– Я разделяю ваше предположение, капитан. О вашем промахе и вашей вине будем говорить, когда выясним истину. А пока достаточно того, что вы сами поняли свою оплошность. Выясняйте, но только уважайте в подследственном человека. Он и так наказан. Представляете, как ему будет оскорбительно, если вы прямо или косвенно выскажете свои подозрения, а потом окажется, что прав-таки он, а не вы? И помните: о том, чтобы официально допрашивать Петрова по уже законченному делу, не может быть и речи.
…От Серебрякова следователь ушёл удовлетворённый, но досадное чувство своего промаха ещё не оставляло его. Зайдя в офицерскую столовую (походная кухня да несколько столиков, замаскированных под яблонями), Сидоренко без аппетита поковырял вилкой тушёное мясо, поднялся и собрался было уйти, когда на него налетел запыхавшийся посыльный.
– Товарищ капитан, а я по всему селу… вас вызывает полковник Серебряков, – едва переводя дух, выпалил молодой солдат.
«Что там ещё?» – встревожился Сидоренко, и быстро направился обратно.
– Товарищ полковник, по вашему вызову…
Полковник поднял брови и удивлённо посмотрел на Сидоренко:
– Я вас не вызывал.
Тут пришла очередь удивиться следователю.
– Нет? Прошу извинения, это посыльный…
– Ах, посыльный, да, да, – улыбнулся полковник. – Вы, наверное, разминулись с ним, когда в первый раз ко мне шли, а он всё искал. Уже не нужно.
– Разрешите идти?
– Пожалуйста. Да, кстати, имейте в виду: я на всякий случай уже принял меры, чтобы Петров самовольно куда-нибудь не девался. Ясно?
Сидоренко был совершенно уверен в том, что, скрыв однажды истину от следователя и сравнительно легко отделавшись за своё преступление, Петров сейчас тем более не откроет карты.
Учитывая это, Сидоренко решил проверить всё, что касалось подследственного вообще. Время, проведённое Петровым в части, меньше всего интересовало капитана. Здесь Петров был весь как на ладони.
Поэтому Сидоренко обратился к более давним временам. Следователь сделал запросы в училище, в котором обучался Петров, в госпиталь, где тот лежал после ранения; на родину, где жили родители разжалованного. Хотелось запросить и войсковую часть, где служил Петров раньше, да разве её можно было быстро найти в боевом водовороте войны? А Сидоренко торопился. Больших трудов ему стоило запросить училище телеграфом, но он сделал это.
Отправив депешу, капитан зашагал к своей квартире, сразу же почувствовав обычную рабочую приподнятость и спокойствие, которого не было последние дни.
На низенькой завалинке хаты сидел, поджидая Сидоренко, белобрысый сержант-кладовщик. У ног его лежал полупустой вещевой мешок с привязанной к лямке биркой, на которой химическим карандашом было выведено: «Петров».
Ответив на приветствие сержанта, Сидоренко бросил:
– Принесли? Ну вот и отлично! – и вошёл с сержантом в хату.
Высыпав на стол содержимое вещмешка, следователь сверил наличие предметов с находящейся там же описью и черкнул расписку.
– Только я не знаю, товарищ капитан… Личные вещи по приказу должны быть возвращены владельцу в течение десяти дней… – начал было сержант, принимая расписку.
– Знаю, – перебил его Сидоренко. – Ничего, срок ещё не вышел, а вслучае надобности немного и задержим. Не беда: офицерские погоны, снаряжение и сумка Петрову сейчас не так уж нужны, – улыбнулся он.
Оставшись один, Сидоренко еще раз внимательно осмотрел ремень, портупеи, сумку. Подпоров края погонов, вытащил оттуда дюралевые дощечки, особое внимание уделил золотой пластинке, носовым платкам и даже самому вещмешку. Но, изучив сантиметр за сантиметром каждую вещь, следователь ничего Интересного не нашёл.
Складывая вещи обратно, Сидоренко, однако, задержал руку над открытым мешком и, как бы взвесив на ладони золотую пластинку, осторожно отложил её в сторону.
Вечер застал его за детальным, внимательным изучением пластинки, но самый тщательный её осмотр опять-таки не дал ничего нового. Так просидел он до поздней ночи, то пристально вглядываясь в каждую царапину на пластинке, то хмуро смотря в угол хаты, будто там, в кухонном буфете, таился желанный ответ.
На другой день после обеда солдат, охранявший вход в помещение школы, где располагалась полевая лаборатория, обратил внимание на невысокого, аккуратного капитана, который, улыбаясь, шёл по коридору, сдвинув фуражку на затылок. Поровнявшись с часовым, капитан придал лицу серьёзное выражение и водворил фуражку на место. Но, ответив на приветствие солдата, вдруг опять заулыбался и даже весело подмигнул.
– А все-таки она вертится! – задорно сказал он и оседлал мотоцикл, что стоял прислонённый к крыльцу.
Солдат неопределённо ухмыльнулся и, ничего не поняв, с сомнением потянул носом воздух: не пьян ли? Нет, от офицера чуть слышно попахивало только одеколоном.
«Весёлый капитан», – решил солдат и долго ещё улыбался вслед машине.
Предположение Сидоренко частично оправдалось. Обработав пластинку, спецлаборант сумел усилить едва заметные следы на её оборотной стороне, и они выступили ясно и чётко. Закрепив их, он вручил следователю пластинку и заключение, что неглубоко вытравленный текст пропал не в результате её естественного износа, а умышленно соскоблен. И к тому же – не очень давно.
Кем и с какой целью была уничтожена надпись, оставалось загадкой. Но то, что дата на пластинке была оставлена намеренно, уже не вызывало ни малейшего сомнения. «Конечно, еще невозможно утверждать, что текст стёрт именно Петровым: это могло быть сделано кем-то и до того, как пластинка попала к нему. Но ложь Петрова очевидна: пластинка была прикреплена и долгое время находилась на предмете, ничего общего с портфелем не имеющем, – проявленные следы на обратной стороне утверждают это… Но что это за предмет?» – терялся в догадках Сидоренко. Рисунок оттиска на пластинке казался ему чрезвычайно знакомым, и в то же время, как это нередко случается, Сидоренко никак не мог вспомнить, что же это был за предмет, на котором он привык видеть такую мелкую насечку по диагоналям.
«Но и это ещё ничего не доказывает. Петров действительно нуждался в ремонте зубов. И, может быть, он где-то позарился на золотую безделушку именно с этой целью, а потом соврал: сначала офицерам штаба, а затем мне повторил ложь. Хотя… мог же бывший неизвестный владелец портфеля перенести эту табличку с другого предмета на портфель незадолго до того, как бросить его? Попробуй докажи, что это не так», – продолжал размышлять Сидоренко.
Узнав о результатах экспертизы, полковник Серебряков открыл походный ящик для документов и вынул из него пакет.
– Заключение экспертизы, безусловно, интересно. А вот вам и первый ответ на ваши запросы! Получайте…
В коротеньком сообщении недавно освобождённого Староукраинска говорилось, что родители Петрова погибли при отступлении фашистов из города.
Это было очень печально во всех отношениях. На родителей Петрова Сидоренко делал большую ставку, и вот первое и основное звено сразу выпало из задуманной цепи действий.
Не задержались с ответом и училище, и госпиталь.
…Придя на передний край, Сидоренко инсценировал случайную встречу с Петровым. Следователь, между прочим, спросил:
– Вы кончали Мучковское училище… у меня там приятель служил, не то комбат, не то ПНШ-первый, майор Петунии. Не помните?
– Нет, помначштаба у нас был подполковник Слёзкин, а комбатами – майоры Павлов, Рыбкин, Юрович и ещё не помню какие, но не Петунины. Может, уже после моего выпуска.
– Возможно. Он недавно туда уехал. Ну, как вы сейчас?
– Да ничего, товарищ капитан, воюю. Даже спокойнее – ответственности меньше.
– Да-а… А всё-таки нехорошо получилось. Родителям, небось, не писали?
При упоминании о родителях Петров нахмурился:
– Нет у меня родителей. Погибли…
Сидоренко выяснил: Петров действительно запрашивал Староукраинск и получил ответ.
Обстоятельства складывались так, что Петров был, пожалуй, прав. Всё, на чём следователь хотел проверить его, только подтверждало правдивость разжалованного. Пластинка – не улика, все фамилии и данные, относящиеся к училищу, точно совпадали с радиотелеграммой из Мучковска; представленные Петровым справки из госпиталя с указанием места и характера ранения, а также даты были совершенно тождественны с полученными выписками из истории болезни и даже несчастье с родными – всё, абсолютно всё находило своё подтверждение.
«Кажется, я толку воду в ступе. Всё правильно, всё подтверждается, а я всё что-то выискиваю. Тоже мне – хитрый Пинкертон», – язвительно заключил Сидоренко.
Но чем меньше было подтверждений, тем настойчивей он искал другие пути.
«Чёрт возьми! Неужели у нас в подразделениях никого нет из земляков Петрова или соучеников?» – спросил себя следователь и немедленно связался с отделом кадров.
Оказалось, что земляк один есть, но толку от него было для следователя мало: староукраинец наотрез отказался опознавать через много лет бывшего мальчишку, да ещё жившего на другом конце хоть и маленького, но всё же города.
Неожиданно значительным стал вопрос о соучениках. Из Мучковского училища в дивизию попало двое молодых офицеров. Один прибыл раньше Петрова, другой, лейтенант Гаркуша, сын начальника политотдела, – позже. Оба погибли в боях. Первый – недели две спустя после прибытия Петрова, а лейтенант Гаркуша был смертельно ранен в первом же своём бою, на следующий день после зачисления в полк, в ту самую ночь, которая так плачевно кончилась для Петрова.
Передавший эти сведения офицер штаба заметил, как глаза Сидоренко сузились и потемнели.
Вернувшись к себе, Сидоренко походил по маленькой хате, потом сел за стол и принялся за вычерчивание табеля статотчётности.
Глубокая сосредоточенность, с которой он делал эту механическую работу, настолько поразила ординарца, сунувшегося было с каким-то вопросом, что тот тихонько удалился, не дождавшись ответа. Однако, не доведя какую-то линию до конца, капитан вдруг бросил карандаш и линейку. Вынул из походного ящика госпитальные документы Петрова и уставился в них, будто видел впервые. Рука следователя сначала медленно, потом быстро и решительно потянулась к телефону.
– Связь с «Мимозой» есть? Соедините! «Мимоза»? Включите Купчина.
На другом конце провода послышался густой баритон:
– Купчин слушает.
– Говорит Сидоренко. Здравствуйте!
– Здорово. Что скажешь?
– У вас баня бывает?
– Каждый день: то они – нам, то мы – им. Приезжай, попарим.
– Да я говорю о настоящей.
– Тоже бывает.
– Скоро?
– В понедельник, во второй половине дня.
«В понедельник» значило по коду «сегодня». Сидоренко снова взялся за трубку.
– «Сирень».
Женский голосок не без кокетства ответил:
– «Сирень» слушает.
– Говорит «Акация», Сидоренко. Позовите, пожалуйста, большого Сергеева.
Трубка тихо стукнула и умолкла. Сергеевых у медиков было два: один хирург, другой заведующий аптекой. Хирурга звали большим Сергеевым. Вскоре он подошёл.
– Сидоренко? Это я, Сергеев.
– Иван Сергеевич, у меня к вам просьба: уделите мне часика два. Сможете?
– Когда? Сегодня? Трудновато… Не знаю уж…
– Очень нужно, Иван Сергеевич. Необходимо съездить к Купчину.
– К Купчину – дело другое. Мне туда тоже нужно, только вот никак не мог выбраться.
– Ну и отлично. Значит, я за вами заеду.
В «хозяйстве» Купчина Сидоренко и Сергеев расстались. Сидоренко отправился по своим делам, майор – по своим. Узнав, что личный состав моется, майор провёл общий медосмотр солдат, обращая особое внимание на состояние вернувшихся в строй после ранений. Солдаты любили «большого Сергеева»: он всегда нещадно «гонял» поваров, «разносил» нерадивых старшин, вгонял в пот санинструкторов, добиваясь образцового санитарного порядка и службы.
Маленький, толстый и весёлый, живо переговариваясь с солдатами, «большой Сергеев» быстро осматривал их лично, подшучивая над полковым врачом.
– Я сам. Я вам не доверяю… Да, да! Вы здесь все, со старшиной во главе, только и думаете, как бы старика провести. Знаю я вас…
Стоявший рядом и раздававший солдатам бельё старшина отвечал в тон:
– Напрасно обижаете, товарищ майор! Уж кто-кто, а мы-то вечно от вас безвинно страдаем. Придираетесь вы к нам.
– Придираюсь? Ах ты, Иисус Христос выискался! А мыло? Молчи уж!..
Год назад старшина потеряв по дороге от оклада пол-ящика мыла. А майор ехал следом и нашёл. С тех пор старшина «намыливался» при каждом удобном случае.
– Жалобы есть? Нет? Отлично!.. Следующий!
– Солдат второго взвода Петров, товарищ майор!
Майор не стал напоминать солдату о его бывшем офицерском звании.
– Как здоровье? Жалобы есть?
– Нет, товарищ майор.
– Хорошо. А это что? Пулей, осколком?
– Осколком.
Майор короткими толстыми пальцами привычно прощупал розовый шрам.
– Прекрасно. Не открывается? Не болит?
– Нет, ничего. Иногда ноет.
– Отлично! Больше ничего?
– Никак нет.
– Замечательно! А вы крепкий. Откуда родом?
– Из Староукраинска…
– Да? А я там не так давно был. Останавливался на улице Островского. Знаете такую?
– А как же? Я там жил. Дом 26.
– Хороший городок. Помню, путался: хозяйка улицу всё по-старому называла… Ах, чёрт, забыл… Как улица раньше-то называлась? – вдруг спросил майор Петрова.
Тот на секунду растерялся.
– По-старому? Не помню.
– Свою-то улицу? – удивился майор.
– Так ведь давно… Да, вспомнил: Богомольная, – богомолки там всё ходили из монастыря.
– Да, да, Богомольная, Богомольная. Одевайтесь… Следующий!
Одевшись, Петров стал позади, близ майора. Тот продолжал осмотр, шутя с солдатами, расспрашивая их о делах, о родине, о семьях. Часто раздавался смех.
На обратном пути хирург говорил Сидоренко о результате:
– Шрам от ранения имеется и точно на том месте, которое указано в справке и подтверждении госпиталя. Но, может быть, вы и правы (тут Сидоренко живо обернулся к майору). Дело в том, что, по-моему, этот шрам является результатом очень поверхностного касательного ранения, а отнюдь не проникающего, тем более – с повреждением кости…
Сидоренко стиснул руку майора:
1 2 3 4