Приезжай.
Олегу показалось, что он даже увидел, как она передернула плечиками.
— Но через три часа у меня рандеву.
— Я буду раньше.
Олег спустился, сел в автомобиль. Зачем он к ней едет? Чтобы... Чтобы — что? Не оставаться одному?
Олег отжал сцепление и дал газ. Автомобиль сорвался с места под сотку.
Глава 8
...Он несся по шоссе как ветер. Вот только дорога была другая — ночная, летняя, пустынная. После дождя похолодало, пал туман. Свет фар встречных машин дробился в капельках влаги радужным мерцанием, пока они проносились мимо бесплотными тенями, лее вокруг высился сплошной темной стеной... Олегу даже показалось на миг, что машина взлетела над дорогой, что ночные восходящие потоки остывающей земли подхватили его, вознесли и повлекли все выше, над черным редким лесом, туда, за облака, к звездам... Олег почувствовал, что засыпает, чуть пригасил скорость. Теперь лес поплыл за окнами, словно медленно сменяющиеся театральные декорации.
Дальний свет приближающегося автомобиля был неоново-нежным. Кто-то шел за сотку и плевать хотел и на моросящий дождь, и на ирреальность сущего...
Дорога пошла под уклон, да еще и поворот; водитель сзади и не думал притормаживать — машину поволокло вперед и вниз, в какой-то момент она заскользила по мокрому шоссе, как мелок по намыленной доске, ударилась о крыло автомобиля Гринева, развернулась кокетливо и ухнула кормой в неглубокий кювет, устремив немигающий взор неоновых фар в низкое небо.
Олег притормозил, спустился, скользя, по мокрому склону с явным желанием съездить горе-водителю по шее, но дверца распахнулась, показались длинные голые ноги, а потом — и сама их обладательница, девушка с наивным взглядом ясных глаз и волосами, каскадом струящимися по плечам.
Лицо Олега Гринева очаровательно поглупело.
— Ясные светлые глаза вижу я в сиянье дня... — пропел он и протянул девушке руку.
Девушка вложила перепачканную узкую ладошку в его ладонь, произнесла, скривив хорошенький ротик:
— Каналья! — Голос у нее оказался хриплый.
— Ты кто, милая барышня?
— Тебе какая разница?
— Дурное любопытство. — Олег слегка разозлился. — Сначала ты своей рухлядью таранишь приличное авто, потом ругаешься по-пиратски, как в плохом сериале...
— Сигарета есть?
— В машине.
Когда взбирались по откосу, девушка едва не упала, Олег обхватил ее за талию и услышал немедленно:
— Полегче, медведь! Лапы убери!
И только тут Олег заметил, что она здорово набралась. Гринев подал ей пачку, зажигалку, рассмотрел вмятину вдоль борта.
— Ну что, скажешь теперь, я тебе по жизни должна?
— Тебя до города подкинуть?
— А моя машина?
— Она и до этого полета стоила сотен семь... на блошином рынке. А теперь...
— А сколько, по-твоему, стою я? — Девушка приняла вызывающую позу уличной проститутки; свет фар пронизывал ее легкое платьице.
— Сто баксов, — жестко ответил Олег и поморщился: его покоробило вызывающее поведение девушки.
— Все мужики — дерьмо. Особенно те, что ездят на таких вот тачках. — Девушка взглянула на него:
— Еще не раздумал меня подвозить?
— Садись. — Олег распахнул дверцу, сам вытащил мобильник и сказал в него несколько слов. — За твоей колымагой приедут. Куда ее доставить?
— На Соколова. Там автостоянка.
Девушка удобно устроилась на сиденье рядом с водительским, откинулась, демонстрируя свои длинные ноги, но получилось это у нее естественно.
Бесцеремонно открыла бардачок, вытащила плоскую бутылку «Хеннесси», произнесла утверждающе:
— Я угощусь, плейбой? Для снятия стресса? — Отвинтила крышку, хищно втянула ноздрями:
— Божественный аромат! — Сделала несколько глотков, опустила бутылку себе на колени.
— Я не плейбой.
— Но и не бандит. «Страшные лесные разбойники» предпочитают другие тачки.
— Девушка помолчала, добавила мстительно:
— Достойные мужчин. Эта дорогая погремушка не для наших дорог.
— Сейчас увидим.
Музыка сделалась ритмичной, и ритм ее был неудержим. Автомобиль понесся с нарастающей скоростью, и то ощущение полета, что было вначале, захватило, спеленало абсолютно, подчиняя себе волю. Олег свернул с наезженной колеи на грунтовку, из-под днища полетели искры от ударов щебня, какие-то то ли ангары, то ли цеха надвигались в свете фар жуткими ночными громадами и — исчезали в вихревой скорости. Показались огни города. Олег чуть сбросил скорость.
Девушка отхлебнула еще из горлышка, закатилась смехом:
— А ты — ничего, забавный. Развлекаешься, что ли? Катаешься?
— Езжу.
— Ты не ездишь, ты мчишься. Шею свернуть не боишься?
— А ты?
— Я — пьяная. С меня и спрос невелик. — Добавила безо всякого перехода:
— Гуляли на даче у одного оч-ч-чень модного художника. Сам он безобиден, как ракушка от устрицы, но народ к нему наехал наглый. Не становиться же матраской для полудюжины жаждущих «комиссарского тела»... Пришлось бедной девушке прыгать за баранку, трезветь было некогда. Меня зовут Марина, — безо всякого перехода закончила она. — Что значит — морская. А как тебя величать?
— Медведем.
— Вообще-то похож. Большой. Только... очень мечтательный.
— Да?
— Мечтатели жизнь заменяют иллюзиями.
— Это плохо?
— Хорошо. Потому что жизнь без иллюзий — просто театр марионеток. Не замечал?
— Время от времени.
— Потому что все ото всех зависят. Каждый у кого-то на ниточке. На крючке.
И каждый — как одинокая рыбка в пустом аквариуме. Знаешь, такие круглые, без водорослей, в каких плавает вуалехвостка. Вот я — как раз такая.
— Украшаешь офис?
— Не вполне. Украшаю жизнь. Коллекциями людей, которые полагают себя чем-то с чем-то. Кто — бутербродом с икрой, кто — молоком с медом, кто — Наполеоном с войском. Забавно.
— Но грустно.
— Еще как грустно. А знаешь... ты на странника похож.
— Почему?
— Так. Похож, и все. Откуда ушел — уже не помнишь, куда придешь — еще не знаешь. И вернуться некуда.
— Ты умная.
— Да, я умная. Но недостаточно умна, чтобы это скрывать. Я — модель.
Глава 9
— Работаешь на подиуме? — спросил Олег.
— Нет. — Марина прикурила сигарету, выдохнула:
— Для этого я не доросла. В прямом смысле. А знаешь, во времена империи подиумом назывались специальные места в античных цирках для высокопоставленных зрителей: оттуда они могли безопасно наблюдать, как люди убивают и умирают им на потеху. — Девушка улыбнулась невесело, вздохнула:
— Мир с той поры изменился мало. — Помолчала, добавила:
— Нет, к подиуму я не имею отношения. Скорее к искусству. Искусство, чувствуешь, слово какое? Искушение сотворения собственного мира... Или — мирка.
Вот в этом мирке я и тусуюсь. Выставки, презентации, фуршеты... Где передвигаются раскрашенные куклы и куклессы и рассуждают о чем-то для них важном. И я тоже — передвигаюсь, рассуждаю, функционирую... Иногда пишу опус на непонятно-искусствоведческую тему и отправляю в непонятный немецкий или шведский журнал. Они хорошо платят. Да. Я — модель. — Девушка отхлебнула еще из бутылки:
— Самое противное, что сама я никого не интересую. Интересует мое тело, интересуют статьи, но такие, в которых нет мысли... Этот мир не терпит несоответствия себе, мертвому. Его волнует только собственное тщеславие. Вот я и имитирую... — Девушка задумалась, собрав лоб моршинками, выдохнула смешком:
— Этот... самолет. Знаешь, в детстве такие пацаны крутили, на веревочках. И губами так делали: «Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж». Вот и я — жужжу, а летать не летаю. А так хочется полета! — Девушка помолчала. — Я сильно сегодня напилась. — Спросила вдруг безо всякого перехода:
— Ты жил когда-нибудь в маленьких городках?
— Бывал.
— Не путай экскурсию с эмиграцией. Побывать в любом таком пару часиков — даже экзотика, а жить... Словно под водой мутной. Кругом грязь, парни пьяные и грубые, нищета... Помнишь Ван-Гога, «Едоки картофеля»? У людей истощенно-алчные лица, они сидят за столом, картошку уминают, желто-грязно все, и все — голодные... Вот это и есть наш городок теперь, если в миниатюре. — Девушка зябко передернула плечами. — Вот я и ринулась в Москву. Знаешь, почему мы все попадаемся? Кругом серо, убого, люди экономят на всем, заняты мелкой склокой, привычно-изматывающей, как головная боль... А в телевизоре — цветно! И мальчики-одуванчики эти, Иванушки-Аленушки: все они чистенькие, с белыми зубками, веселые... И мир в телевизоре — цветной. Людям мишурная позолота нравится куда больше золота: она праздничней. И все мы хотим праздника. Всегда.
И получаем пустоту. Бутафорский мир не терпит дневного света, и если сны хоть остаются в памяти — есть в них что-то волшебное, — то все остальное просто пропадает, стоит лишь кнопочку на пульте надавить.
— Каждый жизнь себе выбирает сам.
— Вот уж нет. Это смерть каждый сам себе выбирает, вольно или подсознательно. А жизнь... Она кому-то удается, а кому-то нет. Так бывает.
Москва... Сначала она мне таким вот цветным праздником и показалась. Даже очарована была; мальчики на иномарках, спортивные комплексы, ночные клубы. Как бы не так. В любой клуб или казино днем зайти: размалеванная бестолочь, эти венки-цветики, эти портьерки под бархат или стойки хромированные... Посетители словно похоронили уж свои жизни и здесь — поминки по себе справляют, веселенько так, с музычкой, как принято. Модели. «Ж-ж-ж-жжжж». А знаешь, что самое страшное? Никого мне уже не жалко по-настоящему. И ничего не хочется. Ни-че-го.
Раньше думала, денег соберу, квартирку куплю, заживу... Купила. И — как в камере-одиночке. Все эти ночные погребальные клубы и прочие увеселения... Они — наркотик. Ведь умом понимаю — мельтешня, после только маета пустая в душе остается, и люди там — куклы раскрашенные, а где других взять? К «едокам картофеля» я не вернусь. Вот и получается. Мне двадцать восемь. И я ничего уже не хочу. Ничего. — Девушка улыбнулась, но очень неуверенно. — Так что я тоже странник. И не знаю, что хочу найти.
— Мужчину, — спокойно произнес Олег. Глаза Марины стали глубокими, цвета моря.
— Ты прав. Мужчину. Который бы был достоин любви. Я полюбила бы его, честное слово. Вот только мужчин вокруг не осталось.
— Может, не там ищешь?
— А ты разве в другой жизни живешь? Оглянись! Маскарад — кругом. Вот ты появился из ночи и умчишься туда, странник. Я проснусь завтра и — то ли ты был, то ли тебя не было. Не жизнь — сплошное метро. Что-то мелькает за стеклами, люди появляются, пропадают, и никого и ничто нельзя остановить ни на миг, даже если этот миг покажется тебе очень-очень важным. А жаль.
Ночной город зиял пустотой улиц и казался особенно огромным. Освещены были лишь дороги, но редкие люминесцентные фонари словно окутала влажная бахрома тумана, и в этом свете дома лишь едва-едва выступали из окружающей тьмы тусклыми прямоугольниками желтых окон. В каждом доме горело одно-два, не больше, остальные лишь отражали вялый, увязший в тумане фонарный свет.
— Знаешь, когда я была маленькая, мне всегда было непонятно, куда деваются люди ночью. Неужели так и спят в коробках-домах? Этого просто не могло быть. Я знала, взрослые нарочно укладывают детей, а сами — уезжают на карнавалы, беззаботно веселятся на площадях, смотрят красивые фейрверки, танцуют, и жизнь у них совсем не такая унылая, как днем. А теперь выясняется — они просто спят друг с другом. Или просто пьют. И жизнь тлеет в ночи так же скудно, только еще и темно. Притормози у того ресторанчика, странник, я сойду. Там светло. В пустой дом мне совсем не хочется. — Девушка улыбнулась, сдерживая слезы:
— Может, сегодня мне повезет?
— Не отчаивайся. Тебе повезет. Девушка вышла из машины:
— Прощай, странник. Ты добрый, а что толку? Пойти тебе тоже некуда. А все-таки... Так хочется полета! А еще больше — тепла.
— Ты верь. Тогда — сбудется.
— Я верю. — Марина улыбнулась печально. — Ведь по ощущениям полет от падения — неотличим.
Олег снова помчался в ночь. Позади осталась одинокая девичья фигурка у островка света. Вокруг — те же темные дома, безлично глядящие окнами-зеркалами в ночь. Поворот. Еще поворот. Он снова оказался у того же кафе, но девушки не увидел.
Подъехал, вышел, беспокойно огляделся и наконец заметил ее: она сидела на корточках у одного из столиков и кормила из блюдечка черного котенка. Олег подошел. Марина подняла голову.
— А, это ты, Медведь. Как мило, — произнесла она, но в голосе не было ни радости, ни удивления. А что было? Олег так и не понял.
— И все-таки я подвезу тебя домой.
— Вместе с котенком, ладно? Он — моя находка. — Он тебе нужен?
— Он такой же, как я. И как ты. Никому не нужный. Да еще и черный. Без меня он точно пропадет. Да и очень хочется, чтобы дома меня кто-то ждал.
Глава 10
Автомобиль остановился у шестнадцатиэтажного дома. Олег поднялся на лифте, нажал звонок. Марина распахнула дверь, даже не спросив кто и не глянув в глазок. Она была укутана в длинное белое кимоно, изукрашенное по вороту черными ироглифами.
— Это ты, Медведь. Проходи. Если хочешь кофе — кофеварка на столе. У меня совсем мало времени: мне нужно сделать лицо.
— Снова рауты?
— Гринев, не нагнетай. Была бы я богатой тетей, коллекционировала бы фарфоровых кукол. А так я коллекционирую живых. Тоже увлекательно. Светская хроника называется.
Олег поворошил несколько глянцевых журналов, отложил, закурил сигарету, налил себе чашку кофе, отхлебнул.
— Ну что ты маешься? Говори. — Марина, сидя перед зеркалом, неторопливо накладывала тени на веко.
— Я тебе не мешаю?
— Мне? По-моему, себе ты мешаешь куда больше.
— Думаешь?
— В тебе столько силы, а ты загоняешь ее, словно в вулкан и...
— Одна незнакомка назвала это одержимостью.
— Вот это и плохо. Вернее... ты ни о чем думать не можешь, кроме своих цифр и курсов акций! Даже хуже — ты не думаешь о них, ты в них живешь! Они застят тебе мир, людей, всех вместе и каждого в отдельности! А уж меня — и подавно!
— Марина, я же тебе говорил...
— Угу. Ты решил стать великим. И покорить мир. Браво. — Девушка несколько раз отчетливо хлопнула в ладоши. — Браво. Только.., не верю я в этот мир.
— Другого нет.
— Есть. Чуть-чуть западнее нашей границы и немного южнее. Пусть он такой же искусственный, как и этот, но там комфортнее.
1 2 3 4 5 6 7 8