«Надо, чтобы за эту идею ухватились». В какой-то степени это удалось. Вскоре я, к своему удивлению, узнал, что для использования в учебных целях уже приобрели Брикендонбери-холл, бывшее школьное здание, расположенное на просторном участке неподалеку от Хартфорда. Меня представили капитану 3 ранга Питерсу, которого назначили начальником школы. Он часто приглашал нас с Гаем на обед в «Хангерию», чтобы послушать, что мы думаем о новом деле. У него были мечтательные голубые глаза и очаровательная мягкая улыбка. Несмотря на резкое различие характеров, он сильно привязался к Гаю, который бесцеремонно таскал у него со стола сигареты. К сожалению, его сотрудничество с нами оказалось недолгим. Впоследствии его посмертно наградили крестом Виктории, вероятно, за ненужную храбрость, проявленную в Оранской гавани. Услышав о его награждении, я взгрустнул при мысли, что Питерс никогда об этом не узнает. Он был человеком сентиментального склада и заплакал бы от такой чести. Наши слушатели обожали его.
Среди преподавательского состава были разные люди. Был весельчак Джордж Хилл (сотрудничал с Брюсом Локкартом, одним из английских тайных агентов в России после революции 1917 года, а также был другом Сиднея Рейли. Во время второй мировой войны занимал высокий пост в УСО и был послан Черчиллем в Москву в качестве представителя УСО/СИС. — Прим. авт.) — автор книг о своих таинственных приключениях в Советской России, один из немногих оставшихся в живых англичан, которые действительно засыпали «песок в буксы». С большим брюшком, Хилл скорее походил на опереточного короля с лысой макушкой вместо короны. Позже его назначили руководителем миссии управления специальных операций (Управление специальных операций было создано по распоряжению Черчилля в 1940 году и руководило всеми тайными действиями против стран оси, особенно саботажем и диверсиями. — Прим. авт.) в Москве. Мои друзья в СССР приняли это с восторгом: они знали о Хилле все.
Был еще специалист по взрывчатым веществам — Кларк. Он отличался неуемным чувством юмора. Когда однажды его попросили организовать показ своих методов для начальника чешской военной разведки и его аппарата, Кларк расставил мины-ловушки в рощице, через которую шла дорога на полигон. Кларк предполагал, что чехи пойдут через рощу гуськом. Они же, напротив, пошли шеренгой, и офицеры, шедшие по краям, перенесли тяжелое потрясение. Лишь по счастливой случайности никто не пострадал.
Был также меланхоличный чех. Его рекомендовали как печатника, работавшего в подпольной типографии в Праге. Это был бледный, приземистый толстяк.
Другой печальной фигурой был австрийский социал-демократ Вернер. Его готовили на роль руководителя слушателей-австрийцев, которых мы могли получить, однако такие слушатели не появились. Вернер говорил только по-немецки, и мне приходилось тратить немало времени, чтобы все ему объяснить. В конце концов он подал в отставку и получил другое назначение. Подводную лодку, перевозившую его в Египет, потопили в Средиземном море пикирующие бомбардировщики.
Выдающейся личностью среди нас был, несомненно, Томми Харрис, известный торговец произведениями искусства. Его взяли по предложению Гая в качестве своего рода домоправителя и главным образом потому, что Харрис и его супруга были вдохновенными кулинарами. Он оказался единственным среди нас человеком, который в первые же недели установил тесный личный контакт со слушателями. Работа в школе была совершенно недостойной Харриса, необразованного, но обладавшего блестящим природным умом. Томми вскоре переманила МИ-5, где он стал впоследствии инициатором и руководителем одной из самых изобретательных разведывательных операций того времени. Для меня, как увидим, дни, проведенные в Брикендонбери, были беспросветным мраком. Их скрашивала лишь зародившаяся и высоко мною ценимая дружба с Томми Харрисом.
Слушателей оказалось у нас мало — две небольшие группки бельгийцев и норвежцев и несколько большая группа испанцев. В целом их насчитывалось около 25 человек. Возможно, они и получили что-то полезное в Брикендонбери, хотя я в этом сомневаюсь. Мы не имели представления о задачах, которые им предстояло выполнять, и ни Гаю, ни мне не удалось раздобыть необходимых сведений у руководства в Лондоне. Иначе говоря, нам почти нечем было заниматься, и мы только и делали, что беседовали с Питерсом да помогали ему составлять докладные записки для руководства, которые редко удостаивались ответа. Было ясно одно: мы мало чему могли научить испанцев, большинство которых были подрывниками из Астурии (в прошлом шахтеры). «Все инструкторы похожи друг на друга, — сказал как-то один испанец, парень лет восемнадцати.
— Они говорят нам, сколько надо отрезать бикфордова шнура, мы же для безопасности увеличиваем длину вдвое. Вот почему мы пока еще живы».
Англичане могли бы извлечь полезный урок из области конспирации, если бы разбирались в ее правилах. Это выявилось только через несколько лет. Поскольку предполагалось, что мы имеем дело с агентами, которые будут засылаться на территорию противника, где их, весьма вероятно, могут схватить, было решено подлинные имена и фамилии офицеров из преподавательского состава скрыть под кличками. Питерс стал Торнли, Хилл — Дейлом и так далее. Гай, дав волю своему мальчишескому воображению, за моей спиной убедил Питерса навязать мне такую неприличную кличку, что я даже не решаюсь ее назвать. Единственное исключение составил Томми Харрис, которому, по непонятным мне причинам, разрешили оставить его собственное имя.
Как-то после войны Томми случайно встретил руководителя нашей бельгийской группы, человека неприятного, постоянно кичившегося своим аристократическим происхождением. Томми зашел с ним выпить чаю. Вспоминая Брикендонбери, бельгиец заметил, что слушатели раскрыли все наши клички, за исключением одной. Томми проверил его и выяснил, что тот действительно знает все наши имена. Он спросил тогда, кто же составил исключение. «Речь идет о вас», — ответил бельгиец.
Скоро с этих страниц на время исчезнет имя Гая Берджесса, поэтому мне, надеюсь, простят, если я расскажу о пристрастии Гая к невинным проделкам. Однажды летним вечером Питерс лежал в постели с острым приступом экземы. Чтобы скрыть ее, он отращивал бороду. Около его кровати сидел, потягивая из рюмки портвейн, приезжий инструктор, назвавший себя Хэзлиттом. Внезапно из сада раздался крик, а за ним послышались разноязыкие возгласы. В дом ввалились слушатели. Каждый из них утверждал, что видел кто троих, кто десяток и даже более парашютистов, выбросившихся поблизости. Услышав это сообщение, Питерс приказал бельгийцам надеть форму и установить пулеметы в окнах. Это обеспечивало хороший сектор обстрела через школьные спортивные площадки. Не знаю, что случилось бы, если б противник вошел через парадную дверь. «Раз немцы высадились, — сказал Питерс Хэзлитту, — придется встать».
Потом он допустил роковую ошибку, приказав Гаю установить точные данные о происшествии и сообщить о результатах дежурному офицеру в Лондон. Гай приступил к делу с напускной добросовестностью. Я слышал урывками его доклад по телефону. «Нет, мне нечего добавить к тому, что я сказал… Не хотите же вы, чтобы я фальсифицировал показания, не правда ли? Повторить?.. В районе Хартфорда видели спускающиеся парашюты в количестве от восьмидесяти до нуля… Нет, я не могу определить достоверности сообщений разных свидетелей. От восьмидесяти до нуля. Вы поняли? Я позвоню вам еще раз, если понадобится. До свидания». Торжествуя, Гай пошел докладывать. «Не знаю, что я смогу сделать, если поднимусь, — сказал Питерс, — но я, конечно, должен взять командование на себя».
Прошел час или два, но больше ничего не случилось. Бельгийцы печально разобрали свои «льюисы», и мы пошли спать. Все следующее утро Гай висел на телефоне, распространяя веселые новости. Оказывается, дежурный офицер поднял своего начальника, а тот связался с военным министерством. Восточный военный округ был поднят на ноги, и на рассвете его бронечасти заняли позиции по боевому расписанию. Гай высказал ряд предположений относительно того, во что все это обошлось. Следует заметить, что цифру «нуль» назвал ему накануне вечером я, цифра же «восемьдесят» исходила, по-видимому, от самого Гая. Мы оба ошиблись. Сбросили всего один парашют. Прикрепленный к мине, он безобидно повис на дереве, и мина не взорвалась. Быстро летели летние дни, а каких-либо четких директив из Лондона не поступало. Капитан 3 ранга все больше мрачнел и стал еще более неразговорчивым и скрытным. Сначала я думал, что его беспокоит экзема, но потом до меня стали доходить слухи о переменах, о которых официально нам так и не объявили. А произошло вот что. Секцию «Д» выделили из СИС и реорганизовали, передав в ведение министра по вопросам экономической войны доктора Дальтона. Гранд ушел, его место занял Фрэнк Нельсон, бизнесмен, лишенный чувства юмора, чьи способности мне так и не представилось возможности оценить. После посещения Брикендонбери Колином Габбинсом (в 1939 году был помощником начальника разведывательного управления военного министерства. — Прим. авт.) и группой свежевыбритых офицеров, которые лаяли друг на друга и на нас, Питерс впал в глубокую депрессию. Мы не удивились, когда однажды утром он вызвал Гая и меня и сообщил, что провел весь прошлый вечер за составлением рапорта об отставке. Он говорил это с печалью в голосе, как бы сознавая свое поражение и проявленное к нему невнимание. Затем, воспрянув духом, он заговорил увереннее, и впервые за многие дни его лицо озарила очаровательная улыбка. Он был явно счастлив вернуться к своим суденышкам после короткого крещения политическим огнем. Отставку Питерса приняли без осложнений. Мы начали равнодушно расформировывать наше заведение. Шаги, предпринятые в целях конспирации, сохранились в моей памяти смутно. Мы должны были запрятать наших слушателей куда-нибудь подальше для использования в будущем. Позже я узнал, что, кроме Вернера, по меньшей мере еще двое из них погибли. Одного милого радиста-норвежца немцы поймали и расстреляли сразу же после его возвращения в Норвегию. Другого, лучшего слушателя из бельгийской группы, сбросили на парашюте в Бельгии. Парашют зацепился за шасси самолета, и на огромной скорости бельгиец потерял сознание и задохнулся.
Томми Харрис покинул нас, глубоко возмущенный. Вскоре он нашел свое настоящее место и стал ценным сотрудником в МИ-5. Мы с Гаем прибыли в новый центр управления специальных операций на Бейкер-стрит, 64. Позже он стал известен (или печально известен, в зависимости от точки зрения) просто как Бейкер-стрит. В связи с новыми задачами появилось много новых лиц. Людей набирали среди банкиров, юристов и крупных бизнесменов. Угнетающе ощущалось отсутствие прежних коллег. Нельсон проводил чистку весьма тщательно. Ему охотно помогали некоторые старшие сотрудники СИС, особенно Клод Дэнси и Дэвид Бойл, о которых речь пойдет позже. Они были полны решимости «изжить», не только Гранда, но и всех его ближайших соратников.
Чистка подошла вплотную и ко мне, но на мне и прекратилась. Навестив меня однажды вечером, Гай был необычно молчалив. В конце концов выяснилось, что он пал «жертвой бюрократической интриги». Его уволили. Естественно было предположить, что мои собственные дни, а может, и часы тоже сочтены, и Гай, очевидно, ожидал меня в товарищи по несчастью. Но па следующий месяц и месяц спустя я по-прежнему получал конверты с жалованьем. Управление специальных операций, видимо, во мне нуждалось, а возможно, я был слишком незначительной фигурой, чтобы почтить меня увольнением. Гай не унывал. Он вскоре нашел желанное убежище в министерстве информации и даже начал с презрением поговаривать о моей затянувшейся связи с «выгребной ямой» (начальные буквы английского выражения «Slop and offal», означавшего «выгребная яма», совпадают с начальными буквами английского названия УСО — Special Operations . — Прим. пер.).
ГЛАВА II. РАБОТА В УПРАВЛЕНИИ СПЕЦИАЛЬНЫХ ОПЕРАЦИЙ.
Провал нашего первого учебного заведения подействовал на меня угнетающе, но это принесло мне известную выгоду, поскольку я вернулся в Лондон, где почувствовал себя, по крайней мере, ближе к коридорам власти и источникам больших решений. Практически же непосредственной пользы от этого мне было мало. У меня не оказалось никаких конкретных обязанностей, и потому я не мог претендовать на рабочее место. Я слонялся по учреждению на Бейкер-стрит, стараясь запомнить новые лица и сколько-нибудь связно представить себе организационную структуру УСО. Это было самой трудной задачей в то время. Все казались очень занятыми, даже если только передвигали мебель. В обстановке столь бурной деятельности меня тяготило безделье. Такая ситуация напоминала мне прием с коктейлем, где все друг друга знают, а ты — никого.
В то время это казалось неправдоподобным, но фактически я был свидетелем родовых мук будущей внушительной организации. И если я описал первые дни ее существования так, как воспринимал все это тогда, в несколько легкомысленном стиле, то, по-видимому, такой стиль объясним. В период между войнами разведывательная служба пользовалась мифическим престижем, однако этот миф не имел реального основания. К такому заявлению многие могут отнестись с недоверием, тем более что на этот счет не опубликовано никаких материалов. Но разве это более невероятно, чем известный случай, когда британский флот, тоже пользовавшийся престижем, будучи послан в Александрию, чтобы отпугнуть Муссолини от Абиссинии, оказался не в состоянии что-либо сделать, потому что не имел снарядов? А правда заключалась в том, что секретная служба, так же как и вооруженные силы Англии, потихоньку увядала. Помимо финансовых проблем мало внимания уделялось укомплектованию службы и ее организации. Если в армии задавали тон офицеры, которые спустя двадцать с лишним лет после сражения при Камбре (в сражении при Камбре 20-30 ноября 1917 года впервые в истории в массовом количестве были применены танки.
1 2 3 4 5 6