Как бы хорошо ни был построен курятник, где содержатся столь желанные птицы, мунго идет на все, чтобы проникнуть внутрь. Если же надежность конструкции становится препятствием для его дерзновенных планов, то он, разочаровавшись, являет всю низменную сущность своей натуры. Отчаянно работая лапами, он затыкает доступ воздуха в курятник. Наутро крестьянин обнаруживает кур задохнувшимися. Так мунго мстит за то, что от него ушел лакомый кусок. Я, к сожалению, забыл спросить учителя, нельзя ли оборудовать курятники кондиционерами для пресечения подобных случаев.
Между тем охота по-прежнему не приносила результатов, а день, когда телекоманда должна была нас покинуть, приближался с неумолимой быстротой. Разумеется, все время мы снимали и засняли немало сцен кормления Верити из рук Ли. Поскольку снимался фильм на видеоленту, а у нас с собой был небольшой телевизор для просмотра отснятого, то мы решили, что было бы неплохо показать сюжеты с Верити местным школьникам. Мы рассчитывали, таким образом, убить трех зайцев. Во-первых, было бы забавно заснять реакцию детей на такой просмотр, поскольку большинство из них никогда прежде не видели телевизора. Во-вторых, это продемонстрировало бы им на примере Верити, каким кротким и безобидным может быть ай-ай. И наконец, был расчет на то, что они поделятся увиденным с родителями и воодушевят их помогать нам в охоте. Впрочем, события развивались не совсем по намеченному сценарию.
Школа располагалась примерно в миле по дороге, и спускаться к ней нужно было по очень крутой, размытой дождями тропинке из красного латерита. Проделывать такое крайне трудно даже в сухую погоду, и я удивляюсь, как дети ходят по ней в сезон дождей, когда тропинка, должно быть, становится опаснее, чем самая сложная трасса для слалома.
Впрочем, школьные здания из дерева и кирпича выглядели довольно солидно, а наша аудитория — примерно полтораста детишек от шести до десяти лет — сидела по рядам, являя собой образец послушания. Когда мы появились, кто-то испуганно перешептывался, кто-то раз или два кашлянул, кто-то шаркнул босыми ногами по деревянному полу — вот и все. Детвора смотрела на нас огромными, черными, изумленными глазами. Перед ними была целая группа великанов-вазаха, которые, если их разозлить, могут и слопать мальгашских детей — и за завтраком, и за обедом, и даже за чаем, так что нужно сидеть тише воды, ниже травы и смотреть чудеса, которые мы для них приготовили.
Мы установили телевизор, чтобы было видно всем, а я произнес короткую доходчивую речь, что, мол, ай-ай не такое уж плохое создание и что если оно и поедает кокосы и сахарный тростник, так только потому, что вырубается его среда обитания — лес, а это не сулит ничего хорошего ни мальгашам, ни ай-ай, которые принуждены воровать у людей урожай. Затем мы пустили фильм — и в одно мгновение дети затихли. По рядам пронесся вздох, когда на экране появился Верити и приблизился к дверце клетки; и раздались удивленные возгласы (впрочем, тотчас же стихшие), когда на экране показалась рука Ли с медовым шариком и зазвучали ласковые слова, которые Ли говорила Верити. Верити взял у нее из рук пищу, и, когда расправился с нею, на экране вновь возникла рука Ли, в которой на этот раз была жирная личинка жука. По рядам снова пронесся вздох — так вот, оказывается, для чего дети собирали такое множество личинок, за которые им платили настоящие деньги, да еще угощали диковинными и вкуснейшими конфетами! На корм ай-ай! Глаза детворы сияли, зубы блестели; ребятишки хихикали, глядя, как Верити расправляется с личинкой, сначала отгрызая ей голову, а затем доставая своим волшебным пальцем внутренности из еще корчащегося тела.
Фильм закончился, и по лицам детей было видно, что они готовы смотреть его без устали хоть целый день. Учитель попросил ребятню на прощанье спеть нам песню в благодарность за визит, что они с энтузиазмом и исполнили. Но наши сюрпризы на этом не кончились, Мы засняли, как они с интересом наблюдали за кормлением Верити и как они пели. Эту кассету мы и поставили.
На мгновение воцарилась ошеломляющая тишина, пока кто-то не узнал своего друга. Новость, словно пламя лесного пожара, распространилась по рядам, и вскоре детишки, смеясь и показывая пальцем, стали узнавать своих друзей и — чудо из чудес! — самих себя. Разумеется, это было куда веселее, чем фильм о старом ай-ай. Сказать, что сюрприз имел успех, — значит ничего не сказать. «Мэри Поппинс» и «Белоснежка», вместе взятые, не удостоились бы такого восторженного приема. Это был тот успех, о котором мечтают и которого так редко достигают голливудские звезды. Естественно, сеанс пришлось повторить, потом еще раз. Мы начали понимать, что этот фильм не сойдет с экрана дольше, чем самая кассовая лента, если мы позволим детям крутить его сколько влезет.
А потом мы показали им еще один трюк. Тим наводил на детей камеру, а изображение проецировалось на экраны. Теперь ребята могли видеть себя крупным планом, в окружении друзей. Разумеется, они махали себе руками и падали от хохота, глядя, как изображение на экране махало им в ответ. Я думаю, дети охотно провели бы с нами целый день и даже месяц — до того им понравились наши чудеса. Но, увы, настала пора возвращаться в лагерь и уносить колдовские штуковины с собой.
Еще в бытность нашу в отельчике близ озера Алаотра меня поначалу удивляло, почему хозяева держат телевизор включенным, даже когда в баре нет ни одного человека, а потом сообразил, что это делается для идущих с базара зевак. Аудитория человек в пятьдесят, стоя у двух окон, наблюдала красочную и до слова понятную французскую мыльную оперу и горячо обсуждала происходящее на экране. Да, конечно, великая вещь — телевидение, но оно может оказывать и разлагающее воздействие. Боюсь, что после нашего ухода бедняге учителю призвать свой класс к порядку было куда труднее, чем укротить Кошку с Семью Печенями.
Возвращаясь в лагерь, мы проехали мимо стада зебу — крупных, с виду безмятежных животных с бархатными шкурами и горбами, как у маленьких верблюдов. Сцена, конечно, самая обычная на Мадагаскаре, где зебу почитаются как символ социального престижа. На похоронах богатого человека многие животные из его стада забиваются, а могилы нередко украшают их рогами. Данное же стадо отличалось тем, что насчитывало около десяти крупных животных и управлялось мальчуганом лет шести с испуганными глазами, вооруженным хворостиной ростом с себя. Не будет преувеличением сказать, что зебу не обращали на своего пастуха никакого внимания. Видимо, эти животные вбили себе в голову, что не только дороги, но и все на свете существует во имя их блага.
Зебу плелись, вздыхали, качая головами, а то вдруг задерживались пожевать жвачку или щипнуть травки с края дороги. Время от времени то одно, то другое животное останавливалось и неуклюжей походкой поворачивало назад; когда же мальчонка брался за хворостину и лупил животину по носу, это воспринималось как личное оскорбление. Но едва бедняге удалось повернуть одного такого обратно, как обнаружилось, что другая скотина свернула с дороги и, забредя на небольшую ферму, с наслаждением поедает первые в этом году нежные побеги спаржи. Так бы и продолжался этот грабеж средь бела дня, если бы ребенку, к величайшему неудовольствию животного, не удалось выгнать его обратно на дорогу.
Мальчонка плясал вокруг своего стада, словно маленький коричневый мотылек вокруг яркого, но сонного и потенциально погибельного пламени свечи. При виде приближающихся «тойот» и ребенок, и зебу ударились в общую панику. Мы нажали на все тормоза, но животные продолжали носиться в смятении и тревоге; мы испугались, что какое-нибудь из них раздавит пастушонка в лепешку, даже не заметив того, что натворило. К счастью, в этот момент подбежал отец пастушонка (который, остановившись потрепаться с приятелем, оставил парнишку одного). Суровый, как капрал на плацу перед толпой необученных новобранцев, он принялся орать на животных и лупить их хворостиной. Кое-как сбив их в стадо, он дал нам проехать, снял шляпу и улыбнулся широкой улыбкой. Мальчуган был, как видно, огорчен вмешательством отца, но я-то видел, что два-три раза он только чудом избежал смерти, так что ему следовало благодарить судьбу, что все так кончилось.
Тут пора завести речь об утятах Джона, доставивших мне столько неприятностей. Доныне они были слишком маленькими, чтобы уходить из-под материнского крыла, а посему безвылазно жили в деревне; теперь же пташки подросли и могли самостоятельно добывать себе корм. В первый день их появления мы услышали взволнованное кряканье задолго до того, как увидели их самих, спускающихся по тропинке из деревни; они были взволнованны, словно дети, бегущие купаться к морю. Утят было трое — большой и средний коричневые, малыш — белый. Они двигались величавой походкой, вразвалочку, при этом беспрестанно крякая. Сойдя вниз, они направились к реке и исчезли за песчаными дюнами.
— Для жаркого мелковаты, — с сожалением заметил Фрэнк, — а вот супчик из них был бы неплох.
Джона словно громом поразило.
— Они не для еды! — запротестовал он. — Это мои любимчики! Я так люблю уток!
— И я тоже, — сказал Фрэнк. — Особенно за ужином.
Полчаса спустя, всласть наплававшись, утята вновь появились на песчаном берегу и открыли совещание. Очевидно, их чрезвычайно заинтриговал наш лагерь, и, посоветовавшись, как к нам лучше подступиться, птенчики выстроились в колонну и, отчаянно крякая, зашагали прямо на нас, по дороге ущипнув Тима, который нес чашку чаю прихворнувшему Микки. Бедняга Тим распластался на земле, расплескав содержимое чашки.
— Черт вас задери, — пробурчал он. — Мало того что этот проклятый петух орет над ухом в четыре утра, так теперь еще утки будут путаться под ногами?!
— Да ты посмотри, какие лапочки, — мягко проворковал Джон. — Какие славненькие утяточки-ребяточки!
— Ладно, — сказал Фрэнк, — посижу-ка я лучше в палатке. Когда обед будет готов, скажете.
Между тем утятушки-ребятушки пялили глаза на наше житье-бытье примерно так же, как мальгашские детишки. Больше всего их заинтересовала куча пустых, тщательно вымытых банок из-под сардин. Они медленно подошли к этой свалке, как бы спрашивая друг друга, с чем это едят. Тут самый храбрый утенок наклонился к куче и отважно попробовал банку на вкус.
— Бедняжечки, они же голодные, — заволновался Джон и, вынув буханку, раскрошил ее.
— Нечего их приучать! — сказал я, но было уже поздно.
Утятушки-ребятушки, никогда прежде не видавшие хлеба, были в полном восторге. Одному из них так понравилось новое лакомство, что он, едва кончился хлеб, подхватил клювом валявшийся длинный окурок. С окурком в клюве он стал похож на Утенка Дональда.
— Нельзя, нельзя. Дядюшка Джон сказал «нельзя», — строгим тоном произнес Джон, вытащив окурок из клюва утенка.
— Правильно, — кивнул я. — Им еще рано курить.
— Ничего, сейчас дядюшка Джон отрежет вам еще хлебушка, — сказал утиный благодетель.
С этого момента надежду на то, что утят удастся отвадить, можно было считать похороненной. Утята появлялись каждое утро — сначала бежали к реке, а потом, выныривая из-за песчаных дюн, устраивали набег на наш лагерь, словно американская конница на мятежную индейскую деревню. Они всюду путались под ногами и все пробовали на вкус. Поминутно мы натыкались и наступали на них — как только не раздавили? Они настолько прочно вписались в нашу жизнь, что даже отдыхали одновременно с нами. И вот наступил злосчастный день, когда они решили дать бой моему знаменитому громотрону…
Когда мы жили в отельчике в Мананаре, нас навещали наши старые друзья — чета Рене и Дэвид Уинн. Еще в Париже Рене помогала мне изучать первых трех в моей жизни ай-ай и ухаживать за ними, а Дэвид представил мне крошку ай-ай по имени Хэмпри, который и вдохновил нас на эту экспедицию. Перед отъездом Рене подарила мне полезнейшую вещь: черную пластмассовую сумку с приспособлениями для душа. Стоило наполнить сумку водой и выставить на солнце, как уже через час можно было принимать душ. Стало быть, нужно только найти подходящее дерево, куда ее вешать, — и вот вам готовый душ.
Мы расчистили среди кустов место, которое назвали «банькой». В одном углу, с глубокой ямой в земле, мы соорудили небольшую хижину из пальмовых листьев и установили там громотрон; а рядом на дереве повесили душевое устройство и положили кусок пластмассы, чтобы вставать на него ногами. Но вот беда: вскоре обнаружилось, что если я повешу сумку достаточно высоко для себя, то крошка Ли просто не сможет дотянуться до крана. Дня два мы ломали голову, как разрешить эту задачу, покуда Ли не подала блестящую идею.
— А громотрон на что? — торжествующе изрекла она. — Ставь его под душем, сиди и мойся.
Я был в восторге от этой дерзновенной идеи; но если б знал заранее, чем все это кончится, ни за что бы не решился на подобный эксперимент.
На следующий день я установил громотрон под душем, уселся и принялся намыливаться. Как раз в этот момент утятушки-ребятушки пришли с утреннего купании к нам в лагерь и, к своему удивлению, никого там не застали. Все эти добрейшие человеческие существа, которые натыкались на них, топали ногами, кричали, иногда скармливали им по целой буханке хлеба, куда-то испарились. В то же время я, придя в восторг от нагретой на солнце воды и мыльной пены, затянул песнь «Правь, Британия!».
Мое пение немедленно придало уткам бодрости. Наконец-то нашелся хоть один добрый человек! Выбежав из-за палатки, они помчались на мой голос, натыкаясь друг на друга, и остановились в нерешительности перед входом в баньку. Они никогда раньше там не бывали и вот теперь были ошарашены тем, что одно из милейших человеческих существ сидит посреди лужи воды, словно утка. Да, впрочем, от утки его теперь отличали лишь две вещи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27