Выгрузив еду и питье, Питер и Одри уселись у самой воды. Здесь река была широка и глубока, по берегам ее лежали гладкие, точно могильные плиты, камни, украшенные мхом и дикими желтыми бегониями. Во мраке нависавших над потоком ветвей вспыхивали, точно красные и голубые огоньки, блестящие зимородки, и весь воздух был наполнен пением птиц, жужжанием и стрекотанием насекомых, жалобным писком и скрипучими трелями лягушек. В траве, где сидели наши путешественники, алыми звездами горели небольшие диковинные цветы с четырьмя лепестками, как у полевой гвоздики.
– Что за прелестное место! — сказал Питер, сгоняя со своего сэндвича зеленую стрекозу.— В голове не укладывается, что кто-то грозится посягнуть на него.
– Все во имя прогресса,— отрубила Одри, разрывая тушку жареного цыпленка.— Подумаешь, будет загублен райский уголок, ну и что! Зато будем с электричеством! Будем смотреть по цветному телевизору, как выглядит остальной мир!
– Прости, я еще не освоил здешнюю географию,— сказал Питер.— Как пролегает эта долина?
Одри зачерпнула горсть земли и рассыпала ее на плоском камне.
– Вот, смотри,— сказала она и, взяв прутик, прочертила кривую на рассыпанной по камню земле.— Это река Матакама. Вот долина, в которой мы находимся. А вот это — множество ответвляющихся от нее, словно ребра от позвоночника, меньших долин. В целом похоже на слегка искривленный рыбий скелет. Когда они возведут здесь плоти ну, не только большая, но и меньшие долины будут затоп-
лены. Таким образом, здесь, в этой горной стране, исчезнет поистине волшебный уголок.
– А что находится в меньших, ответвляющихся долинах?
– Ничего. Я имею в виду, никакого человеческого жилья. До многих из них можно добраться только на вертолете, а если пешком, то, думаю, семь потов сойдет, пока доползешь. Кроме того, эта земля непригодна для сельского хозяйства — стоит срубить лес, как слой почвы тут же исчезнет и обнажатся голые скалы. Это, конечно, весомый аргумент в глазах сторонников проекта. Они ведь затопляют только «неудобья», то есть неудобные для сельского хозяйства земли. Дикая природа и эстетическое начало для них ничего не значат.
Покончив с едой, Питер и Одри блаженно растянулись на траве, всматриваясь в небесную голубизну, проглядывавшую сквозь кружево листвы. Время от времени налетал теплый ветерок, и хрупкие лепестки спрятавшихся где-то в верхних ветвях цветов, плавно кружа, опускались на землю.
…Полчаса спустя они припарковали машину на окраине Дзамандзара и пересели в королевскую карету, которая домчала их по запруженным толпою улицам до небольшого здания, стоявшего на главной площади. На нем была укреплена массивная вывеска: «Голос Зенкали». Единственная правдивая газета на всем острове». «По крайней мере, наполовину это заявление соответствует истине,— подумал Питер,— это и в самом деле ЕДИНСТВЕННАЯ газета на всем острове». Внутри, в небольшой конторе, посреди хаоса и беспорядка отыскался Симон Дэмиэн — высокий, плотно сбитый мужчина с такими же неотрязимыми, как у дочери, глазами и спутанной копной рыжих, словно лисица на снегу, волос. С первого же взгляда было ясно, что он издавна водит дружбу с зеленым змием и, мягко говоря, далеко не всегда знает меру.
– Весьма польщен, что вижу вас,— сказал он на своем ирландском диалекте и сжал руку Питера так, будто хотел выжать из нее сок.— Боже, как я рад всякому, кто хоть на день может развязать мне руки, забрав от меня это исчадие — мою дщерь, мое дьявольское потомство! Я тогда испытываю райское блаженство! Никто не критикует, не орет над ухом! Молодой человек, я пред вами в неоплатном долгу!
– О, как я желал бы оказывать вам эту услугу каждый день, каждый час,— сказал Питер.
Папаша Дэмиэн улыбнулся в ответ, при этом его бульдожий нос забавно сморщился.
– Давайте выпьем,— сказал он, запустив пальцы в волосы и спутав их еще больше.— Вы когда-нибудь пробовали аппендектомию? Что это такое? Значит, так: берете три части «Нектара Зенкали», одну часть кюрасо, одну часть белого рома, одну часть водки и добавляете ложку соды для крепости. Ну сядь, сядь — одна секунда, и я вам сварганю.
– Извини, нет,— твердо сказала Одри.— У нас масса дел. Мы заскочили только поздороваться.
– Да неужели? — Папаша был явно разочарован.— Ну ради Бога, одну рюмашечку, с яйцо колибри! Ну, сделайте одолжение!
– Нет! — отрезала Одри.— Знаем мы, какие у тебя рюмашечки с яйцо колибри!
– Ну что вы скажете! — сокрушенно вздохнул папаша, обращаясь к Питеру.— Дочь, а смеет так со мной разговаривать! Да простит мне Бог эти слова, но не дурно ли устроен мир, если родная дочь не дает кровному отцу пропустить рюмашечку? Бедный я, бедный, стою с почерневшим от жажды языком, с растрескавшимися губами, а мне не дают клюкнуть! Как же все-таки жестоко устроен мир!
– А ты не вали с больной головы на здоровую,— огрызнулась Одри.— Знаю я твои рюмашечки! Со страусиное яйцо.
– Клянусь большим пальцем апостола Павла,— язык у папаши Дэмиэна стал слегка заплетаться,— все, что я выпил сегодня,— гномику только губы помазать…
– Каков нахал! — с улыбкой сказала Одри.
– Нахал? Это я-то нахал? — переспросил папаша, словно не веря своим ушам.— Ну а вы-то как можете такое слушать? — прошипел он, обращаясь к Питеру.— О Святая Мария, Матерь Божия, родная дщерь называет от ца нахалом! Меня, самого честного и правдивого из ирландцев, когда-либо покинувших родной Изумрудный остров,
чтобы нести правду и культуру во все части света!
– Ты уже подписал номер в печать? — спросила Одри.
– Не задавай глупых вопросов. А то как же,— сказал Дэмиэн. Он рад был расстаться с ролью отца, которого не понимает родная дочь.
– Тогда тебе лучше всего поехать домой и немедленно лечь в постель,— заявила Одри.
– Да, дочка, тебе часто приходят в голову замечательные мысли,— улыбаясь, сказал папаша.— Я как раз собирался домой, когда ты явилась. Из-за тебя я и задержался.
Девушка подошла к отцу, поцеловала его и потрепала по щеке.
– Ну, ступай домой, старый беспутник,— сказала она.— А мы с Питером сейчас поедем к Кармен, а потом я покажу ему дерево омбу. Думаю, к восьми буду дома. И смотри, не смей брать в рот больше одной рюмашечки! Иначе своими руками голову тебе оторву!
– Да ты все обещаешь, все обещаешь,— сказал папаша Дэмиэн и нахмурился.— Да, чуть не забыл. Тут тебя Друм искал.
– Что ему надо?
– А черт его знает! Носится как курица с яйцом со всем, что ни взбредет ему в голову. Говорит, что сделал важное открытие и желает встретиться с Ганнибалом или с Кинги.
– Бедняжка, как же он всем осточертел. Все ведь за милю обходят его стороной. От него шарахаются!
– Он хочет, чтобы ты повлияла на Ганнибала и тот принял его. Говорит, это очень важно, но сказать он может только Ганнибалу или Кинги.
– Ладно, посмотрим, может, что и получится. До свидания, досточтимый предок.
– Да хранит тебя борода нашего доброго короля Венцеслава, дочь моя, – медленно проговорил Дэмиэн.— Тебя и всех, кто с тобой в одной лодке.
Питер и Одри уселись в королевскую карету. Девушка сначала вздохнула, а затем звонко рассмеялась.
– Бедный папочка! — сказала она.— С тех пор как не стало мамы, он и пристрастился к бутылке. Я, конечно, пытаюсь держать его под контролем, но, ясное дело, он безнадежен.
– Но он такой очаровашка, когда под мухой,— возразил Питер.
– Вот то-то и оно-то,— печально сказала Одри.— Он такой очаровашка, только когда под мухой. Ну, поедем, я познакомлю тебя с Кармен, а затем — на свидание к дереву омбу. Можешь пощупать, поласкать его. Не устал?
– Да как я могу устать в компании с тобой! — ответил Питер.— К тому же, когда знакомишься с целой толпой чудаков, при всем желании не соскучишься.
– Ну, если устанешь, скажи, а если нет, то после всего этого повезу тебя в Английский клуб,— пообещала Одри.
Королевская карета мчалась по узким улочкам сквозь яркую, словно оперение попугаев, толпу. Навстречу Питеру неслись миллионы самых разнообразных запахов, сопровождающих жизнь человеческих существ: запахи базара, свежевыстиранного белья, медовых леденцов, вонь козлов, сладковатый запах коров, насыщенный, перебивающий все на свете запах свиней, сухой, затхлый запах куриных перьев и отдающий водой и тиной запах уток. А вот целое море овощей и фруктов, воздействующих на наше обоняние не хуже, чем симфонический оркестр — на слух. Нежной скрипке плодов личи вторила виолончель плодов манго; ягоды винограда звучали, словно клавиши рояля; мощная чарующая мелодия органа досталась ананасу, а кокосовые орехи стучали, словно выбивая барабанную дробь. Питер подумал, что нет лучшей возможности познать мир, чем поездка по людным улицам в этом дурацком экипаже (перед которым люди расступаются, как в иных местах расступаются перед каретой «скорой помощи») в компании такой очаровательной девушки.
Наконец они доехали до берега моря и подкатили к приземистому трехэтажному зданию, притулившемуся у самого края гавани. Здание было сработано по большей части из не поддающихся разрушению бревен амелы. Но в том-то и дело, что остальные материалы, пошедшие на постройку, не отличались столь завидной прочностью, отчего здание скукожилось, словно хрупкая престарелая аристократка, которой стали слишком широки корсеты ее молодости. Складывалось впечатление, будто на рубеже XVIII и XIX веков, вскоре после завершения строительства, кто-то шутя дал зданию хороший толчок и с той поры оно, навсегда выйдя из равновесия, подобно Пизанской башне, склонилось над морской водой, блестящей на солнце, словно рыбьи чешуйки, и такой прозрачной, что сквозь ее толщу видны были водоросли. К фасаду, словно рыба-прилипала к телу морского зверя, неуклюже прилепилась расцвеченная огнями вывеска; «Мамаша Кэри и ее курочки. Существуем с 1925 года». Очевидно, заведение иного профиля было бы радо похвастаться, что в нем и старые, закаленные кадры существуют с момента основания, но здесь был, прямо скажем, не тот случай. Питер и Одри подошли к большой черной перекошенной двери, напоминавшей вход в какой-нибудь донжон мрачного средневекового рыцарского замка. На двери красовалась вывеска меньшего размера, написанная алыми буквами: «Будьте как дома. Жентельменский налево, мадамский направо. Плеваться строго воспрещается».
– Интересно, на месте ли сегодня Кармен,— сказала Одри, толкая незапертую дверь.
За дверью находилась большая зала. Это был, по всей видимости, бар, но с такой причудливой обстановкой, какую увидишь разве что в павильоне для киносъемок. Посетитель, казалось, попадал в атмосферу ночного клуба двадцатых годов девятнадцатого столетия. Тут были и старинные зеркала в золоченых рамах, и антикварные вазы, в которых вмест?Гцветов стояли страусовые перья, и выгоревшие, засиженные мухами раскрашенные гравюры, изображавшие томных леди в кринолинах. Меж столов шныряли с десяток неуловимых, как струйки дыма, разномастных котов; с места на место перебегали пяток кроликов с глазами пьяниц и множество морских свинок; на полу сидели, высунув языки и прерывисто дыша, четыре пестрых пса. Кроме того, в зале имелось с полдюжины жердей, на которых разместились шумные попугайчики, какаду и роскошный королевский ара — весь голубой, только глаза окаймлены желтым. В одном из углов стояла поместительная клетка с двумя зеленовато-серыми обезьянками-верветками, невесть из-за чего затеявшими потасовку.
За одним из накрытых клеенкой столов сидел капитан Паппас, мрачнее тучи; перед ним стояла массивная кружка с пивом. Напротив сидела Кармен Кэри — невысокая, толстая, с блестящими черными курчавыми волосами, голубыми, вылезающими из орбит глазками и крохотным ротиком, столь изящно изогнутым в виде купидонова лука, что казалось, он выписан кистью искусного художника; на кончике носа у нее было нацеплено пенсне, от которого к пышному бюсту тянулась массивная цепь. На шее красовалось ожерелье из жемчужин — столь крупных, что ни один из известных современной науке моллюсков не мог бы произвести их на свет без риска для жизни. Пальчики ее пухленьких ручек едва не ломались под тяжестью полудюжины перстней. У нее была безупречно гладкая кожа, и оставалось только гадать, какой она была очаровашкой, пока не заплыла жиром; теперь же приходилось удивляться, как это она помещается в своем шелковом платье перламутрового цвета. Несмотря на это, она излучала нежность и доброту, благодаря чему оставалась по-прежнему женственной и привлекательной. Но почему-то взгляд капитана Паппаса становился все мрачнее, а в голубых глазках его собеседницы начинал сверкать гнев. Стоявший перед ней стакан рома со сливками так и остался нетронутым. Ее розовые, словно фламинго, ногти принялись выбивать нервную дробь, но затем смолкли. Со стороны казалось, будто она и капитан Паппас играли в шахматы и застыли над трудным ходом. Наконец она сделала глубокий вдох и заговорила.
– Капитан Паппас,— медовым аристократическим голоском начала она,— ну вы же г'ек, истинный г'ек!
Капитан Паппас закатил свои крохотные черные глазки.
– Вы правы,— изрек он в ответ.— Да, я грека, истинный грека!
– Так не стыдно ли вам, как истинному г'еку, д'ать с меня т'и шку'ы за пе'евозку моих хо'ошеньких леди! Ну, как это, по-вашему, называется? азбой с большой до'оги!
– Вы требуете, чтобы я доставил вам партию проституток,— оскорбленным тоном сказал истинный грек.— Я требую надбавки!
Кармен вспыхнула. Ее щечки залились краской, но явно от гнева, а не от стыда.
– Да какие это п'оститутки, капитан Паппас,— возразила она, сохраняя в голосе аристократическую холодность, которая должна была добить капитана Паппаса.— П'аво же, они вовсе не п'оститутки!
– Ну,— невозмутимо сказал капитан Паппас,— если они не проститутки, то кто же тогда?
– Так, эско'т — девочки для п'елестных джентльменов,— сказала Кармен.
– А по-моему, как ни назови, проститутка — она и есть проститутка. Точнее говоря, проститутка — это профессия, шлюха — это характер, ну а стерва — это та, которую выгнали из веселого дома за стервозность,— завершил свои семантические изыскания капитан Паппас;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32