Нас, как и другие немецкие зарубежные миссии, упрекали в том, что мы вовремя не узнали о намерении союзников высадиться в Северной Африке, а также о многих других событиях, приведших Италию к катастрофе. Поскольку мы не в состоянии добывать необходимую информацию, в один голос заявляли нам берлинские чиновники, в ближайшем будущем мы должны быть готовы сменить мягкие кресла посольств на менее комфортабельную обстановку Восточного фронта.И лишь перед самым моим отъездом, вероятнее всего, для того чтобы ободрить меня и пробудить оптимизм у турок, мне рассказали о новых образцах секретного оружия и о других невиданных средствах, которые в ближайшем будущем должны были восстановить незавидное положение Рейха.Возвращаясь из Берлина, я отлично понимал, что эти новости не смогут произвести нужного впечатления на турок, и был почти уверен, что мне не придётся слишком долго оставаться в Турции. Я, конечно, не мог предвидеть, что через несколько недель мне суждено будет вновь возвратиться в Берлин, теперь уже с портфелем, набитым важнейшими документами.Несколько недель спустя после моего возвращения в Анкару началась операция «Цицерон». Кроме того, произошло ещё одно событие, достойное упоминания. Речь идёт о двух людях, которые, как мне вначале казалось, не имели никакого отношения к операции «Цицерон». Им, вернее, одному из них, косвенно пришлось сыграть решающую роль на заключительном этапе этой операции.Я забыл их имена, так как с тех пор прошло много лет, но это не столь уж важно. Назову их Ганс и Фриц. Это были немецкие лётчики в возрасте около 25 лет. Один из них имел довольно привлекательную внешность, а лицо второго было так невыразительно, что я уже почти не помню его. К тому времени, о котором я говорю, они пробыли в Турции всего несколько месяцев. Рассказывали, что недалеко от турецкого побережья они с трудом выпрыгнули с парашютом над Чёрным морем после неудачного боя с превосходящим числом русских истребителей. Попав на нейтральную территорию, они в соответствии с международным правом были интернированы, но не посажены за колючую проволоку. Турки обращались с ними так же, как и с военнослужащими других стран, что было весьма великодушно с их стороны. Всех их размещали в комфортабельных гостиницах Анкары, причём им разрешалось отлучаться на целый день под честное слово. Единственным ограничением было обязательное возвращение в гостиницу на ночь.Я очень хорошо помню, как радушно были приняты Ганс и Фриц в немецкой колонии Анкары. В течение нескольких недель их всюду приглашали в гости, помогли приобрести хорошие гражданские костюмы и щедро наделили карманными деньгами. Я помню их весьма патриотические высказывания. Ганс и Фриц очень охотно рассказывали всем, кто только соглашался их слушать, о своих планах побега на родину для скорейшего возвращения на фронт. По крайней мере, так они заявляли.Когда слухи об этом достигли нашего посольства, мы сочли своим долгом предостеречь их от побега, объяснив, что этим они нарушат своё честное слово и дадут повод к упразднению тех привилегий, которыми пользовались в Турции интернированные военнослужащие стран оси. Но наши опасения оказались напрасными. В Анкаре они чувствовали себя великолепно. Из того немногого, что я знал о Гансе и Фрице в те дни, я заключил, что столь часто выражаемое ими желание героически умереть было рассчитано главным образом на незамужних женщин немецкой колонии в Анкаре. Жизнь Ганса и Фрица в турецкой столице была заполнена вечеринками и обедами, даваемыми в честь их прошлых заслуг и пылкого стремления к новым подвигам в будущем.Однако в конце концов как-то возникло подозрение в достоверности воздушного боя над Чёрным морем. Многие слышали об этом и, наконец, уловили некоторые противоречия в их рассказах. Это и побудило кое-кого сделать запрос в эскадрилью Ганса и Фрица, всё ещё находившуюся в Крыму. Случайно — хотя я не выношу этого слова, когда говорю о чем-нибудь, даже отдалённо связанном с операцией «Цицерон», — первый официальный запрос затерялся где-то по пути из Анкары через Берлин в Крым. Спустя некоторое время был послан второй запрос, но запрашиваемые органы проявили удивительную медлительность с присылкой ответа, и когда он, наконец, пришёл, для нас уже не было в нем ничего нового. Мы уже знали, что Ганс и Фриц были просто дезертирами и, пока их чествовала немецкая колония Анкары, получали деньги от британской разведывательной службы. Поэтому мы не очень удивились, узнав, что знаменательный воздушный бой над Чёрным морем, покоривший так много женских сердец, оказался вымыслом. Авиационное командование информировало нас, что такого-то числа с одного из аэродромов Крыма в испытательный полет поднялся самолёт, на борту которого находились два лётчика. С того времени никто больше не видел этого самолёта.Таковы основные сведения о лицах, которые оказались вовлечёнными в операцию «Цицерон». Говоря о двух дезертирах, я несколько забежал вперёд, так как окончательно они были разоблачены лишь много месяцев спустя после памятной ночи 26 октября 1943 года, когда я впервые встретил Цицерона. Но с момента появления Цицерона события развёртывались настолько быстро, что не стоило бы отвлекаться для описания прошлой деятельности таких ничтожных по сравнению с Цицероном персонажей, как Ганс и Фриц, да и всех других участников этой драмы, за исключением Элизабет. Глава вторая В этом году в Анкаре стояла очень приятная осень. Лето было жарче обычного, но уже к началу октября установилась прекрасная, мягкая погода. Каждый день светило солнце и приносило нам столько же радостей, сколько и безмятежное ярко-голубое небо, раскинувшееся над обширной анатолийской равниной. Казалось, в мире царит полное спокойствие.Для меня день 26 октября мало чем отличался от других. В этот день я занимался различными делами, входившими в круг моих обычных занятий. Рано уехав из посольства, я, конечно, и не подозревал, что с наступлением вечера вся моя жизнь потечёт по совершенно иному руслу.В этот вечер я решил рано лечь спать. Немного почитав, я выключил свет и крепко уснул. Меня разбудил телефонный звонок.Мой квартирный телефон не работал вот уже несколько дней, и это доставляло нам много неудобств. Как раз перед сном мы с женой сетовали, что телефон всё ещё не работает. Поэтому, услышав его настойчивый звонок, я не очень рассердился, что непременно случилось бы, если бы до этого телефон был в исправности.Впоследствии я часто задумывался над тем, как стала бы развиваться операция «Цицерон», да и вообще могло ли бы все это произойти, если бы телефонная служба Анкары исправила линию на несколько часов позже или если бы ко мне нельзя было дозвониться в ту ночь.Ещё не совсем проснувшись, я снял трубку. Говорила фрау Йенке, жена первого секретаря посольства. В её голосе слышались настойчивость и тревога.— Будьте добры сейчас же прибыть к нам на квартиру. Мой муж хочет вас видеть!Я ответил, что уже лёг спать, и поинтересовался, что же случилось, но фрау Йенке оборвала меня:— Дело неотложное. Пожалуйста, немедленно приезжайте!Моя жена тоже проснулась. Пока я одевался, мы строили различные догадки о том, какое поручение ожидало меня. Быть может, опять какое-нибудь нелепое предписание из Берлина — такие вещи часто случались и раньше. Выходя из дому, я посмотрел на часы: было половина одиннадцатого.Через несколько минут машина остановилась у главного здания посольства, выстроенного в старом немецком стиле и состоявшего из нескольких отдельных коттеджей, за что турки прозвали посольство «Алман Кой», то есть «немецкая деревня». Сонный привратник — турок открыл большие железные ворота. Пройдя несколько шагов, я очутился у квартиры супругов Йенке. На мой звонок дверь открыла сама фрау Йенке и в нескольких словах извинилась за беспокойство.— Мой муж уже лёг спать, но он хотел бы видеть вас рано утром. — Затем она указала на дверь гостиной. — Там сидит какой-то очень странный субъект, — продолжала она, — который хочет продать нам что-то. Я прошу вас поговорить с ним и выяснить, в чем дело. Когда будете уходить, пожалуйста, не забудьте закрыть за собой входную дверь. Слуг я отослала спать.Она вышла, а я, оставшись один в зале, стал размышлять о том, входит ли в обязанности атташе глубокой ночью вести переговоры со «странными» субъектами. Во всяком случае, я решил как можно скорее закончить этот разговор.Я вошёл в гостиную. Тяжёлые гардины были спущены, и большая, хорошо обставленная комната, освещённая лишь двумя настольными лампами, казалась более комфортабельной, чем была на самом деле.В глубоком кресле, стоявшем около одной из ламп, сидел человек. Лицо его было в тени. Он сидел так неподвижно, что его можно было принять за спящего. Он, однако, не спал. Встав, он с тревогой в голосе обратился ко мне на французском языке:— Кто вы?Я сказал, что Йенке поручил мне поговорить с ним. Он понимающе кивнул головой. Судя по выражению его лица, теперь хорошо освещённого светом настольной лампы, он почувствовал сильное облегчение.Казалось, ему уже перевалило за пятьдесят. Его густые чёрные волосы были зачёсаны прямо назад с высокого лба, а тёмные глаза все время беспокойно перебегали с меня на дверь. У него был твёрдо очерченный подбородок и небольшой бесформенный нос. В общем, лицо не очень привлекательное. Позже, когда я ближе с ним познакомился, я решил, что лицо этого человека похоже на лицо клоуна без грима, привыкшего скрывать свои истинные чувства.В течение минуты, показавшейся мне очень долгой, мы молча разглядывали друг друга.«Кто же он такой? — думал я. — Уж, конечно, не член дипломатического корпуса».Я сел и знаком пригласил его сесть. Но вместо этого он на цыпочках подошёл к двери, быстро отворил её, а затем молча закрыл. Вернувшись назад, он с облегчением опустился в кресло. В этот момент он в самом деле показался мне странным человеком.Запинаясь, он начал говорить на плохом французском языке:— У меня есть к вам предложение — предложение для немцев… Но прежде чем сказать, в чем дело, я прошу вас дать мне честное слово, что независимо от того, примете ли вы его или нет, вы никогда никому не расскажете о нем, за исключением вашего начальника. Ваша болтливость может стоить жизни и вам и мне. Во всяком случае, я позабочусь об этом, даже если это будет последнее, что я сделаю перед смертью, — и он сделал весьма неприятный, но хорошо понятный жест, проведя рукой по горлу. — Даёте мне честное слово?— Конечно. Если бы я не умел хранить тайн, я не был бы сейчас здесь. Будьте добры объяснить мне, что вам нужно.И я с нетерпением посмотрел на свои ручные часы. Он тотчас же меня понял.— У вас сразу появится сколько угодно времени, как только вы узнаете, зачем я пришёл сюда. Моё предложение чрезвычайно важно для вашего правительства. Я…— он запнулся.Мне хотелось бы знать, вызвана ли эта заминка трудностью в разговоре на французском языке или он хотел посмотреть, как я буду реагировать.— Я могу передать вам очень важные документы — самые секретные из всех, какие только существуют.Помолчав немного, он добавил:— Их источник — английское посольство. Ну, как? Это вас интересует, конечно, не так ли?Я старался казаться равнодушным. Первой моей мыслью было, что это мелкий плут, ищущий лёгкой наживы. С ним надо быть осторожнее. Незнакомец, словно подтверждая мою мысль, сказал:— Но я потребую денег за эти документы, — очень много денег. Моя работа слишком опасна, как вы сами понимаете, и если бы меня поймали…Он вновь провёл рукой по горлу, но теперь этот жест предназначался не для меня.— У вас есть определённые фонды для подобных «покупок», не так ли? Или, быть может, ими располагает ваш посол? Во всяком случае, ваше правительство обеспечит вас этими средствами. Я хочу получить за документы двадцать тысяч фунтов — английских фунтов стерлингов.— Чепуха, — сказал я, — об этом не может быть и речи. Мы не располагаем здесь такими суммами. Надо иметь что-то чрезвычайно важное, чтобы назначить такую высокую цену. Кроме того, мне хотелось бы сначала посмотреть эти документы. Они при вас?Незнакомец откинулся в кресле, и его лицо снова оказалось в тени. Мои глаза уже привыкли к полумраку, и я заметил на его непривлекательном лице улыбку превосходства. Я не знал, что думать. В конце концов, мне абсолютно ничего не известно об этом человеке, кроме того, что он требовал очень большую сумму денег за документы, якобы взятые из английского посольства. Я молчал, и скоро он опять заговорил.— Я не дурак. Готовясь к этому дню, я потратил годы, тщательно обдумал все стороны дела. Теперь пришло время действовать. Мои условия вам известны. Если вы согласитесь — очень хорошо, если нет…Незнакомец подался вперёд, и свет от лампы ярко осветил его лицо.— Если вы не согласитесь, то я предложу эти документы им.Большим пальцем левой руки он указал через окно, затянутое плотными гардинами, в направлении другого иностранного посольства. После минутного молчания он проговорил сдавленным от злобы голосом:— Я ненавижу англичан…Не помню, что именно я ответил ему, но в тот момент мне впервые пришла в голову мысль: а что если незнакомец вовсе и не плут? Может быть, он фанатик? Однако запросил он слишком дорого.Я предложил ему сигарету. Он принял её, поблагодарив, несколько раз глубоко затянулся и бросил окурок. Подойдя к двери и ещё раз убедившись, что нас никто не подслушивает, он вернулся обратно и встал прямо передо мной. Я тоже поднялся с места.— Вы хотели бы знать, кто я, не так ли? Моё имя никому не известно и не имеет никакого отношения к делу. Возможно, потом я расскажу вам о своих занятиях, но сначала послушайте. Я даю вам три дня на размышление, Вам придётся повидать своего начальника, а он, вероятно, должен будет связаться с Берлином. 30 октября в три часа дня я позвоню вам в посольство и спрошу, получено ли письмо для меня. Я назовусь Пьером. Если вы скажете «нет», то никогда больше меня не увидите. Если вы скажете «да» — это будет означать, что моё предложение принято.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22