https://wodolei.ru/catalog/unitazy/
Огорченный, я отправился в Холлоуэй на медицинский осмотр.
Через несколько дней меня вызвал к себе в кабинет редактор иностранного отдела «Таймс» Ральф Дикин. Он вытаращил на меня глаза, надул щеки и сморщил лоб, что обычно делал, когда бывал расстроен. Некий капитан Лесли Шеридан из военного министерства позвонил ему и спросил, свободен ли я для военной работы. Шеридан не произвел впечатления на Дикина, хотя и представился как журналист, поскольку в прошлом был связан с «Дейли миррор». Короче говоря, Дикин не хотел участвовать в этом деле и убеждал меня отказаться. К сожалению, мне пришлось его разочаровать. Я никогда не слышал о Шеридане, но решил ковать железо, пока горячо. И я немедленно откликнулся на запрос.
Вскоре на внешнем дворе гостиницы «Сент Эрмин», вблизи станции «Сент-Джеймс-парк», у меня состоялась встреча с госпожой Марджори Мэкси. Это была очень приятная пожилая дама. Я не имел никакого представления, да и до сих пор не имею, какое именно положение она занимала в государственной системе. Но госпожа Мэкси говорила авторитетно и, очевидно, имела право по крайней мере рекомендовать меня на «интересную» работу. В начале нашей беседы она затронула вопрос о возможности политической работы против немцев в Европе. В течение десяти лет я серьезно интересовался международной политикой, объездил многие страны Европы, у меня уже сложились более или менее зрелые представления о подрывной деятельности нацистского режима, поэтому я был достаточно хорошо подготовлен для беседы с госпожой Мэкси на эту тему. Кстати, в тот период в Англии лишь очень немногие серьезно задумывались над этим вопросом, так что и представления самой госпожи Мэкси были далеко не ясными.
Я выдержал первый экзамен. Госпожа Мэкси попросила меня встретиться с нею еще раз на том же самом месте через несколько дней. На вторую встречу она явилась в сопровождении Гая Берджесса, которого я хорошо знал. Мне опять устроили испытание. Вдохновленный присутствием Гая, я старался показать себя в выгодном свете, бесцеремонно бросаясь именами, как будто давал интервью. Мои собеседники время от времени обменивались взглядами. Гай важно и одобрительно покачивал головой. Оказалось, что я попусту тратил время, поскольку решение уже было принято. При прощании госпожа Мэкси сказала, что в случае моего согласия я должен порвать связи с «Таймс» и прибыть в распоряжение Гая Берджесса на Кэкстон-стрит, в том же квартале, что и гостиница «Сент Эрмин».
«Таймс» не доставила мне хлопот. Дикин надулся, повздыхал немного, но он не мог предложить мне ничего интересного. Итак, я без фанфар покинул Принтинг-Хаус-сквер. Мне казалось, меня ждала новая секретная и важная карьера. Я решил, что мой долг — воспользоваться опытом единственного знакомого мне сотрудника секретной службы. Поэтому я весь уик-энд веселился с Гаем Берджессом. В следующий понедельник я официально доложил ему о прибытии на службу.
Учреждение, с которым я связал себя, называлось Сикрет Интеллидженс Сервис (СИС). Оно широко известно также под названием МИ-6, хотя непосвященная публика называет его просто секретной службой. Я удивился, с какой легкостью меня приняли на службу. Позже выяснилось, что единственным запросом о моем прошлом была обычная проверка в МИ-5 (контрразведке), где проверили мою фамилию по учетным данным и дали лаконичное заключение: «Ничего компрометирующего не имеется». Теперь каждый новый скандал со шпионами в Англии порождает поток рассуждений о «позитивной проверке» (подробное исследование всех материалов, относящихся к прошлому проверяемого и связанных с ним лиц. — Прим. авт.) Но тогда, в счастливом эдеме, о «позитивной проверке» и не слышали. В первые недели мне даже казалось, что я, может, вовсе и не туда попал (на эту мысль навел меня коллега из Москвы. Мои первые сообщения заставили его серьезно подумать, что я попал в какую-то другую организацию. — Прим. авт.), что где-то есть другая служба, скрытая в тени, действительно секретная и действительно могущественная, способная на такие закулисные махинации, которые оправдывают вечную подозрительность, например, французов. Скоро, однако, стало ясно, что такой организации не существует. Это было концом иллюзий, но их утрата не причинила мне боли.
Сначала Гай повел меня в предназначавшийся мне кабинет. Это была маленькая комната со столом, креслом и телефоном. Раздраженно фыркнув, Гай вышел в коридор и вскоре вернулся с пачкой бумаги, которую положил на стол. Удовлетворенный тем, что я теперь полностью вооружен для выполнения своих обязанностей, он сообщил, что мое жалованье будет таким же, как и у него, — 600 фунтов стерлингов в год. Деньги выплачиваются наличными ежемесячно и без вздорных притязаний со стороны налогового управления. Нечего совать нос в каждый секретный шиллинг! Фактически же за секретностью жалованья скрывалось грубое неравенство. Каждый контакт между начальником и подчиненным теоретически являлся частным, секретным договором, и если начальник мог заполучить работника А дешевле, чем Б, то, каковы бы ни были их достоинства, начальник поступил бы глупо, не сделав этого. Однако меня вполне устраивали предложенные условия, и вскоре меня представили некоторым моим будущим коллегам.
Подразделение СИС, куда я попал, было известно под названием секции «Д» (диверсии). Я никогда не видел ее устава, если он вообще существовал. Из разговоров с коллегами я понял, что задача секции — содействовать поражению противника путем организации активного сопротивления и путем уничтожения невоенными средствами источников его мощи. Начальником секции был полковник Лоуренс Гранд. Меня представили ему через несколько дней после зачисления в штат. Высокий и худой, он поразительно напоминал человека, которого я рисовал в своем воображении, находясь в Германии или Испании. Разница заключалась в том, что его никак нельзя было назвать человеком ограниченного ума. Он свободно и быстро ориентировался во всех вопросах, входивших в круг его страшных обязанностей, и никогда не пасовал перед идеей, какой бы значительной и даже дикой она ни казалась.
В то время много внимания уделяли идее взрыва Железных ворот на Дунае с целью прервать поставку немцам румынской нефти. Мне приходилось видеть Железные ворота, поэтому меня поражало то хладнокровие, с каким мои коллеги говорили о взрыве ворот, словно речь шла о разрушении шлюзовых ворот на Риджентс-кэнэл. Такая акция никак не соответствовала скудным ресурсам секции «Д» в 1940 году. И когда эту попытку все же предприняли, югославская полиция сразу раскрыла и уничтожила ее в самом зародыше, поставив английское правительство в неловкое положение.
Таким же несоответствием между целями и средствами отличались предложения нарушить снабжение немцев нефтью путем «вывода из строя бакинских нефтяных промыслов». Впоследствии мне довелось увидеть бакинские нефтяные промыслы, и меня позабавила мысль о том, как бы англичане приступили к выполнению такого задания, допустим, начав действовать с базы в Каире. Даже в 1940 году я счел бы такие разговоры пустой фантазией, если бы лично не присутствовал на пресс-конференции в Аррасе, которую созвал генерал Паунелл, бывший в то время начальником штаба у лорда Горта. Генерал Паунелл тогда заявил, что, учитывая мощь линии Зигфрида, лучшие перспективы может открыть удар через Кавказ (речь идет о планах нападения на Советский Союз, которые вынашивали в то время правящие круги Великобритании под лицемерным предлогом нанесения удара по Германии с востока. — Прим. авт.). В случае успеха такой удар взломает «слабую восточную систему обороны Германии» и откроет путь англо-французскому наступлению.
У полковника Гранда никогда не было средств для осуществления своих идей, хотя их щедро предоставляли его преемникам. Его лондонский штат легко мог разместиться в большой гостиной. Так оно и бывало, когда мы регулярно собирались по воскресеньям в его загородной вилле, где неиссякаемыми темами для дискуссий были планы, планы и планы. В разведке Гранду доставались чуть ли не одни объедки. Старейшие и более прочно обосновавшиеся подразделения разведки с неодобрением встречали попытки добиться большего куска от «секретного» пирога. Исходя из обоснованной предпосылки, что саботаж и подрывная деятельность сами по себе небезопасны (виновников взрывов нетрудно установить), работники разведки с удовольствием спешили сделать необоснованный вывод: взрывы — это, мол, напрасная трата времени и денег, так пусть лучше все средства идут на «тихий» шпионаж. Поэтому требования Гранда к казначейству и вооруженным силам нередко замораживались в самой разведывательной службе. В лучшем случае Гранду оказывалась прохладная поддержка.
По части политической диверсии возникали еще большие трудности, потому что здесь затрагивались основные аспекты британской политики. Английское правительство привыкло поддерживать монархов и олигархов в Европе и было настроено против любых форм подрывной деятельности. Единственно, кто мог оказывать Гитлеру какое-то сопротивление, были представители левого движения
— крестьянские партии, социал-демократы и коммунисты. Только они были способны, рискуя жизнью, бороться против оккупантов. Но было мало вероятно, чтобы они стали стараться ради английского правительства, упорно продолжавшего заигрывать с королями каролями и принцами павлами, которые систематически преследовали всех левых в период между войнами.
Таким образом, в Англии идеологи подрывной деятельности начали свою работу в условиях серьезных препятствий, воздвигаемых министерством иностранных дел, которые слишком поздно поняли, что, каков бы ни был исход войны, солнце их любимых марионеток закатилось навсегда. Неудивительно поэтому, что в самый решительный момент движения Сопротивления стали тяготеть к Советскому Союзу и что сбалансировать влияние СССР во Франции, Италии и Греции удалось только присутствием многочисленных англо-американских вооруженных сил.
В целях конспирации и для удобства всем офицерам СИС давались условные обозначения, которые применялись в корреспонденции и при разговорах. Гранд, естественно, обозначался буквой «Д». Начальники подсекций были известны как «ДА», «ДБ» и т. д., а их помощникам добавлялись цифры, например «ДА-1». Гай имел обозначение «ДУ». По установленному порядку я должен был бы обозначаться как «ДУ-1», но Гай деликатно объяснил, что условное обозначение «ДУ-1» подразумевает определенную подчиненность ему, а он хочет, чтобы нас считали равноправными. Гай разрешил эту дилемму: вместо цифры к моему обозначению он прибавил букву «Д». Так передо мной открылась карьера работника секретной службы, условно обозначенного «ДУД» (английское слово «dud» означает «неудачник». — Прим. пер.).
Подсекция «ДУ» не была идеальным отправным пунктом для моей карьеры. Мне хотелось найти в службе свое собственное место, а для этого прежде всего необходимо было выяснить, как она организована и чем занимается. Гай же превратил свою подсекцию в своего рода фабрику идей. Он считал себя колесом, которое, вращаясь, высекает идеи, словно искры. Куда падали эти искры, его, по-видимому, не интересовало. Он проводил массу времени в кабинетах других сотрудников, где предлагал свои идеи. Когда он воодушевлялся, в коридоре то и дело раздавался его смех. После трудового утра, заполненного разговорами, Гай обычно врывался ко мне в кабинет и предлагал выпить.
Однажды в июле Гай вошел ко мне, против обыкновения, с какими-то бумагами. Это были страницы написанной им докладной записки. Гранд в основном одобрил ее содержание, но предложил глубже изучить и подработать вопрос. Для этого Гаю и понадобилась моя помощь. Я страшно обрадовался. По долгому опыту я знал, что «помогать» Гаю значило освободить его от всякой работы. Но поскольку я целые две недели буквально ничего не делал, я был рад любой работе. Я взял документы, а Гай уселся на край моего стола, стараясь уловить на моем лице признаки одобрения.
Это была характерная для него продукция — масса здравого смысла, затерянного в цветистых оборотах и сомнительных цитатах. (Гай располагал цитатами чуть ли не на каждый случай жизни, но никогда не утруждал себя их выверкой.) Он предлагал создать школу для обучения агентов методам подпольной работы. Предложение поражало не тем, что его внесли, а тем, что до сих пор его никто не сделал. Школы такого рода еще не существовало. Гай доказывал необходимость этого дела, общепризнанного теперь, но нового в то время. Он наметил программу обучения. В заключение Гай предлагал назвать школу колледжем Гая Фокса в память о неудачливом заговорщике, «планы которого раскрыла бдительная елизаветинская СИС». Не мог же он предложить название «Колледж Гая Берджесса»!
Наконец-то у меня появилось какое-то дело. Я разбил вопрос на составные части: программа, отбор слушателей, конспирация, размещение и т. д. — и по каждой подготовил докладные записки. Засыпав меня своими предложениями, Гай, казалось, потерял всякий интерес к последней вспышке своих идей, но это было не так. Он знал, что Гранд прочитал мои документы и создал комиссии для их обсуждения. Меня лично и тогда, и позже не привлекала работа в комиссиях. В каждой комиссии обычно есть свое пугало. Моим пугалом в комиссии по вопросам обучения стал некий полковник Чидсон. Он сыграл большую роль в спасении от Гитлера значительного количества промышленных алмазов в Голландии, но для меня он был просто надоедливым человеком. Ему чудилось, что Европу охватывает анархия, и он отчаянно сопротивлялся идее позволить массе головорезов свободно расхаживать по континенту. Однажды я увидел его идущим мне навстречу по Лоуэр-Риджентс-стрит. Минутой позже он тоже заметил меня и застыл на месте. Затем быстро поднял воротник и нырнул в переулок. Необходимость нашей школы стала очевидной.
В то время Гай неизменно повторял:
1 2 3 4 5 6
Через несколько дней меня вызвал к себе в кабинет редактор иностранного отдела «Таймс» Ральф Дикин. Он вытаращил на меня глаза, надул щеки и сморщил лоб, что обычно делал, когда бывал расстроен. Некий капитан Лесли Шеридан из военного министерства позвонил ему и спросил, свободен ли я для военной работы. Шеридан не произвел впечатления на Дикина, хотя и представился как журналист, поскольку в прошлом был связан с «Дейли миррор». Короче говоря, Дикин не хотел участвовать в этом деле и убеждал меня отказаться. К сожалению, мне пришлось его разочаровать. Я никогда не слышал о Шеридане, но решил ковать железо, пока горячо. И я немедленно откликнулся на запрос.
Вскоре на внешнем дворе гостиницы «Сент Эрмин», вблизи станции «Сент-Джеймс-парк», у меня состоялась встреча с госпожой Марджори Мэкси. Это была очень приятная пожилая дама. Я не имел никакого представления, да и до сих пор не имею, какое именно положение она занимала в государственной системе. Но госпожа Мэкси говорила авторитетно и, очевидно, имела право по крайней мере рекомендовать меня на «интересную» работу. В начале нашей беседы она затронула вопрос о возможности политической работы против немцев в Европе. В течение десяти лет я серьезно интересовался международной политикой, объездил многие страны Европы, у меня уже сложились более или менее зрелые представления о подрывной деятельности нацистского режима, поэтому я был достаточно хорошо подготовлен для беседы с госпожой Мэкси на эту тему. Кстати, в тот период в Англии лишь очень немногие серьезно задумывались над этим вопросом, так что и представления самой госпожи Мэкси были далеко не ясными.
Я выдержал первый экзамен. Госпожа Мэкси попросила меня встретиться с нею еще раз на том же самом месте через несколько дней. На вторую встречу она явилась в сопровождении Гая Берджесса, которого я хорошо знал. Мне опять устроили испытание. Вдохновленный присутствием Гая, я старался показать себя в выгодном свете, бесцеремонно бросаясь именами, как будто давал интервью. Мои собеседники время от времени обменивались взглядами. Гай важно и одобрительно покачивал головой. Оказалось, что я попусту тратил время, поскольку решение уже было принято. При прощании госпожа Мэкси сказала, что в случае моего согласия я должен порвать связи с «Таймс» и прибыть в распоряжение Гая Берджесса на Кэкстон-стрит, в том же квартале, что и гостиница «Сент Эрмин».
«Таймс» не доставила мне хлопот. Дикин надулся, повздыхал немного, но он не мог предложить мне ничего интересного. Итак, я без фанфар покинул Принтинг-Хаус-сквер. Мне казалось, меня ждала новая секретная и важная карьера. Я решил, что мой долг — воспользоваться опытом единственного знакомого мне сотрудника секретной службы. Поэтому я весь уик-энд веселился с Гаем Берджессом. В следующий понедельник я официально доложил ему о прибытии на службу.
Учреждение, с которым я связал себя, называлось Сикрет Интеллидженс Сервис (СИС). Оно широко известно также под названием МИ-6, хотя непосвященная публика называет его просто секретной службой. Я удивился, с какой легкостью меня приняли на службу. Позже выяснилось, что единственным запросом о моем прошлом была обычная проверка в МИ-5 (контрразведке), где проверили мою фамилию по учетным данным и дали лаконичное заключение: «Ничего компрометирующего не имеется». Теперь каждый новый скандал со шпионами в Англии порождает поток рассуждений о «позитивной проверке» (подробное исследование всех материалов, относящихся к прошлому проверяемого и связанных с ним лиц. — Прим. авт.) Но тогда, в счастливом эдеме, о «позитивной проверке» и не слышали. В первые недели мне даже казалось, что я, может, вовсе и не туда попал (на эту мысль навел меня коллега из Москвы. Мои первые сообщения заставили его серьезно подумать, что я попал в какую-то другую организацию. — Прим. авт.), что где-то есть другая служба, скрытая в тени, действительно секретная и действительно могущественная, способная на такие закулисные махинации, которые оправдывают вечную подозрительность, например, французов. Скоро, однако, стало ясно, что такой организации не существует. Это было концом иллюзий, но их утрата не причинила мне боли.
Сначала Гай повел меня в предназначавшийся мне кабинет. Это была маленькая комната со столом, креслом и телефоном. Раздраженно фыркнув, Гай вышел в коридор и вскоре вернулся с пачкой бумаги, которую положил на стол. Удовлетворенный тем, что я теперь полностью вооружен для выполнения своих обязанностей, он сообщил, что мое жалованье будет таким же, как и у него, — 600 фунтов стерлингов в год. Деньги выплачиваются наличными ежемесячно и без вздорных притязаний со стороны налогового управления. Нечего совать нос в каждый секретный шиллинг! Фактически же за секретностью жалованья скрывалось грубое неравенство. Каждый контакт между начальником и подчиненным теоретически являлся частным, секретным договором, и если начальник мог заполучить работника А дешевле, чем Б, то, каковы бы ни были их достоинства, начальник поступил бы глупо, не сделав этого. Однако меня вполне устраивали предложенные условия, и вскоре меня представили некоторым моим будущим коллегам.
Подразделение СИС, куда я попал, было известно под названием секции «Д» (диверсии). Я никогда не видел ее устава, если он вообще существовал. Из разговоров с коллегами я понял, что задача секции — содействовать поражению противника путем организации активного сопротивления и путем уничтожения невоенными средствами источников его мощи. Начальником секции был полковник Лоуренс Гранд. Меня представили ему через несколько дней после зачисления в штат. Высокий и худой, он поразительно напоминал человека, которого я рисовал в своем воображении, находясь в Германии или Испании. Разница заключалась в том, что его никак нельзя было назвать человеком ограниченного ума. Он свободно и быстро ориентировался во всех вопросах, входивших в круг его страшных обязанностей, и никогда не пасовал перед идеей, какой бы значительной и даже дикой она ни казалась.
В то время много внимания уделяли идее взрыва Железных ворот на Дунае с целью прервать поставку немцам румынской нефти. Мне приходилось видеть Железные ворота, поэтому меня поражало то хладнокровие, с каким мои коллеги говорили о взрыве ворот, словно речь шла о разрушении шлюзовых ворот на Риджентс-кэнэл. Такая акция никак не соответствовала скудным ресурсам секции «Д» в 1940 году. И когда эту попытку все же предприняли, югославская полиция сразу раскрыла и уничтожила ее в самом зародыше, поставив английское правительство в неловкое положение.
Таким же несоответствием между целями и средствами отличались предложения нарушить снабжение немцев нефтью путем «вывода из строя бакинских нефтяных промыслов». Впоследствии мне довелось увидеть бакинские нефтяные промыслы, и меня позабавила мысль о том, как бы англичане приступили к выполнению такого задания, допустим, начав действовать с базы в Каире. Даже в 1940 году я счел бы такие разговоры пустой фантазией, если бы лично не присутствовал на пресс-конференции в Аррасе, которую созвал генерал Паунелл, бывший в то время начальником штаба у лорда Горта. Генерал Паунелл тогда заявил, что, учитывая мощь линии Зигфрида, лучшие перспективы может открыть удар через Кавказ (речь идет о планах нападения на Советский Союз, которые вынашивали в то время правящие круги Великобритании под лицемерным предлогом нанесения удара по Германии с востока. — Прим. авт.). В случае успеха такой удар взломает «слабую восточную систему обороны Германии» и откроет путь англо-французскому наступлению.
У полковника Гранда никогда не было средств для осуществления своих идей, хотя их щедро предоставляли его преемникам. Его лондонский штат легко мог разместиться в большой гостиной. Так оно и бывало, когда мы регулярно собирались по воскресеньям в его загородной вилле, где неиссякаемыми темами для дискуссий были планы, планы и планы. В разведке Гранду доставались чуть ли не одни объедки. Старейшие и более прочно обосновавшиеся подразделения разведки с неодобрением встречали попытки добиться большего куска от «секретного» пирога. Исходя из обоснованной предпосылки, что саботаж и подрывная деятельность сами по себе небезопасны (виновников взрывов нетрудно установить), работники разведки с удовольствием спешили сделать необоснованный вывод: взрывы — это, мол, напрасная трата времени и денег, так пусть лучше все средства идут на «тихий» шпионаж. Поэтому требования Гранда к казначейству и вооруженным силам нередко замораживались в самой разведывательной службе. В лучшем случае Гранду оказывалась прохладная поддержка.
По части политической диверсии возникали еще большие трудности, потому что здесь затрагивались основные аспекты британской политики. Английское правительство привыкло поддерживать монархов и олигархов в Европе и было настроено против любых форм подрывной деятельности. Единственно, кто мог оказывать Гитлеру какое-то сопротивление, были представители левого движения
— крестьянские партии, социал-демократы и коммунисты. Только они были способны, рискуя жизнью, бороться против оккупантов. Но было мало вероятно, чтобы они стали стараться ради английского правительства, упорно продолжавшего заигрывать с королями каролями и принцами павлами, которые систематически преследовали всех левых в период между войнами.
Таким образом, в Англии идеологи подрывной деятельности начали свою работу в условиях серьезных препятствий, воздвигаемых министерством иностранных дел, которые слишком поздно поняли, что, каков бы ни был исход войны, солнце их любимых марионеток закатилось навсегда. Неудивительно поэтому, что в самый решительный момент движения Сопротивления стали тяготеть к Советскому Союзу и что сбалансировать влияние СССР во Франции, Италии и Греции удалось только присутствием многочисленных англо-американских вооруженных сил.
В целях конспирации и для удобства всем офицерам СИС давались условные обозначения, которые применялись в корреспонденции и при разговорах. Гранд, естественно, обозначался буквой «Д». Начальники подсекций были известны как «ДА», «ДБ» и т. д., а их помощникам добавлялись цифры, например «ДА-1». Гай имел обозначение «ДУ». По установленному порядку я должен был бы обозначаться как «ДУ-1», но Гай деликатно объяснил, что условное обозначение «ДУ-1» подразумевает определенную подчиненность ему, а он хочет, чтобы нас считали равноправными. Гай разрешил эту дилемму: вместо цифры к моему обозначению он прибавил букву «Д». Так передо мной открылась карьера работника секретной службы, условно обозначенного «ДУД» (английское слово «dud» означает «неудачник». — Прим. пер.).
Подсекция «ДУ» не была идеальным отправным пунктом для моей карьеры. Мне хотелось найти в службе свое собственное место, а для этого прежде всего необходимо было выяснить, как она организована и чем занимается. Гай же превратил свою подсекцию в своего рода фабрику идей. Он считал себя колесом, которое, вращаясь, высекает идеи, словно искры. Куда падали эти искры, его, по-видимому, не интересовало. Он проводил массу времени в кабинетах других сотрудников, где предлагал свои идеи. Когда он воодушевлялся, в коридоре то и дело раздавался его смех. После трудового утра, заполненного разговорами, Гай обычно врывался ко мне в кабинет и предлагал выпить.
Однажды в июле Гай вошел ко мне, против обыкновения, с какими-то бумагами. Это были страницы написанной им докладной записки. Гранд в основном одобрил ее содержание, но предложил глубже изучить и подработать вопрос. Для этого Гаю и понадобилась моя помощь. Я страшно обрадовался. По долгому опыту я знал, что «помогать» Гаю значило освободить его от всякой работы. Но поскольку я целые две недели буквально ничего не делал, я был рад любой работе. Я взял документы, а Гай уселся на край моего стола, стараясь уловить на моем лице признаки одобрения.
Это была характерная для него продукция — масса здравого смысла, затерянного в цветистых оборотах и сомнительных цитатах. (Гай располагал цитатами чуть ли не на каждый случай жизни, но никогда не утруждал себя их выверкой.) Он предлагал создать школу для обучения агентов методам подпольной работы. Предложение поражало не тем, что его внесли, а тем, что до сих пор его никто не сделал. Школы такого рода еще не существовало. Гай доказывал необходимость этого дела, общепризнанного теперь, но нового в то время. Он наметил программу обучения. В заключение Гай предлагал назвать школу колледжем Гая Фокса в память о неудачливом заговорщике, «планы которого раскрыла бдительная елизаветинская СИС». Не мог же он предложить название «Колледж Гая Берджесса»!
Наконец-то у меня появилось какое-то дело. Я разбил вопрос на составные части: программа, отбор слушателей, конспирация, размещение и т. д. — и по каждой подготовил докладные записки. Засыпав меня своими предложениями, Гай, казалось, потерял всякий интерес к последней вспышке своих идей, но это было не так. Он знал, что Гранд прочитал мои документы и создал комиссии для их обсуждения. Меня лично и тогда, и позже не привлекала работа в комиссиях. В каждой комиссии обычно есть свое пугало. Моим пугалом в комиссии по вопросам обучения стал некий полковник Чидсон. Он сыграл большую роль в спасении от Гитлера значительного количества промышленных алмазов в Голландии, но для меня он был просто надоедливым человеком. Ему чудилось, что Европу охватывает анархия, и он отчаянно сопротивлялся идее позволить массе головорезов свободно расхаживать по континенту. Однажды я увидел его идущим мне навстречу по Лоуэр-Риджентс-стрит. Минутой позже он тоже заметил меня и застыл на месте. Затем быстро поднял воротник и нырнул в переулок. Необходимость нашей школы стала очевидной.
В то время Гай неизменно повторял:
1 2 3 4 5 6