Рассказы –

OCR – Черновол В.Г.
««Мелкое» дело, сьорник рассказов»: ВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР; Москва; 1955
В. Черносвитов
«МЕЛКОЕ» ДЕЛО
В этот день дул холодный, пронизывающий ветер. Особенно свирепствовал он в Мурманском порту.
Капитан «Короля Георпа» мистер Чепл, ссылаясь на непогоду, не торопился с разгрузкой своего корабля.
Вопрос решили советские докеры. Капитан порта и военная администрация вежливо заявили Чеплу, что готовы разгрузить его лайнер и без участия судовой команды. Вынужденный уступить, Чепл сидел в своей комфортабельной каюте и прислушивался к грохоту лебёдки, злясь на своих матросов, которые самовольно стали помогать советским рабочим.
Мощный портовый кран поднял на воздух многотонное боевое несовершенство. Описав в воздухе дугу, «Черчилль» коснулся провисшими гусеницами земли, неуклюже осел и качнулся, как бы кланяясь советским военпредам.
Вскоре пирсы, были уставлены танками и ящиками с пёстрыми этикетками. Группы советских людей – офицеров, рабочих и служащих порта – в мокрых и обмёрзших шинелях, робах и пальто долго и молча присматривались к «черчиллям» и «матильдам».
– М-да, ничего себе машинки… – неопределённо высказался один.
– Дерьмо! – кратко и выразительно заключил молодой офицер танкист с обожжённым лицом.
…Молодо выглядевший человек неопределённого возраста, с добродушным, ничем не примечательвым лицом, вышел из спальни в капитанский салон.
– Хэлло, старик! – развязно обратился он к Чеплу. – Мне пора. Я покидаю вашу посудину и разрешаю вам выразить ваше глубочайшее сожаление по поводу того, что на обратном пути вы будете лишены общества единственно приятного человека на борту – меня. Ну, ну, сдержите рыдания: я, может быть, ещё вернусь.
– Катитесь-ка вы ко всем чертям! Желаю успеха, – буркнул в ответ Чепл.
– Я не сержусь, ибо понимаю, что суровый рыцарь морей скрывает боль разлуки за нарочитой грубоватостью. В общем так, – голос вошедшего стал резок: – в следующий приход приглядывайтесь к пьяным. Вдрызг пропившийся боцман пристанет к вам с просьбой купить у него кашне. Купите – в нём будут микроплёнки. Кашне с синими кистями. «Тридцать рублей советскими» – пароль. Ваш отзыв: «Не надо. Возьми десятку и не лезь». Кашне он оставит. Ясно?
Вошедший покопался у вешалки, выбрал парусиновый реглан на меху и, надев его, стал похож на советского работника порта: в те дни многие пользовались такими регланами.
Проверив содержимое своих карманов, он подошёл к столу и налил два стаканчика виски:
– Гуд бай, Чепл!
– Гуд бай, Коллинг.
Шагнув через комингс капитанской каюты, Коллинг миновал коридор и вышел на спардек. Запахнув полы и задёрнув «молнии» реглана, он спустился на палубу, смешался с матросами и сошёл на берег.
Потом он долго колесил по городу, реализовал в сберкассе аккредитив, гулял, держась подальше от охраняемых объектов. Он ловко заговаривал с гражданскими и военными. Однако занятые своими заботами люди были замкнуты и насторожены. Наконец попался один офицер, который явно не знал, куда себя девать, и был непрочь поболтать на досуге. Они незаметно разговорились.
– Александров, – представился неизвестный, – инженер. Только сегодня приехал из Ленинграда.
Одно слово «Ленинград» сразу же заставило офицера посмотреть на незнакомца с уважением.
«Александров» немедленно заключил, что офицер для него – сущая находка. Поздний вечер застал новоиспечённых друзей в маленьком, незаметном буфете. Захмелевший офицер горько сетовал на свою судьбу:
– …Понимаешь, окончил училище. Товарищей направили в разные части, но всё же группами. А меня – одного. Предписание, личное дело подмышку – и сюда, в Н-скую… Почти доехал – бах! – попадаем под бомбёжку. И вместо своей части угодил в госпиталь.
Лежу месяц, два, три… Потом возвращают мне все мои направления и – шагом марш! Вчера приехал, ну, думаю, наконец-то! Так на ж тебе – опять нет! Пока лежал, часть мою перебросили совсем в другое место. Прошусь куда-нибудь – нет: «Отправляйтесь, – говорят, – в свою». Хороша своя, я её и в глаза никогда не видел. Ну, сегодня хоть, правда, комендант всё оформил и все отметки сделал, – всё! Вот дождусь ночи, на поезд и…
Ночь была необычной. Даже необычайной: фашисты отважились на ночную атаку, что они делали чрезвычайно редко. Сержант Костылёв ещё не помнил такого за всю свою фронтовую жизнь.
Однако попытка эта дорого обошлась гитлеровцам: советские солдаты без выстрела подпустили их к своим окопам, а затем в упор расстреляли уничтожающим огнём.
Находясь в секрете, Костылёв зорко следил за всем происходящим вокруг. Мимо сержанта побежали, в контратаку бойцы второй роты. Чуть левее послышалась лихая команда: «Вперёд, ребятушки! За мной, инженеры!» «Вавилов!» – догадался Костылёв: третий взвод составляли добровольцы-вузовцы, и помкомвзвода Вавилов, бывший колхозный бригадир, очень гордился этим обстоятельством, величая своих подчинённых инженерами.
Из темноты вынырнула фигура командира третьего взвода, вступившего в эту должность совсем недавно. Лейтенант бежал неуверенно, шарахаясь то влево, то вправо.
«С непривычки от взвода отбился, впервой ведь…» – участливо подумал Костылёв. Он видел, что лейтенант не трусил, а именно отбился и с непривычки не мог сразу ориентироваться.
Сержант хотел было окликнуть офицера, но вдруг заметил силуэт второго человека. Дальше всё произошло в течение нескольких секунд: в темноте тускло мелькнула вспышка, прозвучал выстрел, и фигура новичка-лейтенанта как бы втянулась в чёрную густоту ночи.
Сержант выскочил из укрытия и кинулся на врага, торопливо убегавшего к низине. Над позициями противника стали вспыхивать ракеты. Всё вокруг то озарялось бледным мер венным светом, то погружалось в ещё более плотную тьму. Прошить убийцу автоматной очередью ничего не стоило, но не этого хотел Костылёв. Сержант несколькими скачками настиг убийцу и внезапно ударил его автоматом в спину. От неожиданности человек неуклюже взмахнул руками и, выронив пистолет, упал. Не удержался на ногах и сержант.
Очередная ракета холодно и равнодушно осветила сцепившихся в борьбе врагов, и Костылёв в изумлении убедился, что держит за горло… офицера своей же части! Воспользовавшись замешательством Костылёва, тот ударил сержанта и быстро потянулся за пистолетом. Но Костылёв опередил предателя и сам схватил его маузер.
Позади послышались близкие голоса. «Офицер» бросился прочь.
«Живьём… только живьём!..» – напомнил себе сержант и, сунув пистолет за ремень, устремился за предателем. Мгновенное зарево охватило всё небо и землю, что-то стиснуло страшной силой грудь сержанта и швырнуло его в тёплые, чёрные волны. Он уже не слышал, как кто-то, нагнувшись над ним, скомандовал: «Несите, и сразу – в машину».
Ни стола, ни лампы, освещающей допрашиваемого, ни вечернего городского шума за окном, ни даже самого кабинета – ничего этого, когда-то привычного, сейчас не было; землянка, вырытая в железнодорожной насыпи, вместо стола – ящик из-под боеприпасов, вместо стульев – обычные земляные диванчики, застланные плащ-палатками. По ту сторону такой же плащ-палатки, заменявшей дверь, слышны покашливание и шаги автоматчика.
За импровизированным столом сидит военный следователь капитан Сидоренко и смотрит на молодого мужчину в гимнастёрке без погон: лоникшая, бессильная фигура, открытое симпатичное лицо, тусклые, полные внутренней боли и стыда глаза.
– Фамилия?
– Петров, товарищ капитан.
– Имя и отчество?
– Леонид Иванович.
– Звание?
– Лейтенант.
– Я следователь. Прошу сесть. Воя там ящик снарядный. Рассказывайте: что и как у вас произошло.
Подследственный сел, взялся обеими руками за голову и, облокотившись на колени, застыл в такой позе на какую-то долю минуты. Потом встряхнул, головой, выпрямился и, вздохнув, начал:
– Это было, товарищ капитан, вчера…
– Гражданин капитан, – поправил его Сидоренко.

Подследственный вздрогнул и взглянул на офицера с выражением почти физической боли. Сидоренко мягко, но почти бесстрастно произнёс:
– Итак…
Подследственный снова опустил голову и тихо заговорил:
– Это было вчера. Рота, которой я командовал, была оставлена в резерве. Весь день мне вроде нездоровилось и я ничего не ел. Поздно вечером, перед самым боем, меня вызвал комбат. Я оставил за себя командира первого взвода и пошёл. Некоторое время пробыл на КП комбата. Потом получил приказ: конец нашей контратаки поддержать свежими силами своей роты. Возвращался с КП. Уже бой шёл…
Петров говорил медленно, как бы нехотя, но было видно, что он, сдерживая волнение, просто подбирает каждое слово. Сидоренко слушал, не перебивая, изредка делал на листе бумаги какие-то ему одному понятные пометки.
– …По дороге, – продолжал Петров, – почувствовал озноб. Но ничего. Пришёл в роту, приказал командиру первого взвода проверить готовность и в случае сигнала – вести в бой… Объяснил задачу. А я, – говорю, – только схожу к своей землянке и сразу обратно. В случае чего – догоню вас. Прибежал к себе, быстро надел свитер под шинель и – черт дёрнул – выпил водки, как посоветовали…
Тут Петров опять помолчал и вздохнул:
– Отсюда всё и началось. Видно, опьянел я сильно, на голодный желудок… Всё, как в тумане… Помню, что вышел и сразу направился к роте… потом бежал куда-то, был уверен, что – за своими… Затем не помню… В себя пришёл уже здесь. Вот и всё. Тут и узнал, что был задержан, как… дезертир, – с трудом произнёс он это слово.
– Сколько же вы выпили?
– Не знаю. Стакан, наверно. Или чуть больше. Не знаю.
– Кто вам это посоветовал?
– Не всё ли равно?.. Замкомбат… Только, – заторопился Петров, – замкомбат не при чём. Совершенно не при чём…
– Об этом я вас не спрашиваю. Он советовал вам выпить. Когда выпить?
– Вот я и хотел сказать, что он просто вскользь заметил, что при простуде хорошо выпить водки – и всё.
– Вы говорите, что вам нездоровилось весь день. Обращались вы к врачу?
– Нет.
– Почему?
– Да потому, что не настолько уж мне было плохо…
«Как будто честен», – подумал Сидоренко.
Допрос шёл к концу. Петров не старался вызвать к себе сочувствие. Напротив: о своём преступлении говорил просто, скромно, без всяких отступлений, оставляя в стороне свои душевные переживания. Он, видно, уже сам осудил себя и теперь не пытался смягчить свою вину. И, пожалуй, именно этим-то он и располагал к себе.
Дело было закончено на следующий день. Совершенно ясное, оно нуждалось, собственно, лишь в юридическом оформлении. Это было серьёзное по составу преступления, но малоинтересное с точки зрения следовательской практики, типичное, как говорят, мелкое дело.
В деревне, где располагался штаб, Сидоренко, проверяя по обыкновению себя, перелистывал подшитые документы. Работая, он всегда отгонял прочь все симпатии, антипатии, а также другие субъективные впечатления и чувства: они только мешали и могли ввести в заблуждение.
Но, закончив дело, Сидоренко любил заново покопаться в душах своих подследственных, позволяя себе, простому советскому человеку, как бы сидящему в зале суда, всей душой ненавидеть или симпатизировать.
Итак, было собрано всё, освещающее Петрова и с хорошей и с плохой стороны. Показания свидетелей, самого Петрова, характеристики, отзывы, медсвидетельство госпиталя, справки о наградах, взысканиях, поощрениях, анкетно-биографические данные – всё это находилось в деле. И его можно было со спокойной совестью считать законченным.
Захлопнув папку, Сидоренко резко бросил её на свежевыскобленный хозяйкой стол и откинулся на спинку стула:
– М-да… ужасно глупый случай! – с досадой проговорил он.
В сенях скрипнула дверь. Сидоренко встал, одёрнув гимнастёрку:
– Здравия желаю, товарищ полковник!
Полковник Гаркуша подошёл к столу и тяжело сел напротив следователя.
– Здравствуй, Николай Иванович, – спокойно, даже спокойнее обычного, ответил он.
Следователь взглянул на ссутулившуюся как бы под огромной тяжестью грузную фигуру полковника, на его обвисшие по-казацки седые усы и резкие морщины около глаз.
«Видно, сильно устал, бедняга. Ведь ему уже под шестьдесят», – подумал Сидоренко.
– Да ты садись. Я ведь так просто, на огонёк забрёл. Не помешал?
– Что вы, товарищ полковник! – обрадовался Сидоренко и тут же смутился, заметив, что окно плохо замаскировано.
«Вот бисова жинка!» – ругнул он про себя хозяйку и подоткнул занавеску.
Полковник обращался к капитану на «ты», по имени-отчеству, и это означало, что он разрешает Сидоренко держаться не строго официально.
Начальник политотдела навещал Сидоренко вообще очень редко, а в столь поздний час не приходил ни разу.
«Не случилось ли чего?»
Однако Гаркуша молча положил на стол коробку «Казбека», и от воинственного силуэта всадника, как обычно, повеяло мирным довоенным уютом.
Сидоренко прогнал тревожную мысль и сел.
Прикуривая от настоящей, чудом сохранившейся у хозяйки «трёхлинейки» со стеклом, полковник покосился на вскрытый голубой конверт, что лежал на столе следователя:
– Из дома?
– Да, товарищ полковник, на днях получил.
– Как там? Плохо живут?
– Кто знает. Письмо бодрое, а чувствуется – трудновато им.
– Это хорошо. Не то хорошо, что трудновато, а то, что бодрость есть. Вот когда из души твёрдость да бодрость уходят, – это уже плохо. Нельзя распускать себя, нельзя! – Гаркуша говорил медленно, устало, а последние слова произнёс жёстко, тоном приказа. – Ответил им? – уже опять тихо спросил он.
– Не совсем, наполовину. Всё окончить не могу, дела не дают, а наспех не люблю…
– Нехорошо, Николай Иванович. Не ожидал: культурный человек, семьянин, и такое невнимание к своим… Так что у тебя, почему не в настроении? – вдруг спросил полковник.
Сидоренко хотел сказать «нет, ничего», но вместо этого с досадой кивнул на папку:
– Да вот из-за неё. Закончил дело лейтенанта Петрова.
– Это который? Командир второй роты у Гусарова?
– Тот самый, – подтвердил Сидоренко, удивлённый памятью полковника на людей.
1 2 3 4