«Наверно, нет! Вы, очевидно, сами уже поняли, в чем дело. Ваших имен нет в списках Международного Красного Креста, и Германия не несет ответственности за сохранение ваших жизней. Я бы сказал, что обер-лейтенант фон Брюнте поспешил. Конечно, можно было поймать всех четверых живьем, но в данном случае решал он. Те, что остались живыми, в лагерь уже не вернутся, их либо казнят, либо поместят в лагерь особого режима. Здесь же будут установлены более строгие порядки, прекратятся ваши походы на работы к бауерам, и значит, ухудшится питание. Пеняйте на этих глупых мальчишек!»
«Строгие порядки» были введены в тот же день: проверка утром и вечером в строга, отбой в 8.30, питание по стандартной норме, вокруг всего лагеря расчистили широкую дорожку, патруль из трех солдат обходил всю территорию, «папаша» стал грозными и официальным, прекратились визиты к доктору и дантисту.
С начала лета, прежде редкие, воздушные атаки на Германию начали сначала учащаться, а потом превратились в почти ежедневное явленье. Обычно атакующие эскадрильи бомбардировщиков появлялись с севера, со стороны моря, они летели на громадной высоте крупными соединениями, по много десятков самолетов, оставляя за собой белые струйки конденсированного воздуха. Их встречали ураганным от нем зенитной артиллерии, установленной по побережью, и все небо покрывалось облачками разрывов. Атакующие летели под прикрытием легких истребителей, и когда им навстречу поднимались немецкие мессершмиты. в воздухе разыгрывались воздушные бои.
Говорили, что днем обычно атакует американская авиация, а по ночам английская.
В лагере, во всю длину жилого барака, вырыли зигзагообразную глубокую траншею, и при звуках воздушной тревоги все должны были укрываться в этой щели. Мы знали о полном разгроме немцев под Сталинградом и о гибели армии Паулюса, знали, что фактически теперь немцы перешли на оборонную стратегию и отступали по всей линии фронта под все усиливающимся натиском Красной армии. «Русский фронт» был теперь у немцев символом предельного напряжения, наказанием для провинившихся, осуждением на верную смерть. Даже среди нашего немецкого начальства, включая Фетцера, чувствовались растерянность и неуверенность. Немецкое командование теперь уже считалось с возможностью высадки десанта где-либо в Италии, Франции или Норвегии.
Две неудачных попытки побега из нашего лагеря, слова Фетцера и систематические неудачи немцев на всех фронтах сделали тему «побег» на некоторое время очень актуальной среди пленных. В конце концов, из нашего лагеря, конечно, можно было бы организовать побег, и даже, при продуманности и осторожности, надеяться на успех. Главный вопрос был: куда и зачем?. Каждый среди нас знал, что если кто-либо, один человек или небольшая группа беглецов, и смогла бы добраться до передовых линий советских войск, то никто бы их не принял как героев, их бы арестовали, вероятно, измучили бы на допросах с рукоприкладством, и они, искалеченные и обесчещенные, закончили бы жизнь в концлагерях Сибири. Многие это хорошо знали по опыту финской войны. Если же, когда союзники захватят какую-то часть материка, а в близкой вероятности этого уже никто не сомневался, добраться до них, то там примут как героев, но… передадут советским представителям, и в результате — тс же выбитые зубы, поломанные ребра и тот же сибирский концлагерь, но еще и дополнительное обвинение — шпион. Бежать было некуда и незачем. Единственный смысл побега — как-нибудь затеряться в Европе, укрыться до конца войны, а потом попытаться найти свое место в послевоенной ситуации. Но для этого необходима была бы помощь извне и надежное место, чтобы скрыться на неопределенно долгое время. Это была чистая теория. Такая пессимистическая оценка наших возможностей и результатов успешного побега усугублялась тем, что в нашем лагере было больше 80% комсостава. То, что иногда могло быть «прощено» рядовому, не относилось к командиру. Это тоже по опыту финской войны! Побег же ради побега, чисто авантюрного порядка, немногих мог привлечь, потому что был бы глупостью и бессмысленным риском. РОА все чаще и чаше стала упоминаться как возможный выход из положения. — «Там хоть какая-то надежда есть, если дело разрастется до нужных масштабов, а кроме того — на миру и смерть красна, в особенности, если жизнь будет отдана за правое дело!» — Такой вывод некоторые уже делали для себя не стеснялись высказывать его в разговорах.
В чертежке появилось три новых инженера…советских! Двое заняли комнату, где был склад, против моей, а третий работал в комнате немца в баварской шляпе. Енике сказал, что это русские инженеры-ракетчики и что они добровольно согласились работать у немцев. Все трое были одеты в солдатскую форму, без всяких знаков различия. Двое жили в городе и каждое утро приезжали на велосипедах, а третий получил комнату в немецком бараке, рядом с комнатой Фетцера. До войны эти инженеры работали по проектированию и испытаниям знаменитого ракетного оружия Красной армии «катюша». Те, что жили в Вольгасте, явно сторонились пленных, неохотно вступали в разговоры и старались избегать их, а тот, что поселился в немецком бараке, наоборот, был очень общителен, часто заходил в чертежку или ко мне в комнату. Звали его Семен Владимирович или попросту Сеня. Он был, что называется, «парубок моторный», чернявый, ловкий, наверно немного моложе меня, веселый, с хитрецой и скрытный, если разговор заходил о его работе в настоящем и прошлом. Как-то он сказал мне, что он из беспризорников, с семи до пятнадцати лет болтался по всей «эсэсэсерии». К ним в комнату, так же, как и в комнаты других работающих при чертежке немцев, вход был строжайше запрещен. По вечерам, когда я работал в комнате Фетцера, он заглядывал ко мне «помешать», как он говорил. Я пытался узнать от него, что делают в Пеенемюнде и чем он со своими коллегами занимается у нас, но он мне прямо сказал: «Не спрашивай, все равно отвечать я не могу!» — Он быстро установил знакомство вне лагеря с группой девушек с Украины, работающих у соседнего богатого бауера, и по вечерам часто пропадал там. Иногда он приносил мне бутылку пива. — «Девчата сперли у хозяина, специально для тебя! Там есть киевлянка одна, передает привет земляку!» — У этого бауера, звали его герр Фройлих, постоянно работали наши бригады из лагеря, пару раз и я бывал у него. Фройлих, среди других бауеров, у которых работали наши бригады, славился тем, что кормил пленных очень хорошо.
Как-то вечером Сеня сказал мне: «Завтра у вас в лагере будет очень большое начальство из Пеенемюнде и из Берлина. Будет большое зрелище! Будет и сам герр Браун, главный из главных в Пеенемюнде!» — Перед моим уходом появился и Фетцер, приехавший из управления НАР, и подтвердил слова Сени: «Завтра руководство НАР будет показывать наш лагерь некоторым лицам, занимающим очень высокое положение в правительстве».
Утром подъем сделали на час раньше, в 5.30 утра, и сразу всех поставили на работу по чистке и уборке лагеря, жилых помещений и мастерских. Лагерь был просто наводнен немцами в военной форме и в гражданском. Когда мы убирали двор, к лагерю подъехало несколько военных грузовиков. Привезли целую воинскую часть, по крайней мере полторы сотни солдат, да каких! Все были хорошем обмундировании, все с автоматами, все молодые и все со значками SS. Прибывшие солдаты заменили нашу постоянную охрану на всех постах, на вышках, по периметру лагеря и внутри него. Даже у дверей каждой мастерской были поставлены часовые. На дороге эти приезжие солдаты поставили привезенные с собой рогатки из колючей проволоки, и даже на опушке леса виднелись их патрули. Такие необычные меры вызвали предположение: «Наверно, сам Гитлер приедет!» — Высокие гости должны были прибыть к десяти часам утра, в 9.30 все приготовления были закончены и все заняли свои рабочие места. Все немцы явно волновались, даже флегматичный Енике ходил по чертежке, нервно потирая руки и всё время поглядывая на двор через окна.
Точно в 10.00 к лагерю подъехал целый караван лимузинов, впереди и сзади ехали отряды военных мотоциклистов. Все немцы из чертежки и три русских инженера выстроились в ряд у входа в барак. Мне из окна комнаты хорошо была видна вся церемония приема начальства. Когда приезжие вылезали из своих лимузинов, их встречал целый лес поднятых в фашистском приветствии рук. Среди встречающих я увидал и Мейхеля, исчезнувшего из лагеря вскоре после нашего переезда сюда из Вольгаста. Вся группа приезжих прошла в ворота, солдаты взяли на караул. Впереди, в ряд, шло пять человек. Енике, вернувшийся в чертежку. сказал мне, кто они: моложавый, высокий человек и светло-сером костюме, с непокрытой головой, был инженер Вернер фон Браун, главный научный руководитель и начальник лабораторий НАР, человек в морской форме был адмирал Дениц, рядом с ним шел фельдмаршал Клейст, разговаривающий с генералом Дорнбергом, главным администратором НАР, а человек в военной форме по другую сторону от адмирала был не кто другой, как сам Альберт Шпеер, министр вооружения Германии. Вся группа приезжих, во главе с этой пятеркой, прошла через весь лагерь. Осмотрели жилой барак, кухню, столовую, слесарную и столярную мастерские, очень бегло, не задерживаясь, но у графитной мастерской, после осмотра ее, стояли на дворе, что-то обсуждая. Через электротехническую мастерскую опять прошли быстро, и наконец все начальство подошло к нашему бараку. Очевидно, они заинтересовались, где произошел побег месяц тому назад. Они обошли барак, и обер-лейтенант фон Брюнте показал где это случилось. В чертежку вошли только Браун, Шпеер и Клейст, а Дорнберг и Дениц остались во дворе. Браун пожал руку Енике, кивнул головой Пеллерту и медленно прошел по всей длине среднего прохода до задних дверей, Здесь он остановился и начал шутить с грудастой немкой, потом он, Шпеер и Клейст ушли и комнату немца в баварской шляпе и минут с десять разговаривали в его комнате. Вышли все трое смеясь и быстрыми шагами вернулись к главному входу. Только здесь Браун повернулся к пленным, стоявшим у своих столов, и громко сказал нечто вроде «до свидания», помахал рукой и вышел на двор. Ни Шпеер, ни Клейст так и не удостоили нас своим вниманием. Было такое впечатление, что они нас приняли как некое дополнение к мебели и только.
Все начальство пробыло в лагере не больше сорока минут. Все приезжие расселись по своим лимузинам и, сопровождаемые лесом напряженно поднятых рук, уехали. Еще через полчаса и все приехавшие эсэсовцы сели в свои грузовики и тоже исчезли в облаке пыли. Жизнь лагеря вернулась в свое обычное русло.
Но на нас, пленных инженеров, посещение столь высокопоставленных, лиц произвело большое впечатление, именно самим фактом этого визита. Если они приехали, даже на сорок минут, в этот лагерь, значит это место важное, а если так, то почему? Что мы делаем? Для чего существует наш лагерь? До визита «большого начальства» большинство пленных в лагере мало задумывалось над этим вопросом — «что мы делаем?» — и как-то подсознательно старалось приуменьшить значение НАР в военной промышленности Германии. Даже я сам и мои ближайшие товарищи, рассматривая наши работы, не могли увидеть что-то серьезное. Чертежи, которые делались в группе Пелдерта, были простейшим изображением приспособлений для массового изготовления деталей на токарных или фрезерных станках, или для электросварки. В них не было ничего секретного, особенного или важного, такие чертежи по получаемым из Пеенемюнде эскизам могли делать чертежники самого обычного уровня. Чертежи, изготовляемые под руководством профессора Енике, безусловно не предназначались для производства того, что на них изображалось. Это скорей всего были иллюстрации для каких-то технических книг, учебников или, возможно, инструкций. Это успокаивало нас. Но теперь мы стали иначе воспринимать привычный для нас вид вылетающих со стороны Пеенемюнде, над лесом, длинных снарядов, похожих на маленькие аэропланчики, с ревом и грохотом поднимающихся вверх и исчезающих в небе. Становилось совершенно ясно, что если «продукция» чертежки имела косвенное отношение к этим снарядам, то продукция графитной и электротехнической мастерских была прямым изготовлением деталей для них.
Я начал осторожно расспрашивать Семена, Фетцера и Енике, чтобы составить себе более ясную картину, что же делает Пеенемюнде, в систему которого волею судьбы мы попали. Семей снова не захотел говорить со мной на эти темы. «Я уже сказал тебе раз: не спрашивай отвечать не могу, пойми и мое положение!» Большего я от него так и не добился. Когда я как-то вечером, работая в комнате Фетцера, задал ему как бы случайно вопрос о том, что изготовляет НАР, он очень резко ответил «Не ваше дело! Мы с вами можем разглагольствовать на любые темы, но темы и их глубину определяю я. Тема Пеенемюнде не входит в список. Я думаю, что вы достаточно умны, чтобы понять это. Кроме того, ваше любопытство может быть неправильно понято, а это может принести много неприятностей». Но Енике оказался более словоохотлив и откровенен.
У меня с профессором теоретической механики Штутгардтского университета Карлом Енике с самого начала нашего знакомства установились очень хорошие, просто приятельские отношения. Он был значительно старше меня, почти на двадцать лет, высокий полноватый, седой, с обрюзгшим морщинистым лицом, крупным носом и поразительно голубыми, ясными, по-детски добрыми глазами. Он часто сидел у меня в комнате и читал книги, обычно философские, а иногда и библию. Я задал ему тот же вопрос: какую продукцию выпускают заводы НАР? И Енике просто сказал: «Вот эти шумные маленькие аэропланы, которые вы видите и слышите почти каждый день». — Потом вздохнул и добавил: «Официальная Германия молится о победе и об успехе работы в Пеенемюнде, а мы, неофициальная, но основная Германия молим Бога, чтобы он послал нам мир. Название этих снарядов-ракет Vergeltungsvaffe (оружие возмездия) говорит само за себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46