Но реальное поведение советского лидера здесь, за столом Конференции, противоречило этой категорической оценке. Трумэн боялся признаться даже себе, что ему импонируют прямота Сталина, его умение отделить главное от второстепенного, его спокойная вежливость, его манера брошенным как бы вскользь саркастическим замечанием осаживать велеречивого Черчилля.
Трумэн пытался убедить себя, что все это – тщательно продуманная маскировка, что хитрый азиат хочет притупить бдительность своих партнеров и что с ним надо быть постоянно настороже. Но прошли уже четыре заседания Конференции, а Сталин оставался все таким же: спокойным, вежливым, рассудительным. Это настораживало Трумэна, потому что не соответствовало его представлению о советском лидере.
Но если Сталин раздражал Трумэна, то Черчилль просто выводил из себя. Каждый раз, когда английский премьер начинал свою очередную непомерно длинную речь, уходя далеко в сторону и вызывая иронические реплики Сталина, Трумэн не знал, как ему поступить – прервать ли своего ближайшего политического союзника и тем самым как бы присоединиться к Сталину или включиться в спор, способный увести Конференцию бог знает куда.
Короче говоря, американскому президенту с каждым днем становилось все труднее выполнять свои обязанности председателя.
Поначалу Трумэн искал отдохновения в телефонных разговорах с матерью, женой и дочерью. Глядя из окна «маленького Белого дома» на тихие, безмолвные воды озера Грибниц, он с тоской думал о родном Индепенденсе, о доме на Норсделавар-стрит. Трумэн любил этот старый дом, построенный в викторианском стиле, и, даже став сенатором, проводил в нем не меньше половины года. Он мысленно шел к этому дому, привычно минуя бар, автомобильную мойку, магазин-аптеку – драгстор, контору, в которой практиковал популярный хиромант… Трумэн не знал, что очень скоро все это будет носить его имя: мойка имени Трумэна, драгстор имени Трумэна, бюро хиромантических предсказаний имени Трумэна, ресторан и мебельный комиссионный магазин имени Трумэна, даже сосисочная имени Трумэна…
После того как пришла вторая телеграмма от Гаррисона, подтверждающая успех испытания в Аламогордо, Трумэн почувствовал новый прилив сил. Ему казалось, что теперь он будет сам ставить вопросы на Конференции и сам будет их решать.
Но после четвертого заседания, когда Сталин так легко разрушил план, разработанный Бирнсом, стало ясно, что президент ошибся. Ведь об успехе в Аламогордо здесь, в Бабельсберге, было известно лишь ему самому, Бирнсу, Стимсону и начальникам штабов. Президент уже поручил им дать ответы на два вопроса: каким образом следует использовать новое оружие в войне с Японией и по-прежнему ли Соединенные Штаты заинтересованы в помощи советских войск.
Ответа Трумэн еще не получил. Начальники штабов резонно заявили, что им необходимо точно знать технические данные нового оружия – силу взрыва, радиус действия, а также получить многие другие сведения, от которых зависят способ доставки оружия к месту применения, высота бомбометания и т. д. и т. п. Но все эти данные можно было почерпнуть только из доклада Гровса. А доклад до сих пор еще не пришел.
…Трумэн снова и снова пытался подвести итоги четырех заседаний Конференции.
Итак, по польскому вопросу удалось договориться о разрыве отношений между Англией и лондонским эмигрантским правительством Арцишевского. Это можно было считать победой Сталина и поражением Черчилля – ведь английский премьер ехал в Берлин со страстным намерением пересмотреть ялтинские решения.
После того как вопрос о разрыве Лондона с Арцишевским был решен, предстояло обсудить и решить вопрос о выборах в Польше. Нечего и говорить, как он был важен и для западных держав и для Советского Союза. Однако решить этот вопрос не удалось. Черчилль потопил его в своих пространных жалобах на урон, который Англия понесла в войне, на сложность отношений Лондона с польским эмигрантским правительством. Трумэну ничего не оставалось, как предложить, чтобы подготовкой решения снова занялись министры иностранных дел.
Такое же предложение Трумэн вынужден был внести в связи с разногласиями, возникшими между Молотовым и Иденом.
Иден, конечно же поддержанный Черчиллем, категорически протестовал против передачи Польше ценностей, захваченных Арцишевским, а фактически англичанами. Черчилль и Иден скрупулезно перечислял долги, в которые влезли за годы войны «лондонские поляки», и требовали компенсации. На деле это значило оставить разоренную Польшу без средств, против чего спокойно, но непреклонно возражал Сталин.
На заседании снова возникла «квадратура круга». Вся эта финансовая абракадабра не имела прямого отношения к Соединенным Штатам, и Трумэн не желал в ней разбираться.
…Стрелки часов показывали десять минут первого, когда погруженный в свои невеселые раздумья Трумэн услышал шаги поднимавшегося по лестнице Бирнса.
Государственный секретарь вошел в кабинет президента и опустился в кресло.
– Я думаю, нам предстоит сегодня нелегкий день, Гарри, – с тяжелым вздохом произнес он.
– Вы хотите сказать, что нелегкий день предстоит мне? – саркастически заметил Трумэн.
– Не забудьте, мистер президент, что в отличие от вас я несу двойную нагрузку: утреннюю и вечернюю, – огрызнулся Бирнс.
– Вы не несете главной ответственности, – возразил Трумэн, – перед страной и перед человечеством. Она тяжелее всех остальных. Подведем некоторые итоги, – переходя на официальный, сугубо деловой тон, сказал он. – Ваше предположение, что Сталин попадется в ловушку, не оправдалось. В ловушке оказались мы.
– Вы хотите сказать, что я содействовал этому? – обиженным тоном спросил Бирнс.
– Я хочу сказать, что вы переоценили свое знание Сталина, несмотря на весь ваш ялтинский опыт.
– О паре башмачных пуговиц рассказали вы, сэр, – снова огрызнулся Бирнс.
– Я не отказываюсь ни от одного своего слова, – высокомерно произнес Трумэн.
– Тогда вам следует адресовать свои претензии Сталину.
– Сначала я хочу адресовать их вам.
– Мне?!
– Почему вы не попытались захватить инициативу, когда стало ясно, что Сталин обращает против нас нашу же собственную ловушку? Черчилль первым понял это. После его выступления даже ребенку стало бы ясно, что Сталин требует свободы рук в Восточной Европе…
– В обмен на Италию…
– К черту Италию! Она и так наша. Сталин торгует воздухом и требует взамен полновесные доллары. Он хочет всюду расставить своих людей – в Польше, Болгарии, Югославии, Венгрии, Румынии!
– Это было ясно, еще задолго до начала Конференции!
– Однако мы твердо договорились, что не предоставим ему такой возможности!
– Очевидно, мы не до конца предусмотрели все варианты, – задумчиво произнес Бирнс. – Вчера поздно вечером я имел обстоятельную беседу с Даллесом, – добавил он.
– С Даллесом? – переспросил Трумэн. – Разве он здесь?
Президент и в самом деле не знал, что глава американской разведки находится в Бабельсберге.
– Он во Франкфурте, у Эйзенхауэра. Прилетал сюда на несколько часов. Мы закончили с ним разговор поздно вечером, когда вы уже легли спать.
– Почему вы не задержали его хотя бы до сегодняшнего утра?!
– Видите ли, сэр, Даллес не хотел рисковать. Он хорошо знает, как реагировал бы Сталин на его присутствие в Бабельсберге. Советская делегация наверняка кишит разведчиками. Рано или поздно Даллес был бы обнаружен. Я позволю себе спросить вас, сэр: вы помните, с какими событиями Сталин связывает имя Даллеса?
Да, Трумэн помнил. Правда, он не имел никакого отношения к руководству страной, когда Сталину стало известно, что Даллес ведет в Швейцарии тайные переговоры с немцами. Возмущенное письмо Сталина Рузвельту Трумэн прочитал, став хозяином Белого дома. Бирнс был прав: Даллесу не следовало здесь оставаться. Узнав о том, что он в Бабельсберге, Сталин пришел бы в ярость, хотя и не назвал бы ее истинной причины.
– Что же говорил Даллес?
– Мы беседовали о Восточной Европе.
– Я спрашиваю, что говорил Даллес?
– Он говорил о положении в странах Восточной Европы, сэр! О шансах, которые есть там у нас и у Сталина. Даллес располагает достаточно разветвлений агентурной сетью в Европе и оценивает шансы Сталина как очень высокие.
– Мне наплевать на его агентурную сеть! – взорвался Трумэн.
– Речь идет о том, как настроено население этих
стран.
– На это мне тоже наплевать!
Бирнс неодобрительно покачал головой.
– Речь идет не о тех настроениях, которые существовали во время войны, а о тех, что сложились теперь. В особенности после того, как стало известно, что в Потсдаме происходит встреча «Большой тройки».
– Факты, Джимми! Мне надоело слушать общие рассуждения.
– Даллес обращает наше внимание на то, что в Европе против Гитлера сражались несколько миллионов советских солдат. Не менее миллиона там погибли.
– Наши солдаты тоже гибли. После высадки в Нормандии. Гибнут и сейчас на японском фронте.
– Но наши солдаты не сражались плечом к плечу с армиями Югославии, Польши и Чехословакии. Они не поддерживали восстаний против немцев в Словакии, Румынии, Болгарии.
– Что из этого следует?
– Прежде всего то, что значительная часть населения этих стран связывает свое освобождение с Красной Армией.
– Большевистская пропаганда! Настроения людей подвержены самым неожиданным переменам. Если мы начнем следовать им в большой политике, это будет похоже на качку, вроде той, что мы испытали на «Августе». Вспомните опросы нашего общественного мнения! Сколько раз популярность Рузвельта падала, а он четырежды избирался президентом. Он проводил свою политику. Так же должны поступать и мы. Я имею в виду Европу.
– Но Сталин располагает там войсками!
– Он должен вывести их оттуда! Это наше категорическое требование.
– Почему же вы не высказали его, когда соглашались уравнять Италию со странами Восточной Европы?
– Его должны были высказать вы, Бирнс! Как председатель, я обязан маневрировать. Иначе вся Конференция пойдет к черту!
– Боюсь, сэр, что вы сильно упрощаете ситуацию.
…Злые языки недаром говорили, что Бирнс порой обращался с президентом, как председатель сената с вновь избранным рядовым сенатором. Даллес не меньше Трумэна желал вырвать страны Восточной Европы из-под влияния Москвы. Но он лучше Трумэна знал положение дел в этих странах. Свою беседу с Даллесом Бирнс использовал, чтобы еще раз показать президенту, что гораздо шире его осведомлен в международных делах.
– Вы, сэр, всегда подчеркивали, что внимательно изучали уроки истории, – укоризненно сказал Бирнс. – Я полагал, что это относится не только к цезарям и ганнибалам.
– Что вы хотите этим сказать?
– Правительства, существующие сейчас в Восточной Европе, возникли не по воле Сталина. От этой версии придется отказаться хотя бы на время.
– По чьей же воле они появились?
– Думаю, что во многом повинна столь любимая вами История. Эти правительства возникли на базе антигитлеровского Сопротивления. При всей моей неприязни к коммунистам я не могу отрицать, что ведущую роль в Сопротивлении играли именно они. Эти люди и оказались у власти, когда пробил последний час Гитлера. Примите во внимание и то, что в восточноевропейских странах фашистские войска были разгромлены русскими или с их помощью. Отсюда следует, что заменить существующие ныне правительства другими не так-то просто.
– Это произойдет путем свободных выборов!
– Вы уверены, что они окончатся в нашу пользу?
– Мы умеем готовить и проводить выборы!
– Не забывайте, что между сегодняшней Польшей и штатом Миссури есть некоторая разница. Тем не менее я согласен с вами. Главное сейчас – подготовить свободные демократические выборы. Разумеется, под нашим контролем. В любой из восточноевропейских стран есть силы, подавленные коммунистами. На свободных выборах эти силы заявят о себе полным голосом.
– Вы уверены? – вдруг спросил Трумэн.
– Об этом позаботится Даллес. Но мы должны быть тверды в Бабельсберге и не идти на уступки.
«Не идти на уступки» – означало следовать тому курсу по отношению к Польше, который был выработан в Вашингтоне и уточнен на «Августе», то есть возражать против значительного расширения Польши. И уж во всяком случае не принимать окончательного решения насчет новых польских границ, формально отложить его до будущей Мирной конференции, а на самом деле поставить в прямую зависимость от состава и программы нового польского правительства. Наступило молчание.
Трумэн, который с самого начала Конференции опирался только на Бирнса, пренебрегая другими сопровождавшими его дипломатами, даже такими, как Гарриман и Дэвис, сосредоточенно размышлял.
Сегодня, двадцать первого июля, на очередном заседании «Большой тройки» центральным, несомненно, будет польский вопрос. Предстоящее обсуждение пугало Трумэна. Ему страстно хотелось, чтобы произошло нечто непредвиденное: чтобы внезапно заболел Сталин, чтобы апоплексический удар хватил Черчилля, чтобы случилось землетрясение. Пусть будет все что угодно, лишь бы это могло избавить его от предстоящего противоборства со Сталиным…
Усилием воли Трумэн заставил себя вернуться к разговору с Бирнсом.
– Что вы подготовили для сегодняшнего заседания? – устало спросил он.
– Три часа топтались на одном месте, – безнадежно махнув рукой, ответил Бирнс.
– Опять разногласия?
– А вы как думали, сэр?
– Перечислите их. Только кратко.
– Иден настаивает, чтобы в соглашении о границах Польши было сказано не только о возвращении польских государственных активов, находящихся за границей, но и об обязательствах, в свое время взятых на себя правительством Арцишевского.
– О каких обязательствах?
– Насколько я понимаю, речь идет прежде всего о займах, полученных лондонскими поляками, и о процентах на эти займы. Сделки между эмигрантским правительством и английской казной совершались на протяжении почти шести лет. Сейчас сам черт ногу сломит, если попытается определить, что там было, а чего не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36