, Самсон, написать настоящий очерк о великой любви, единственной и верной, о безупречной семье, о ладе и гармонии. Надо дать живой пример подрастающему поколению, а Константин Петрович с супругой такой пример и являют!
– Ну вы преувеличиваете, Фалалей Аверьяныч, – смущенный Пряхин достал вторую чекушку и, уже не таясь, выпил горячительное. – Я что? Я обычный человек. А обычное никому не интересно.
– Вот такие скромные люди и держат на себе империю, – заверил Черепанов. – Так что это за Эльзочка?
– Грехи мои тяжкие. – Пряхин вздохнул, вытаскивая из верхнего ящика стола тощую синюю папочку с белыми тесемками. – Слушайте. Покойная девица крещена Елизаветой. По батюшке Ксаверьевной. Фамилия Медяшина. Сторож Куликова поля знает возницу, который приехал вчеpa ночью и вывалил какой-то хлам в дальнем углу. Возницу – Петра Медяшина – мы отыскали быстро. Он и не отпирался. Сестрица его перебивалась случайными заработками – пекла пирожки на продажу, шила по мелочам, вязала… Смазливая бабенка жила от брата отдельно, вступала в недозволенные связи, брат ее осуждал. А уж когда она забрюхатела да к нему в дом завалилась, он совсем разъярился. Два дня подряд парилась в баньке, пыталась вытравить плод. Там ее братец и застал. Она испугалась, поскользнулась и упала, о каменку башкой зашиблась. Вот и весь сказ. Обезумевший Петр отвез бездыханное тело на свалку. И надпись сделал для назидания.
– А а… а… Что говорит психиатрия? – Самсон от изумления стал заикаться.
– Какая психиатрия? – скривился Пряхин. – Твердил братец одно и то же: дескать, не баба была, а мусор, на свалке ей и место.
– А откуда он узнал, что она забрюхатела?
– Нашел сигнатюрку в ее ларчике. Зачем здоровенная баба в аптеку пойдет? Только за отравой для избавления от плода…
– Но как же сторож не заметил мертвого голого тела? – не мог взять в толк Самсон.
– А оно шубкой было прикрыто, шиншиллочкой… а сверху еще забросано помойными отходами.
– Откуда же у бедной мещаночки шиншилла? – навострил уши Черепанов. – Самсон, это самое главное!
– Она с полгода назад вернулась из Казани, – пояснил Пряхин, – так братец утверждал. Там ее бабка помирала, отказала в наследство траченное молью сокровище, доставшееся старухе от барыни.
– Вот здорово! – воскликнул Черепанов. – И Самсон из Казани приехал! Вот совпадение! Не знал ли ты покойницу, дружок, припомни?
Черепанов изъяснялся шутовским тоном, но Самсон был в ужасе. Неужели роскошное тело его обворожительной Эльзы валялось бездыханным, стылым, обнаженным на мусорных монбланах Куликова поля? Нет, нет и нет! Невозможно! Не мог он жениться на блудливой столичной девке, нашедшей последний приют на городской помойке! И… и… и… Фамилия у нее противная… А у Эльзы, у его обожаемой жены, фамилия была Куприянская! Хотя… Паспорта ее он не видел…
Самсон затряс головой: его мозг сверлили две мысли. Медь по латыни «купрум», это раз, и потом – его бедная, пропавшая жена могла тоже быть на сносях. Отсюда напрашивался вывод: а не скрылась ли его Эльза за простонародным именем, чтобы избегнуть какой-то опасности, ставшей причиной ее исчезновения?
– Я смотрю, ваш протеже еще не привык к таким сюжетам, – с ехидцей заметил Пряхин, – дар речи потерял.
– Да я, да нет, – промямлил Самсон.
– Есть ли у вас еще вопросы, милостивый государь, или желание описывать трагедии порока улетучилось? – В голосе канцеляриста слышалась торжествующая ирония: много, много развелось грамотных молокососов, самоуверенных и наглых, убежденных, что им любое дело по плечу. Особенно раздражали Пряхина смазливые юнцы.
– Я должен увидеть мертвое тело, – со злостью заявил Самсон, внезапно поняв, что только так можно покончить с мучительными сомнениями относительно Эльзы.
– Увидите, дружок, при отпевании и увидите. Обещаю оповестить.
– Гонорар гарантируем, – вклинился двусмысленной репликой Черепанов. – А тебе, Самсончик, действительно не надо такие страсти видеть.
– Но я не доживу до отпевания! – воскликнул измученный юноша.
– Доживете, – пообещал Самсону Пряхин. – Занятие вам найдется: в деле есть некоторые обстоятельства, можете и пораскапывать кое-что.
– Я надеюсь, не на Куликовом поле? – Черепанов, которому вовсе не хотелось посещать мертвецкую, воспрянул духом.
– Нет, дружок, в более приятном месте. В аптеке.
– А что там такое? – безучастно откликнулся Самсон.
– Там служит премиленькая дамочка. – Пряхин хихикнул. – Настоящая Суламифь… Была знакома с покойницей накоротке. Вам для вашего журнала очень пригодится. Риммой зовут.
– Все, берем извозчика и – в аптеку! – нетерпеливо воскликнул Фалалей. Но тут же, глянув на Самсона, сник. – Придется пешком брести. А далеко ли, Константин Петрович?
– Нет, – Пряхин хитро улыбнулся, – к утру управитесь. Но ради такой барышни, Самсон Васильевич, можно и на край света сбегать. Фамилия дамочки – распространенная… Лиркина.
Глава 8
– Что-то меня не тянет к этой библейской аптекарше, – уже на улице поморщился фельетонист Фалалей Черепанов, – мне это ни к чему: дело-то никак не связано с супружеской изменой, на коих я специализируюсь. Да и устал я, и боюсь нарваться там на нашего Леонида. У него сестра Римма, в аптеке служит.
– А что же мне? – Самсон растерялся. – Возвращаться к госпоже Май?
– Да, жизнь тебя, братец, ждет опасная. Вечерком тебе все равно не избежать ее общества – устоишь ли пред Далилкой? Ты вообще-то как относишься к мезальянсам?
– Не знаю, – печально признался стажер, – я сейчас ни о чем не могу думать. Бедная Эльза из воображения не идет.
– Ладно, в объятиях эффектной женщины и забудешься, – подначил Фалалей, озираясь в поисках извозчика.
– Мне нельзя, – возразил Самсон. – Я люблю другую.
– О! – воскликнул фельетонист. – Я забыл! Ты же мне вчера стихи читал… Бежим, пока не околели. По дороге что-нибудь придумаем. Все равно день пропал… Хочешь, расскажу анекдот?
Самсон скорым шагом двигался следом за своим спутником, а тот не умолкал ни на минуту и зорко поглядывал по сторонам.
– Сейчас добежим до Невы, там переправимся на санках, а затем что-нибудь придумаем, – бубнил Фалалей. – И зачем я таким милосердным уродился? Потакаю твоим страхам, обувь зазря снашиваю! Нежился бы сейчас где-нибудь в тепле, отдыхал бы духом и телом. Впрочем, и на бегу идеи рождаются. Знаешь что? Мы все-таки съездим к загадочной Суламифи. Я тут кое-что придумал, пригодится нам для развлечения.
На набережной Невы журналисты остановились у деревянных сходней на лед. Фалалей вертел головой, выискивая каталя с санками. Внизу, в свете электрических фонарей переливался дрожащими, разноцветными искрами снежный покров Невы, пересеченный ледяными, накатанными дорожками. Вблизи не было ни души. Наконец вдали, откуда-то справа из темноты, вынырнул мужичок в тулупе и лохматой шапке. Ловко скользя на коньках по расчищенной дорожке и толкая перед собой примитивно сколоченное двухместное кресло на полозьях, в котором восседал пассажир, он заспешил к журналистам.
– И все-таки, мил друг, придется тебе преодолеть свою пугливость, – посоветовал Фалалей, – этак в столице не набегаешься. Собственного выезда нет, автомобиля тоже. Если б не моя сообразительность, что бы мы делали?
Самсон ответить не успел. Каким-то шестым чувством он уловил опасность, надвигающуюся сзади, и обернулся: прямо на них с Фалалеем мчались огромные сани, груженные ледяными кабанчиками. Обросший густой бородой возница, привстав, лихо нахлестывал конягу и скалился. Еще секунда и от журналистов «Флирта» осталось бы мокрое место. Но оба успели броситься в стороны, а когда поднялись и, перекрестившись, глянули туда, куда скатились с бешеной скоростью сани, то увидели нечто невообразимое. Накатанный лед, не выдержав обрушившегося веса, обломился, и разверзшаяся водяная утроба Невы медленно поглощала и лошадь, и сани с грузом, и извозчика.
– Видите?! Видите?! Своими глазами убедились? – Самсон кричал, тряся фельетониста Черепанова за рукав. – Вы же сами видели! Он хотел меня задавить! Прямо на меня мчался!
Фалалей дрожащими руками отряхивал от снега извлеченную из сугроба лисью шапку. Губы его дрожали, в лице не было ни кровинки, серые глаза остекленели.
– Тогда ты должен понять, кто и почему за тобой охотится! – пробормотал он, стуча зубами. – Иначе оба погибнем.
– Как, как я могу понять? – возопил Самсон. – И лошадь сгубили! Не пожалели! Уверен, это опять макаровский извозчик.
Сзади послышались возбужденные голоса и тяжелый топот – оба резко вскинулись и обернулись. К ним приближалась шумная ватага мужиков в тулупах и треухах. В морозном воздухе запахло едким сивушным перегаром.
– Переправился? – пробасил один.
– Куда ему! – возразил другой. – Ледяную купель принимает. Я сызначалу сказывал: не промчаться на скорости через Неву.
– Груза лишка, – включился еще один, – с полсотни пудов…
– Так ведь на полозьях, мог бы и проскочить…
Фалалей захлопал демонстративно рукавицами. Мужики недобро уставились на него.
– Ваш лихач из макаровских? – небрежно спросил Фалалей.
– Куда макаровским до наших, найденовских, – хмыкнул первый.
– Так макаровские струхнули? Сколько ставили?
Мужики переглянулись. И почесали треухи.
– За каждый кабанчик – по мерзавчику. Да спорили-то с барином приблудшим…
– Где он?
– Небось смылся, – откликнулся злорадно кто-то из мужиков. – Ну да отыщем. Треть-то пути Герасим проехал, пусть треть выпивки выставит.
– Барина не найдем, душу вытрясем из Корнилия, – пообещал первый. – Айда.
Мужики гурьбой ринулись к ледяной полынье, где бились Герасим и его лошадь. С набережной уже бежали городовые, раздавались свистки, и Фалалей сказал Самсону, что им, чтобы не попасть в историю, лучше дать стрекача.
На их счастье одинокий каталь добрался до берега и, минуя полынью, высадил пассажира. Возчикам удалось распрячь лошадь и вытащить обезумевшее животное на твердую кромку льда. Теперь, при живейшем участии мокрого Герасима, они хлопотали возле полузатонувших саней. Каталь, разинув рот, наблюдал за их усилиями. Только после настоятельных просьб Фалалея он оторвался от захватывающего зрелища и согласился доставить седоков на левый берег.
Сотрудники «Флирта» уселись на деревянное, покрытое вытертой медвежьей шкурой сиденье. Санки быстро заскользили по льду через Неву, и всю дорогу седоки слышали за спиной прерываемые сопением и воздыханьями восхищенные возгласы потрясенного каталя. Достигнув противоположного берега Невы, они с облегчением выбрались на набережную. И тут же узрели карету медицинской помощи, на боковине которой красовался темный крест на белом круге. Фалалей направился прямо к ней.
– Где доктор? – требовательно вопросил он. – Мы жертвы несчастного случая! Я фельетонист журнала «Флирт».
Стоявший рядом с каретой городовой, высокий молодец в шинели при погонах, с номерной бляхой на груди, с револьвером в кобуре и шашкой на перевязи, окинул Фалалея строгим взглядом.
– Ваша фамилия?
– Черепанов, Фалалей Аверьяныч. – Фельетонист приосанился и заговорил с расстановкой, сдержанно и величественно. – Пьяный извозчик с найденовского двора поспорил в трактире Корнилия, что промчится, груженный ледяными кабанчиками, по льду Невы. Съехав на полной скорости с берега, провалился и утонул. Я и мой друг, Самсон Васильевич Шалопаев, – свидетели. Пьяный лихач нас сбил. Господин Шалопаев пострадал. У него сотрясение мозга. Требуется медицинская помощь. Постельный режим.
– Вы сильно пострадали? – спросил городовой Самсона.
Самсон мотнул головой. Впрочем, его вид подтверждал слова Черепанова: вывалянный в снегу, встрепанный, потерявший шапку, со слипшимися белокурыми кудрями, прикрытыми клетчатым шарфом, с дрожащими руками и губами, отводящий бессмысленный взор, – юноша явно был не в себе.
– Милостивый государь! – вытянулся Черепанов. – Умоляю! Спасите золотое перо российской журналистики! Не дайте юноше погибнуть!
– Что же я могу? – городовой передернул плечами. – Я вас не держу. За полезные сведения благодарю, да там не мой участок.
– Мы вам признательны, но у нас на счету каждая минута! Распорядитесь доставить больного в медицинской карете по известному мне адресу! Обязуюсь его сопровождать!
– Это, пожалуй, возможно. – Городовой осторожно заглянул в карету. – Ваше благородие, тут пострадавшие.
Из кареты вылез мужчина в круглой каракулевой шапке, в черной шинели чиновничьего типа с каракулевым воротником, с серебряными пуговицами и маленьким эмалированным крестиком в петлице. Вид форменных шинелей действовал на Самсона умиротворяюще. Он не боялся даже кучера кареты, в шапке пирожком и поддевке с высокой талией.
Доктор, узнав, что имеет дело с журналистами, вызвался довезти пострадавшего до места назначения.
Всю дорогу Черепанов твердил врачу, осмотревшему и опросившему Самсона, что юноша в шоке, его надо доставить к тетушке – госпоже Лиркиной.
Самсон не противоречил, понимая, что друг его лжет во благо. Стажера переполняла благодарность к коллеге, хотя никакого заговора макаровских извозчиков и не обнаружилось, а пьяный кучер был найденовским. Он был счастлив, что едет в безопасной медицинской карете, что рядом с ним заботливый доктор, рассказывает о своих героических подвигах… Сейчас карета возвращалась с вызова, где доктору пришлось освобождать детские головы, застрявшие в перекладинах никелированной кровати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32