Проверять, только и всего. Но как? Делать это надо нежнейшим образом. Тихо. Но как? Допустим, с первой почтой он в этом смысле может что-то сделать. А со второй? Единственное утешение: до тех пор, пока в ячейке не будет письма, никто из банды в общежитие не покажется. Светиться лишний раз им незачем. Но все-таки как проверять вторую почту? Так, чтобы было незаметно? Вторая почта - самый наплыв. Все толкутся у стеллажа. Надо что-то придумать. Придумать.
Тишина. Кажется, все ушли. Да, если лопоухий и появится, то вряд ли он это сделает утром. Потому что утром в будни прихожая пуста и он будет на виду. "Маленький" может возникнуть, если возникнет, скорее всего, днем, часа в четыре, когда в прихожей самая толкучка. Впрочем, это может быть и не "Маленький", а кто-то еще. Скажем, "Рыжий" или "Длинный". Хорошо, утром, допустим, он будет просматривать ячейки сам. Но днем?
Решение, как проверять дневную почту, возникло, когда после занятий в дежурку, где сидел Ровнин, вошла Ганна. Скорее, даже не вошла, а вплыла. Вплыла и, увидев его, остановилась:
- Андрей, извини, пожалуйста, я к тебе.
Ее лицо при этом неподвижно, будто каменное, а глаза не знают, на чем остановиться. "Такие, - подумал он, - именно такие девушки просто созданы быть старостами общежитий".
- Я слушаю, Ганна.
- Андрей, ты уж меня, пожалуйста, извини. А что насчет инвентарного списка? Тебе ведь нужно обходить все комнаты. Ну а там... - она отвела взгляд. - Ну, ты понимаешь. У нас же почти все девушки. Так вот, если тебе трудно и если ты не возражаешь, все женские комнаты могу обойти я.
Все женские комнаты может обойти она. А ведь это удача. Просто даже везенье. А он хорош. Ну и сотрудник - не додумался. Да ведь эта девушка создана самой природой создана для того, чтобы помочь ему.
- Не возражаю, - он стукнул ладонью по столу. Кажется, все складывается. Ведь это - последнее, чего ему не хватало. - Ганночка, золотце!
Легче, легче, Ровнин, не перегибай.
- Да, Андрей?
- Ты даже не представляешь, какую услугу мне оказываешь. Ганночка, да я... я просто не знаю даже, как мне тебя благодарить. На колени встать?
- Ну что ты, Андрей? Что случилось?
- Встать или нет?
Покраснела. Чуть-чуть. Легкий румянец. И тут же нахмурилась. Вот оно, решение. Именно - такая девушка не продаст. Никогда не продаст. Да такую девушку, ее хоть сейчас просто на выставку.
- Мне же это совсем не трудно.
- Не трудно. Да ты понимаешь, Ганна!
Надо серьезней. Потому что говорить об этом - не лясы точить. Не лясы, он отлично понимает.
- Послушай, Ганна. Ты сама откуда? Родом ты откуда?
- Я? - она растерянно моргнула.
- Понимаешь, Ганна: то, что я хочу тебе сейчас сказать, очень серьезно.
- Серьезно?
Она посмотрела в упор. Ну конечно. Она пока не понимает, что он хочет ей сказать. Но это не так уж и важно.
- Ты где живешь? Дом твой где?
- Дом? В Желтянском районе. Под Южинском.
- Понятно. Там у тебя кто, родители? Братья, сестры?
- Родители и братишка и сестренка. Младшие.
Теперь уже она настроилась, без всякого сомнения, настроилась.
- Ты комсомолка?
- Комсомолка.
- Ганна, знаешь что, сядь. Ты ведь никуда не спешишь?
- А что случилось-то? - она села. - Я член бюро.
Просто удача. Такая девушка - действительно удача. Надо только все правильно ей изложить. Правильно, без пережима.
- Ганна. Ты встречала когда-нибудь в нашем почтовом стеллаже письмо или открытку с незнакомой тебе фамилией?
- Что?
- Я говорю серьезно - ты встречала когда-нибудь в нашем стеллаже конверт или открытку с незнакомой фамилией?
- С незнакомой фамилией?
- Ты ведь всех в общежитии знаешь по фамилии?
- Всех. - Она смотрела на него уже с тревогой. - Да что случилось-то, Андрей, ты можешь мне объяснить?
- Ну, ну, Ганночка. Не смотри на меня так. Абсолютно ничего не случилось. Все хорошо. Просто, понимаешь, кто-то балуется с нашим стеллажом для писем.
- Балуется? Со стеллажом для писем?
- У милиции, понимаешь, у милиции возникло подозрение, что кто-то использует наш почтовый стеллаж для скрытых передач.
Сейчас лучше всего помолчать. И дать ей почувствовать и осознать новость. Она повернулась к нему. Дернула плечами, будто отмахиваясь.
- Скрытых передач? Глупость какая-то. Каких скрытых передач?
- Во-первых, Ганночка, это совсем не глупость. Совсем. А во-вторых. Во-вторых, прежде всего, самое важное, ты должна запомнить: об этом нашем разговоре никто не должен знать. Это очень важно. Никто.
Она надменно поджала губы. Нахмурилась:
- Ну, само собой, Андрей. Ты мог бы мне этого и не говорить.
Само собой. Ты мог бы мне этого и не говорить. Золотая девушка. Просто золотая девушка.
Она опять посмотрела ему в переносицу:
- Так что? Что вообще тебе нужно?
- Умница, Ганночка. Умница, что поняла. А нужно мне совсем немного. Во-первых, как я уже говорил, никто не должен знать о нашем разговоре. Это - первое, самое первое. Второе - каждый день, утром и вечером, мы с тобой должны проверять свежую почту. Понимаешь? Проверять, чтобы выяснить, не появилось ли в одной из ячеек нужного нам письма. Нужного! Понимаешь? С незнакомой фамилией! Ты понимаешь?
- Понимаю.
- Объясню, почему я сказал: мы с тобой. Те, кто использует стеллаж, не должны знать или даже просто подозревать, что этот почтовый ящик под наблюдением и что мы с тобой будем его проверять. Значит, всю эту проверку нам нужно делать очень незаметно. Крайне незаметно. Совсем незаметно. Ты поняла?
- Да, конечно.
Кажется, накачивать ее больше не нужно. А вообще - вообще она хорошая девушка.
- Отлично. Значит, по утрам ячейки могу проверять я. Прихожая в это время пуста. А вот дневную почту - другое дело. Как раз все приходят с занятий, толкучка. Ну и, если я начну копаться во всех ячейках, сама понимаешь. Все это увидят.
Ровнин услышал шум шагов. Он успел только переглянуться с Ганной, как дверь открылась и вошла Варвара Аркадьевна.
- Ну что? Обвыкаем? - улыбаясь, спросила комендантша.
- Обвыкаем, Варвара Аркадьевна. Вот уточняем со старостой общежития инвентарный список.
- Я смотрю, ты скоро прямо меня заменишь, - комендантша сняла халат и надела плащ. - Я в учебный корпус. Если кто спросит, я там.
- Хорошо, Варвара Аркадьевна.
Комендантша ушла.
- А что, если я такое письмо увижу? - спросила Ганна. - Что тогда делать?
- Очень важно, что тебе в этот момент делать. Поясню. Когда будут приносить дневную почту, я всегда буду находиться тут же. Или за столом, или в дежурке. Каждый день, ты поняла? Обязательно каждый день.
- Что, и в воскресенье?
- И в воскресенье, даже особенно в воскресенье. Потому что в воскресенье здесь самая толкучка. Поэтому в воскресенье тебе придется проверять и утреннюю почту, чтобы опять на меня не обратили внимания. Ты поняла? В воскресенье и утреннюю? Как, не трудно тебе это будет?
- Не трудно.
Он оценил ее взгляд. Да, его выбор оказался точен. Такая не проговорится. Такая медлительная, с таким взглядом не проговорится.
- Значит, Ганночка, если такое письмо появится и я в это время буду сидеть у входа за столом - ты подойдешь и чуть тронешь телефон. Аппарат на столе. И все. Тронешь телефонный аппарат и можешь заниматься своими делами. В остальном разберусь я.
- Так. А если ты будешь в дежурке?
Она все поняла. И прежде всего поняла разницу между "за столом" и "в дежурке".
- Умница. Значит, если я окажусь в это время в дежурке, подойди к столу и незаметно позвони - коротко, четыре раза. Знаешь, где кнопка?
- Знаю. И все?
- И помни, Ганночка, хорошо помни, проверять ячейки каждый раз надо незаметно. Очень незаметно. Лучше, чтобы в это время никого не было рядом. А если кто-то стоит, делай вид, что ищешь письмо для себя. На всякий случай я дам тебе свой домашний телефон. Возьми бумажку и запиши.
- Хорошо, - она взяла бумажку.
- 72-54-55. Помни, звонить по нему можно только в самом крайнем случае. Ну, допустим, неожиданно принесли почту поздно, когда я уже ушел. Или меня нет, а ты вдруг заметила в ячейке письмо с незнакомой фамилией. Тогда сразу звони мне. Ясно?
- Да.
Ганна сложила и спрятала бумажку с телефоном. Да, с такой девушкой сразу - гора с плеч. Конечно, в любом случае он будет подстраховывать все ее действия.
- Все, Ганночка. Бери инвентарный список.
Теперь каждый его день начинался и кончался одинаково. Он вставал в полшестого, делал зарядку, принимал душ, варил геркулес и крепкий чай и, позавтракав, ехал в общежитие. Дорога занимала полчаса; обычно он входил в прихожую ровно в половине восьмого. Первое, что он делал, - незаметно оглядывал стеллаж. Движение в учебный корпус начиналось в начале девятого; он пережидал его, сидя в дежурке или за столом у входа. Теперь он уже знал в лицо и помнил имя и фамилию каждого проходящего - до последнего человека. Всех девушек, которых было сто двадцать три, и шестнадцать парней. Его тоже теперь все знали. В начале десятого почтальонша, которую звали Лизой, хотя ей было далеко за сорок, приносила первую почту. Лиза, полная, колченогая, с хмурым, неподвижно-недовольным лицом, лишенным всего женского, войдя в прихожую, обычно кивала Ровнину - быстро, наспех, будто стараясь скорей отделаться от ненужной обязанности. Сначала она отдавала ему все газеты, потом шла к стеллажу. Письма Лиза раскладывала умело и ловко. Она вынимала их веером, держа между пальцами, так, чтобы были видны фамилии. Всмотревшись, поднимала руки и точными скупыми движениями сверху вниз распределяла конверты по ячейкам.
Когда Лиза уходила, Ровнин по ее движениям уже примерно знал, сколько и в какие ячейки пришло писем. Он подходил к стеллажу и просматривал все, что поступило; постепенно он научился проверять ячейки за десять пятнадцать секунд. Там, где лежали одно - два письма, хватало взгляда; там же, где писем было больше, - легкого движения руки.
Потом наступала протяженность - протяженность дня, который надо было чем-то заполнить. До начала четвертого, появления почтальонши и конца занятий, общежитие оставалось почти пустым, и он должен был найти себе какую-то работу или занятие, желательно - находясь при этом недалеко от входа. В первые дни работа еще была - Ровнин вычистил, замазал и заштукатурил все щели, вставил стекла, навел полный инвентарный порядок в кладовках, переписал все до одного списки. Все это было сделано довольно скоро; потом уже ему оставалось находить и придумывать занятия самому. Обычно он просто сидел за столом или в дежурке, выслушивая новости от тети Поли, тети Вали или комендантши. Все эти новости он давно уже изучил; он знал все о дочери и внуках тети Поли; знал об одинокой жизни тети Вали, знал, что главная забота и смысл жизни Варвары Аркадьевны - удержать собственного мужа, который хочет ее бросить и которого она любит. С комендантшей ему приходилось говорить особенно часто: она считала Ровнина человеком, хорошо знающим жизнь, и уже несколько раз спрашивала совета, как ей быть с мужем. Если же никого не было, то после первой почты Ровнин просто сидел один и просматривал газеты.
В два часа, к обеду, дежурная обычно заканчивала варить на кухне суп и жарить котлеты. После обеда было легче; в три кончались занятия, приходила вторая почта. После четырех до самого вечера прихожая уже не пустовала. Кто-то входил и выходил, кто-то кого-то ждал; иногда здесь просто стояли и разговаривали - свои и те, кто ждал девушек, как их называла тетя Валя, "пришлые". В воскресенье прихожая оживала с утра до вечера, и именно за счет "пришлых", которые иногда приходили с двенадцати. Обычно это были парни лет двадцати - двадцати двух. Они или вызывали кого-то, или оставляли дежурной документы и проходили к знакомым, или просто стояли в прихожей и ждали. Ровнин постепенно пригляделся к ним и в основном знал всех в лицо; каждого вновь приходящего он про себя отмечал. Но он понимал, что искать лопоухого среди "Пришлых" - впустую. "Маленький" (или кто-то еще) может появиться здесь только один раз, чтобы взять письмо и уйти. Торчать здесь понапрасну, изображать любовь и мозолить всем глаза ему ни к чему.
Ровнин уже лег спать, когда раздался резкий звонок телефона. Не поворачиваясь, он нащупал в темноте и снял трубку:
- Алло. Алло, вас слушают.
Трубка молчала. Он посмотрел на часы - половина одиннадцатого. За время работы сотрудником ГУУР Ровнину много раз приходилось жить в гостиничных номерах и чужих квартирах, и почти в каждом номере и в каждой квартире раздавались вот такие звонки, без ответа. Ровнин знал, что эти безымянные, неизвестно как возникающие звонки - почти неизбежная участь любого места, где есть телефон. И вот сейчас такой звонок впервые раздался здесь, в квартире на Средне-Садовой. Мембрана тихо, еле слышно шипела. По звуку фона Ровнин понял, что неисправность линии или аппарата здесь ни при чем. В трубку просто молчали. Значит, кто-то или шутит, или очень хотел бы услышать его голос. А может быть, не то и не другое.
- Алло. Вас слушают.
Никто и на этот раз не ответил. Ровнин положил трубку.
Потом такие же точно звонки раздавались еще несколько раз. Постепенно Ровнин привык к ним. Звонили всегда по вечерам, в самое разное время; в восемь, в десять. Один раз даже в двенадцать.
В квартире в свободное время по вечерам Ровнин обычно читал или смотрел телевизор. Если же программа была скучной, а читать не хотелось, он разворачивал на полу и изучал карту города. Карту, а также указатели и путеводители он подготовил заранее, еще в Москве. Карта была крупномасштабной, с подробно выделенными микрорайонами, пригородами и маршрутами транспорта. Эту карту Ровнин постепенно выучил, как таблицу умножения. Он "прорабатывал" город район за районом, методично, неторопливо, по частям, с карандашом в руках, запоминая и повторяя названия. В названиях площадей, улиц, переулков, тупиков, пустырей полководцы уживались с писателями, а имена философов прекрасно чувствовали себя рядом с Биндюжными и Привозными. В конце концов он в любой момент мог представить себе весь город, целиком.
Сначала он добился того, что вся карта стала ему ясна и понятна. Потом, вспоминая Лешку и то, что он наверняка вот точно так же изучал эту самую карту, Ровнин стал наносить на нее, сверяясь с указателями, справочниками и путеводителями, все, что могло как-то пригодиться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16