Через десять дней все доказательства поместили в запечатанный мешок, и суд объявил перерыв, чтобы шотландские консультанты могли приготовить свои ответы. Тогда король отправился в Эймсбери, чтобы присутствовать на похоронах своей матери. Окружавший его мир становился все более пустым, и у него остались лишь правосудие и правление.
В октябре в Абергавенни на реке Уск, в самом сердце уэльских марок, Эдуард вступил в войну с еще одной потенциальной угрозой миру и порядку, которые он стремился установить по всей Британии. Эта угроза была ближе к дому и гораздо опаснее, чем что-либо за пределами Чевиота. Двести лет маркграфам Южного Уэльса и валлийских пограничных земель было позволено предками Эдуарда творить свой собственный закон, править и вести войны на своих диких территориях по собственному желанию взамен за защиту Англии от валлийцев. Теперь, когда после двух дорогостоящих кампаний Эдуард уничтожил последний оплот валлийской независимости, он больше не собирался давать этим феодальным смутьянам свободу, которая грозила уничтожить все, что он, как законодатель и миротворец, отстаивал, и чему теперь, когда Уэльс был покорен им, не было дальнейшего оправдания. В результате браков и права наследования большинство маркграфов были не только лордами в Уэльсе, но и английскими землевладельцами и магнатами. Королю казалось недопустимым, что те же люди, которых он с таким усердием учил общему праву и долгу в королевстве (а они были членами его совета и верховного суда), по другую сторону Северна ведут себя как независимые князья и развязывают свои личные войны. Так, например, именно из-за столкновения графа Глостера, самого богатого и могущественного магната королевства, и главного констебля, графа Херефорда, королю пришлось ускорить приезд из Гаскони осенью 1289 года.
Вскоре после возвращения Эдуард издал воззвание, запрещающее двум графам продолжать схватку. Однако всего две недели спустя слуги Глостера совершили набег на территории Херефорда, похитив тысячу голов скота и убив некоторых из его людей. Затем последовали еще два нападения. Тогда осенью 1290 года Херефорд возбудил судебное дело против Глостера, и у короля появилась возможность разрушить «обычаи марок». Его сводный брат, Уильям де Валенс, граф Пемброка (сам маркграф), епископ и два судьи были назначены для рассмотрения дела, и всех магнатов марок призвали появиться в суде в качестве истцов. Когда Глостер, только двумя месяцами ранее женившийся на дочери короля, не явился, его признали виновным в оскорблении величества.
Как только Эдуард вернулся из Шотландии в сентябре 1291 года, он созвал парламент из архиепископов, графов, епископов и баронов, чтобы разобрать дело в Абергавенни. На этот раз, когда председательствовал сам король, Глостер не посмел отсутствовать. Но так как и сам Херефорд запятнал себя преступлением, конфисковав у своего противника скот, не дожидаясь решения суда, оба графа были приговорены к заключению и конфискации за то, что действовали дерзко и противозаконно. Только когда им позволили искупить свое бесчестье, они были освобождены на условиях, что Глостер заплатил десять тысяч марок – более Ј 300 тысяч в современных деньгах, а Херефорд – тысячу. Земли Глостера в Гламоргане, а Херефорда в Брекноке попали в руки короля пожизненно, а позже были возвращены. Но более всего пострадала их гордость; с ними обошлись, несмотря на их владычество в маркграфстве, как с простыми подданными короля или его чиновниками в Англии.
Поставив на место гордых графов марок, Эдуард возвратился к проблеме установления закона, порядка и королевского правления в Шотландии. К концу лета 1292 года «непомерные труды Брабазона» и его собратьев-судей были закончены. Когда в октябре возобновились слушания в Берике, все претенденты на трон были выведены из игры, за исключением трех отпрысков дочерей младшего брата Вильгельма Льва, Давида, графа Хантингдона – главного держателя прадеда Эдуарда, Генриха И. Ближайшим родственником, наиболее популярным среди своих собратьев-магнатов, был сын второй дочери, 81-летний Роберт Брюс, англо-шотландский аристократ, служивший главным судьей Королевской Скамьи у отца Эдуарда и перед рождением последнего шотландского короля считавшийся предполагаемым наследником. Но правила первородства, которые были приняты в большинстве западноевропейских королевств, требовали, чтобы трон достался Джону Баллиолю, чей отец был женат на старшей дочери Хантингдона. Он тоже был как шотландским, так и английским магнатом; его отец, хозяин Барнардского замка, сражался на стороне Эдуарда при Льюисе и основал Оксфордский колледж для бедных студентов с севера, который до сих пор носит его имя.
Решение вопроса зависело и от того, дает ли обычай Шотландии сыну младшей дочери больше прав, чем внуку старшей. Так как восемьдесят шотландских советников, половину из которых набрал Брюс, а половину – Баллиоль, не смогли прийти к соглашению, решение было возложено на английских судей. После долгих размышлений они решили воспользоваться английской традицией, гласившей, что пока не пресечется старшая линия наследников, младшая не имеет право на корону. Однако осталось рассмотреть еще одно предложение, внесенное отпрыском третьей дочери, английским аристократом и маркграфом, Джоном Гастингсом, лордом Абергавенни, не может ли Шотландия, будучи фьефом без мужских наследников, быть разделена между представителями трех сонаследниц. В этом его поддержал потерпевший неудачу Брюс.
Если бы в тот момент Эдуард хотел подчинить Шотландию своей личной власти и присоединить ее к Англии, то он, несомненно, согласился бы разбить это северное королевство на три первоначальных компонента: Лотиан, Олбан и Стратклайд и поделить их между претендентами. Но целью короля была не раздача по частям своих владений, но их объединение и включение в какое-либо еще большее владение. Его судьи объявили Шотландию неделимым королевством и, таким образом, невольно гарантировали ее будущую независимость.
17 ноября 1292 года, после шестинедельных слушаний, Брабазон присудил трон Баллиолю. Двумя днями позже Эдуард приказал своим констеблям освободить для него шотландские замки. Магнаты принесли оммаж своему новому королю, а последний – Эдуарду, своему суверену. Неудачливый участник состязания, старый Брюс, отказался признать требования на престол своего соперника и передал свои права на престол своему сыну, графу Каррика, который, имея ту же цель, что и его отец, передал свои шотландские владения своему собственному сыну, Роберту Брюсу, тогда несовершеннолетнему, впоследствии отплыв в Норвегию, чтобы выдать замуж свою дочь за овдовевшего короля Эрика – отца маленькой принцессы, чья смерть и стала причиной всех проблем и несчастий.
Баллиоль был официально коронован в Сконе в день Св. Андрея на достопамятном Камне Судьбы, принесенном, как считалось, древними королями скоттов с берегов своей родной Ирландии. Новый король был спокойным, скромным человеком, мало подходившим для роли буфера между буйной местной знатью и сюзереном, столь же жаждущим официального закона и порядка, как и Эдуард. Волнения начались почти сразу же.
Так, 7 декабря, всего лишь две недели спустя после того, как «великое дело Шотландии» было решено и почти перед самой коронацией Баллиоля, один из его подданных, берикский купец, обратился в английский суд, протестуя против решения шотландских юстициариев. Эдуард, гордившийся тем, что никогда не отказывал в правосудии ни одному человеку, приказал, чтобы прошение было доставлено на суд Королевской скамьи в Ньюкасл, где он устраивал рождественский пир. Когда же Баллиоль напомнил ему, что, по соглашению в Бригеме, ни один подданный Шотландии не может ходатайствовать ни в одном суде за пределами своего королевства, Эдуард ответил, что он не связан брачным соглашением, которое не было доведено до конца. Чтобы окончательно разрешить этот спор, король сделал выписки из оммажа, принесенного Баллиолем, и заставил того скрепить печатью документ, освобождающий его от каждой «статьи, соглашения и обещания», сделанного в Бригеме.
Это был крупный политический просчет английского короля, хотя он и вытекал из пожизненных представлений Эдуарда на права и обязанности короля и закона. В эпоху установления и проведения в жизнь закона он был одним из крупнейших законодателей, когда-либо носящих корону. Плантагенет принял оммаж у Баллиоля как у английского барона и короля Шотландии; и, будучи его сеньором, связал себя феодальной клятвой защищать его права и как английского подданного, и как шотландского короля. Он поклялся уважать законы и установления Шотландии, как ему приходилось уважать в Гаскони, Уэльсе, Ирландии и всех своих доминионов. Но, с другой стороны, как суверен, он также должен гарантировать правосудие по всей строгости закона всем своим подданным. Если кто-либо из них не мог добиться правосудия в суде своего непосредственного господина, даже если последний был королем, он имел право искать справедливости в суде сюзерена. Это было то же самое право, что Генрих II дал своим английским подданным, когда выпустил указы, дающие право апеллировать к королевским судам, в поисках правосудия, если они не могли получить его в судах своих феодальных сеньоров. Также не могли королевские суды совершать правосудие по правилам менее просвещенным, чем те, что обычно использовались, или вступавшим в противоречие с принципами естественного права.
Такое же требование английского короля к валлийцам отвергнуть примитивные законы прошлого во имя справедливости разрушило планы Эдуарда на мирный союз с Уэльсом. Как только Баллиоль отказался от права своего королевства настаивать на условиях Бригемского соглашения, он проиграл. В течение следующих двух лет его постоянно вызывали в королевский суд в Вестминстере, как если бы Шотландия была английской вотчиной. Так как английские суды предлагали более совершенную систему правосудия, чем шотландские, то к ним часто прибегали не только английские и иноземные подданные, как, например, гасконский виноторговец, преследовавший судебным порядком Баллиоля за билль о виноторговле, изданный его предшественником, но и сами шотландцы, недовольные приговорами собственных судов. Наиболее унизительной была апелляция сына бывшего графа Файфа – одного из новых главных королевских магнатов – против судейского решения шотландского совета или парламента. Когда, в последний раз попытавшись оказать сопротивление, Баллиоль отказался отвечать в Вестминстере или же просить об отсрочке, ссылаясь на то, что как Шотландский король, он не может сделать ни того, ни другого без согласия «добрых людей своего государства», его отдали на милость короля за презрительное отношение к суду своего суверена и приказали передать три его самых мощных замка. Тогда он уступил, еще раз признав себя подчиненным Эдуарда. «Пустой камзол», – называли его подданные. Столкнувшись с их негодованием и требованиями английского короля, он оказался между двух огней. «Простое создание, он не открывал рта, – писал современник, – опасаясь бешеной дикости тех людей, дабы они не уморили его или не заточили в темницу. Так он жил год, как ягненок среди волков».
У него был выход, но этот путь не был счастливым. Баллиоль был не единственным королем, над которым стоял суверен. У Эдуарда тоже был сеньор. Его кузен, Филипп Красивый – от чьих юношеских деяний он хлебнул много горя – обещал уважать, как и Эдуард это делал, узы семейной любви между королевскими домами Англии и Франции, установленные Людовиком Святым и Генрихом III. До сих пор политика велась мудрыми провансальскими юристами, которым этот проницательный, расчетливый молодой человек доверял свои дела, чтобы они расширили его власть, насколько это возможно. Реалист, как и его прапрадед, Филипп Август, французский король стремился продолжить процесс, временно прекратившийся во время правления Людовика Святого, подчинения отдаленных и формально независимых французских фьефов единой власти и закону, как в Англии. Филипп Август вырвал у деда Эдуарда провинции Нормандию, Анжу, Мэн и Турень. Филипп, чья женитьба принесла ему крупный французский фьеф Шампань и савойское королевство, хотел завладеть последним, что осталось от анжуйской империи во Франции, – герцогством своего кузена Эдуарда – Гасконью.
Для этой цели он использовал такие же легальные средства, что и Эдуард в Шотландии. Несмотря на соглашение, которое он заключил на заре своего правления, не рассматривать дела из гасконских судов во французских, теперь он использовал любой предлог, чтобы заставить кузена предстать перед своими судьями. Его «официальные рыцари», как он называл своих чиновников, были знатоками в возвращении обратно фьефов с помощью юридических тонкостей и судебной конфискации. Летом 1293 года такой повод появился из-за ссоры в бретонском порту, когда гасконский моряк ранил нормандца. Это привело к ответным мерам, вылившимся в серьезную морскую битву между подданными двух королей возле мыса Св. Матфея, за чем последовало разграбление Ля Рошели победившими гасконскими и английскими моряками. Озабоченный компенсацией, которую ему предстояло выплатить, Эдуард предложил рассматривать дело в английском суде, чтобы расследование велось англо-французской комиссией, или же передать его на арбитраж папе. Филипп отверг все его предложения и настаивал на своем праве, как суверена, быть единственным судьей в данном деле. Когда мэр и присяжные города Байонны отклонили требование предаться в руки его чиновников в качестве расплаты за проступок их соотечественника, вместо этого апеллируя к международным морским «законам» и обычаям Олерона, знаменитого соляного порта на гасконском берегу, который был одним из доминионов Эдуарда, он вызвал английского короля, чтобы тот, как пэр Франции, предстал перед его высшим судом или парламентом в Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100