Позже мы с Гутаром обсудили ситуацию.
Даже если сбросить со счетов слухи о Момбасе, перспектива была достаточно мрачной. Ведь мы питались на свои деньги, а они подходили к концу. Мне удалось поменять греческие драхмы, которые были у меня с собой, на ходящие в Джибути франки, чтобы сохранить доллары, но эти франки уже пролетели. Еще за десять дней пребывания на берегу пролетят и доллары, а ведь мы можем застрять и дольше. Значит, пришлось бы сидеть совсем без денег.
У Гутара дела были не намного лучше. Правда, как французский гражданин, оказавшийся в стесненных обстоятельствах на заморской французской территории, он мог бы попробовать добиться репатриации за правительственный счет, но подобная идея была ему явно не по вкусу. По тому, как он ее отверг, у меня сложилось впечатление, что возвращение во Францию было бы для него не более разумным, чем возвращение в Грецию, и грозило бы подобными же нежелательными последствиями.
Единственным выходом, по мнению Гутара, было пересмотреть условия нашего соглашения с капитаном Ван Бунненом. Гутар сказал, что нам нужно проявить твердость. Он применил выражение «благоразумно-угрожающее поведение». Именно так он и сказал.
На следующее утро мы отправились к обсаженному цветами бунгало, где жил капитан, и застали его в тот самый момент, когда он выходил, чтобы отправиться на судно. Конечно, он был после обычного перепоя и встреча с нами ему никак не улыбалась. Его ожидало такси. Если бы Гутар не преградил ему путь, твердо став перед дверью такси, капитан наверняка бы не остановился.
К несчастью, он все-таки остановился.
– Чего вам нужно? – спросил он с раздражением.
– Всего лишь поговорить, капитан. По делу. – Это, конечно, был Гутар. Он сразу взял команду на себя. Я всего лишь при том присутствовал. И я совершенно не виноват в том, что произошло.
– Придется подождать, – резко бросил Ван Буннен. – Я тороплюсь. Мне нужно на корабль.
Он снова протянул руку к дверце. Гутар дотянулся раньше.
– Хорошо, капитан, – сказал он. – Мы поедем с вами.
Ван Буннен колебался. Гутар держал дверцу распахнутой, но хотя он старался быть вежливым, выражение его лица было не из приятных. Ван Буннен взглянул на него и, не сказав ни слова, забрался в такси. Мы сели вслед за ним.
В маленьком «рено» мы сгрудились как сельди в банке. Жара и до этого начала выжимать из меня пот, а в машине он ручьями лил мне в глаза. На Гутара жара будто не действовала. Как только мы отъехали, он повернулся к капитану, пытавшемуся безуспешно напустить на себя безразличный вид.
– Ну, – сказал он коротко, – излагайте ваше дело.
– Деньги, – сказал Гутар. – Нам нужны еще деньги.
– Я оплатил вашу гостиницу за неделю. Так мы договорились.
– Но теперь нам придется проторчать здесь дольше, чем неделю.
– Это от меня не зависит.
– Несомненно. Но мы все же целиком от вас зависим. Вы несете ответственность. Все, чего мы просим, так это помнить об этом.
– Мы пришли к соглашению, которое вас устраивало. – Но ведь обстоятельства изменились. Значит, и соглашение должно измениться. Оно изменится, капитан.
– Это уж я решаю.
– Да. Настолько, насколько оно будет реалистичным. Затем Гутар стал излагать факты. Должен сказать, в этой части его упрекнуть не в чем. Он говорил спокойно и резонно. Он дал понять, что мы вовсе не собираемся подзаработать, а просто не хотим оказаться незаслуженной жертвой задержки. Он спросил, что произойдет, если он, гражданин Франции, будет вынужден обратиться к властям – он упомянул приятеля в комиссариате – и попросить о помощи, поскольку он остался без средств к существованию. Естественно, ему пришлось бы объяснить, почему он оказался в таком положении. Начнутся вопросы, потребуются разъяснения. Наконец он воззвал к доброму нраву капитана, напомнив ему о дружеских вечерах, проведенных вместе. Было видно, как капитан начинал смягчаться.
Тут мы въехали во двор дока, и вдруг начался бедлам. Взрыв вызвала реплика Ван Буннена. Сама по себе она была довольно невинной. Однако капитан не учел, что терпение Гутара, решившего действовать уговорами, в один момент может лопнуть.
Когда такси остановилось рядом с бортом судна, Ван Буннен сказал: «Хорошо, я подумаю». Затем он открыл дверцу и начал выбираться.
Вот тут-то все и началось.
Гутар издал горловой клекочущий звук и двинул ногой. Нога ударила капитана под зад, и тот растянулся на бетонной поверхности пирса.
Неподалеку стоял сомалийский полицейский из охраны дока, и поначалу, я думаю, ему показалось, что капитан просто споткнулся. Он направился к нему, чтобы помочь встать. Но Гутар уже выскочил из такси и настиг Ван Буннена первым. Как только капитан поднялся на ноги, Гутар схватил его за рубашку и стал трясти, выплевывая фразы ему в лицо.
– Так ты, значит, подумаешь, пьяный мешок с дерьмом? Ну так думай, думай сейчас, думай быстро, а то я с тебя не слезу. Понимаешь? Думай сейчас! Сейчас!
Ван Буннен, оправившись от неожиданности, начал сам орать на Гутара и пытался стукнуть его. Тот парировал удар и врезал ребром ладони по лицу капитана.
– Сейчас, Синдбад-мореход! Сейчас!
Полицейский таращился на дерущихся белых, не зная, что предпринять, подкидывая в руке длинную дубинку, и принялся тоже кричать во всю глотку. Шофер-индиец и я выбрались из такси. Теперь все кричали. Послышался топот бегущих людей. В следующее мгновение молодой Бержье и старший механик схватили разъяренного Гутара за руки.
Ван Буннен быстро ретировался. Из носа у него струилась кровь. Промокая ее носовым платком, он поглядывал то на нас, то на полицейского. Я был уверен, что капитан распорядится нас арестовать. Затем он, видно, передумал. Мы все еще могли доставить ему хлопоты. Ван Буннен, видимо, решил предупредить такой ход событий, официально избавившись от нас.
– Эти два человека уволены с корабля, – произнес он громко.
Гутар ответил громогласной нецензурщиной.
– За неподчинение, – продолжал капитан. – Им повезло, что я не обвиняю их в нападении на вышестоящего начальника. Но это еще можно сделать, если они не угомонятся.
Он повернулся и пошел по трапу на судно. Гутар вырвался и бросился за ним, но полицейский теперь вступил в дело. Он подошел к трапу и преградил ему путь.
Гутар в бешенстве обратился к Бержье:
– Этот мешок с дерьмом взял с каждого из нас по сто двадцать пять долларов.
– Я знаю, – сказал Бержье, – но ничего не могу поделать. Он капитан.
Тут мне в голову пришла, на мой взгляд, остроумная идея.
– Ведь мы записались в члены команды, – сказал я. – Имеет ли капитан законное право уволить нас в иностранном порту захода, какая бы ни была причина, не рассчитавшись с нами?
Бержье посмотрел на старшего механика.
– Что ты по этому поводу думаешь, дед? Механик задумался на минуту, потом ухмыльнулся.
– Может, и не имеет. Пожалуй, мы его спросим.
Они поднялись на борт. Мы с Гутаром остались ждать. Тут за нас принялся шофер-индиец, требуя платы за такси. Гутар, как видно, был снова готов сорваться с цепи. Я торопливо пообещал все уладить, как только вернется помощник капитана.
Бержье вновь появился двадцать минут спустя. В руках у него были какие-то бумаги, и он улыбался.
Две бумажки были расписками, которые мы должны были подписать. Остальное – деньги – эквивалент пятидесяти долларов каждому в франках, ходящих в Джибути.
Гутар разразился смехом, шлепнул меня по спине и наградил костоломным рукопожатием. Можно было подумать, что на него свалилось наследство.
Когда мы расписались и Бержье вручил нам деньги, ему тоже досталось рукопожатие и приглашение обмыть дело за обедом. Даже шоферу уделили частичку общего благожелательства. Гутар объявил, что он может отвезти нас обратно в город.
Я все чаще ловил себя на мысли, что, чем больше я общаюсь с Гутаром, тем меньше его понимаю. Раньше я не знал, что он способен на такие резкие смены настроения. И вот в течение сорока минут он перескочил от степенных уговоров к насилию, а от насилия – к идиотской эйфории. Особенно меня беспокоила эйфория. Похоже, он не понимал, что произошло. В такси на обратном пути я пытался втолковать ему, что если в начале дня мы еще являлись пассажирами до Лоренсу-Маркиша, хотя и страдающими от задержки, то теперь нас отделяли всего лишь пятьдесят долларов от сидения на полной мели в Джибути. Ответом был еще один игривый шлепок по спине. Я махнул рукой. Шлепки Гутара были как удары железной доской.
Однако тем же вечером ему пришлось спуститься на землю.
Принес дурные вести Бержье, появившийся на трапезе.
Оказалось, капитан Ван Буннен, переживая по поводу всех унижений, выпавших на его долю этим утром, решил, что если мы обратились к закону по поводу выплаты расчета, то почему бы и ему не исполнить законные обязанности капитана. В результате он официально уведомил полицию о нашем увольнении и расчете за неподчинение приказу.
Первой реакцией Гутара было пожать плечами и заказать бутылку вина. Я воспринял предупреждение Бержье гораздо более серьезно.
– А что это для нас означает? – спросил я.
– Ну, теперь здешняя полиция может обратить на вас внимание.
– Почему? – возразил Гутар. – Ведь мы ничего не сделали.
– Не в этом дело. Вы должны понять, что моряки в иностранном порту находятся в несколько привилегированном положении в отношении полиции. Если они не напьются до положения риз, не затеют драку или не займутся контрабандой слишком открыто, их не трогают. А почему? Да потому, что через день-другой, через неделю они отправятся восвояси. Они принадлежат больше кораблю, чем берегу. Но теперь ваше положение изменилось. Вы больше не принадлежите кораблю, и полиция поставлена об этом в известность.
– Не вижу особой разницы, – Гутар прикидывался тупым.
Бержье вздохнул.
– Причина, по которой вам разрешили сойти здесь на берег, не задавая вопросов, заключалась в том, что вы представляли собой членов экипажа корабля, идущего транзитом. Теперь этой причины не существует.
– Налей себе вина.
Тон Бержье стал резче: Гутар начинал его раздражать.
– Сможете вы предъявить теперь документы торговых моряков, если полиция их спросит? – осведомился он. – А если нет, есть ли у вас виза для пребывания на территории страны?
Гутар загадочно улыбнулся и поднялся на ноги.
– Если это облегчит вашу Душу, – сказал он, – я пойду позвоню по телефону и выясню, интересуется ли нами полиция.
Он направился к телефону. Бержье вопросительно посмотрел на меня.
– У него приятель в комиссариате, – сказал я.
Гутара не было довольно долго. Когда он вернулся, то объяснил, что ему пришлось разыскивать приятеля в клубе.
– Ну? – осведомился я.
– Нам не о чем беспокоиться.
Это было сказано слишком небрежно. Я догадался, что он врет. В любом случае заявление было глупо: у нас хватало о чем беспокоиться помимо полиции. Однако Бержье, казалось, принял ответ за чистую монету.
– Всегда полезно иметь друзей наверху, – суховато заметил он.
Данная тема больше не затрагивалась, пока мы не распрощались с Бержье и не направились в гостиницу.
– Что твой приятель действительно сказал? – спросил я.
– В нашем распоряжении три дня.
– А потом?
– Потом они захотят узнать, что мы собираемся делать и какие у нас средства к существованию. Если ответ их не удовлетворит, мы получим распоряжение убраться. Но он советует, чтобы мы не ждали вызова и допроса, а сами бы обратились с просьбой о разрешении остаться на неделю. Может быть, ее удовлетворят. Но на большее рассчитывать не придется.
Сказать было нечего: в любом случае за неделю наши денежки уплывут. Через неделю мы будем без гроша.
Я помолчал. Горечь переполняла меня. Из-за безответственности Гутара нас вышвырнули из Греции. Из-за безответственности Гутара – его нападение на капитана Ван Буннена было бессмысленным – нас вышвырнут из Джибути.
Вышвырнут – но куда? На помойку? В тюрьму? Я старался придумать хоть что-нибудь, похожее на надежду, но ничего не мог. Впереди вырисовывался конец – грязный, мрачный, безысходный.
– Что ты собираешься делать? – спросил наконец я.
Я спросил потому, что любой ответ Гутара не мог посулить ничего путного. Если бы я смог придумать что-то противоположное, счастье, может быть, и улыбнулось мне.
Он взглянул на меня и осклабился. Он опять был совершенно уверен в себе.
– Остается только один выход, – сказал он.
– Какой же?
– Потолковать с майором Кинком.

Глава VI

Они потолковали на следующее утро. Я при этом не присутствовал.
День выдался чрезвычайно противный. Мы решили последовать совету приятеля Гутара и предварить вызов в полицию тем, что сами явились в паспортное бюро и попросили выдать разрешение на пребывание в течение недели. Это посещение оказалось отнюдь не формальностью, как мы предполагали. Нам устроили допрос, притом перекрестный. Полиция отнеслась к нам хуже некуда. Допрашивал француз, донельзя подозрительный и паскудный, давший с самого начала понять, что мы нежелательные элементы. Гутару пришлось хуже всего – он ведь тоже был француз, – но и мне досталось. Мой паспорт приняли с издевательской улыбочкой. Подонок не верил ни одному моему слову. Нам пришлось показать все наши деньги и пересчитать у него на глазах. Потом суммы записали в наших паспортах. Нас предупредили, чтобы мы не думали искать работу, кроме как на судах, отплывающих из Джибути, и не занялись торговлей наркотиками. Напоследок нам сказали, что если кто-то из нас окажется на этой территории семь суток спустя, то ему надо уметь хорошо плавать. Когда мы вышли, даже Гутар был подавлен.
Он собирался встретиться со своим приятелем из полиции за ленчем, чему я был рад. Ночью я придумал план, которым мне не хотелось с ним делиться.
До Адена было всего полторы сотни миль через Баб-эль-Мандебский пролив. Я подумал, что если смогу добраться до Адена, то, может быть, устроюсь официантом на какой-нибудь проходящий корабль. В Адене меня не знали, да и порт там был в любом случае более оживленный, чем в Джибути. Конечно, у меня не было ни профсоюзного билета, ни удостоверения моряка, но мог попасться капитан грузового судна, думал я, который не станет слишком привередничать, если у него случится нужда в работнике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25