– Коль Арсений Сергеевич совершил преступление, пусть ответит.
– А ежели не он совершил?
– Но зачем-то он пошел к мастеру! – возразила Агнесса Федотовна. – Должна же быть причина? По мне, так она ясна. Он часто ездил со мной к ювелиру, прекрасно знал о сумме, полученной мастером… Вот, наверное, и решил воспользоваться ею. Другого объяснения у меня нету. Право, мне очень жаль, но каждый человек должен отвечать за свои проступки, здесь не должно быть различий между князем и бакалейщиком. Разумеется, я не стану свидетельствовать против Арсения Сергеевича, хотя это и дурно. Но, любезный Влас Евграфович, не довольно ли все об одном? Хотите взглянуть на мои рисунки?
– С превеликим удовольствием! – сказал я.
Она убежала. Весьма занятная женщина – то придиралась к лакею, то сама понеслась за рисунками, вместо того чтобы приказать горничной. Я заскучал. Ничего не оставалось, как понаблюдать за бароном, который медленно пил чай, закусывая мармеладом. На его мизинце сверкал перстень – великолепный сапфир в окружении бриллиантов. Очевидно, и барон не равнодушен к камням. Выйдя из-за шторы, он потерял всякий интерес к теме нашей с Агнессой Федотовной беседы. Барон не поддерживал разговора, вел себя так, будто находился один в гостиной. Он пил чай с мармеладом, а я все думал: кто же мне лгал – баронесса или граф Свешников? Не верить Агнессе Федотовне не было оснований, тем более что лакей подтвердил ее слова. Но и Арсений Сергеевич был убедительно правдив. Где же истина? Ведь кто-то из них говорил неправду!
Баронесса принесла папку с рисунками, я наскоро посмотрел великолепные виды Петербурга, выполненные карандашом и пером. Изображений ожерелий среди них не было. Я выразил свой восторг, заметил, что у нее несомненный талант к рисованию, чем она осталась довольна, затем распрощался с Агнессой Федотовной и бароном. На прощание она сказала, что я могу бывать у нее запросто.
И все же мне не давало покоя беспокойство за судьбу графа Свешникова. Я принял решение добиться свидания с приставом следственных дел.
Никодим Спиридонович согласился принять меня через день. Я вошел в кабинет, который показался мне несколько мрачным из-за единственного и притом маленького окошка, расположенного высоко, из-за чего света проникало в помещение мало. В самом темном углу сидел писарь с длинными бакенбардами, подле писаря стояли два шкапа. Стол Никодима Спиридоновича находился у противоположной стены, сам он сидел и заводил карманные часы. Делал он это медленно, словно больше и заняться ему нечем. Когда я вошел, он всего-то поднял на меня скучающие глаза, затем снова опустил их на часы. Это был крепкий на вид человек лет пятидесяти с небольшим, с умным лицом, полный, одетый в штатское платье.
Пристав предложил мне стул, я сел напротив него. Некоторое время Никодим Спиридонович еще уделил часам – закончил заводить, послушал тиканье, с удовлетворением захлопнул крышку и отложил их на край стола. Между этими занятиями он бросал на меня ничего не значащие взгляды. Но наконец настал момент, когда он переплел пальцы рук, сложив их на столе перед собой, и спросил довольно приятным низким голосом, но вяло:
– Вы изволили прийти по делу графа Свешникова? Он вам родственник?
– Нет, Арсений Сергеевич не является моим родственником, – ответил я. – Но мне не безразлична его судьба. Я хотел бы узнать, что вы думаете по этому делу?
– Сразу видно – вы впервой у нас, – улыбнулся он. Улыбка его мне не понравилась, она была кислая и неискренняя. – Мы своих тайн не разглашаем.
– Я не прошу рассказать тайны, только то, что вы посчитаете возможным…
– А в чем ваш интерес? – на удивление живо спросил он, а глаз его подозрительно прищурился. Всего-то прошло минуты две от начала нашей беседы, а мне уж он казался весьма несимпатичным.
– Вы полагаете, человек, получивший прекрасное воспитание и образование, способен убить троих? К тому же среди жертв две беззащитные женщины… – сказал я, надеясь, что объяснение моего интереса он поймет из вопроса. – Я пришел просить вас разобраться в этом деле самым тщательным образом. Ведь ваша ошибка может дорого стоить графу Свешникову.
– Простите, запамятовал ваше имя с отчеством…
– Влас Евграфович, – подсказал я.
– Видите ли, любезнейший Влас Евграфович, безвинно к нам не попадают. Граф Свешников очень уж не ко времени явился к ювелиру. И револьвер графа странным образом очутился у него в руке в момент совершения преступления.
Он достал из ящика стола револьвер, положил его на стол. Как странно мне было видеть этот предмет, созданный для убийства… Странно было думать, что такая маленькая вещица способна лишить человека жизни.
– Вы хорошо знакомы с подобным оружием? – спросил он.
– В общих чертах, я ведь не военный человек.
Никодим Спиридонович, потирая руки, как от холода, вкрадчиво заговорил:
– Это револьвер системы Смита-Вессона, русская модель образца 1872 года. В Вене данная модель получила золотую медаль. Каково? Весьма, весьма совершенная система, с высокими боевыми качествами. Наповал сражает и надежен в обращении. Официально именуемая 4,2-линейным, а ежели проще – калибр 10,67 мм. Ударно-спусковой механизм простого действия. Оружие – моя страсть. Я испытываю восторг, беря в руки воплощение человеческого гения. А знаете ли, у этого револьвера есть две особенности. Первая – курок. Спущенный курок особым вырезом захватывает выступ застежки ствола и не позволяет ей непроизвольно расстегнуться. Устройство застежки и курка является надежным предохранителем от выстрела при не полностью закрытом револьвере. Несовмещение выреза застежки с вырезом на курке как раз и не позволяет бойку достигнуть капсюля патрона. Разве это не чудо?
Я не понимал, зачем он прочел мне целую лекцию. Мне было глубоко безразлично устройство револьвера, но из чувства такта я слушал его, стараясь не показать недовольства. А Никодима Спиридоновича не занимало мое явное равнодушие к предмету убийства – он взял в руки револьвер, вертел его, разглядывая со всех сторон.
– Но есть более ценная особенность, – проговорил он будто бы самому себе, так как даже не посмотрел на меня. – Это защелка экстрактирующего приспособления! Она позволяет отключать экстрактор при раскрывании револьвера. Очень удобно при разряжении, ежели стрелку не нужно, чтобы извлекаемые из револьвера патроны выбрасывались на землю. При отключенном экстракторе патроны остаются в каморах. Их можно извлечь по одному или же вытряхнуть все сразу.
– К чему мне знать особенности устройства револьвера? – не хватило у меня терпения.
– А к тому, – наконец, он устремил свой взор на меня, – что в этом револьвере остались три патрона. Револьвер держал в руках граф Свешников, когда его арестовали. Не мог же револьвер графа сам выстрелить в ювелира, его жену и кухарку? Следовательно, стрелял граф, и он же отключил экстрактор, дабы патроны остались в револьвере, но не успел их после убийства заменить.
– Вы не допускаете, что некто украл револьвер графа, выстрелил в несчастных людей, а револьвер подбросил?
– Возьмите его в руки, сударь, – пристав протянул револьвер мне. Я взял. – Вам не кажется, что данная вещица весьма тяжела? Все ж таки два фунта! Как же граф Свешников не заметил пропажи?
Я отдал ему револьвер со словами:
– Порой люди не замечают и более тяжелую пропажу.
– Сударь, вы так печетесь о графе Свешникове, что вызываете у меня уважение, – сказал он, положив револьвер рядом с часами. – Только ведь граф не отрицает убийства.
Это было новостью! Я положительно не знал, что делать и говорить в данном случае, лишь вымолвил с удивлением:
– Как! Он не отрицает? Он сознался в убийстве?
– Напротив. В убийстве он не сознался. Но и не отрицает.
– Помилуйте, а что же Арсений Сергеевич говорит в свое оправдание?
– Ничего-с. На выдвинутые обвинения он молчит.
– Простите, а в чем вы видите причины столь безрассудного поступка?
– Отчего же безрассудного? Мне часто доводится иметь дело с убийцами, и причина в большинстве случаев известная – деньги. Граф задолжал огромные деньги, кредиторы его преследуют, а тут ювелир получил весьма крупную сумму. Соблазнительно, не правда ли? Долги ведут к преступлению даже людей высокого происхождения, ведь долговая яма – это скандал, позор. Есть еще один способ избежать позора, но… не всякий имеет смелость застрелить себя. Оттого граф Свешников ничего и не может сказать в свое оправдание – нечего ему сказать. Да и сознаться в тяжком преступлении нелегко. Поймите, сударь, вы хлопочете за недостойного человека, хотя и родовитого. Наша знать лишь толкует о чести, на самом деле – сплошное лицемерие. Мол, человек чести не пойдет убивать из-за денег.
Мне нечего было сказать в ответ, я согласился с ним. Вслух согласие не высказал, что-то удержало меня, однако я поинтересовался:
– А как полицейские догадались зайти к ювелиру? Ежели Арсений Сергеевич сознательно пошел на убийство, он должен был позаботиться о себе, не так ли?
– Убийство случилось в десять часов. Квартал к тому времени кишит народом. К околоточному прибежал мальчонка и отдал записку, а в ней писалось, что по такому-то адресу слышались выстрелы.
– Простите мое любопытство, – вдруг вспомнил я, – при графе обнаружены деньги, которые он забрал у ювелира?
– Нет-с, к сожалению. Граф не успел найти деньги. Но искал. В кабинете ювелира царил большой беспорядок.
– Значит, деньги целы? Вы нашли их?
– Нет-с, деньги нами тоже не найдены.
– А куда ж они делись? – Вновь одолели меня сомнения, что в убийстве повинен граф. – Коль Арсений Сергеевич пришел к ювелиру средь бела дня за деньгами, стало быть, он знал, где они лежат. Почему же при нем не найдено денег?
– Думаю, ювелир спрятал их в тайник. Сумма ведь огромная! Потому графу и пришлось задержаться в доме – он искал деньги. Однако не нашел. Не нашли и мы.
И вновь ответ Никодима Спиридоновича был убедителен. Сопоставив некоторые факты из рассказов графа и баронессы, я сделал вывод, что Свешников лгал. И самым главным доказательством его лжи была смерть барона фон Рауха. Зачем ему понадобилось придумывать нелепость? Без того в его рассказе полно оригинальностей.
Вышел я от Никодима Спиридоновича с намерением больше не заниматься делом графа. Но у меня осталась записка к Мари Белозерской. Как человек обязательный, я решил выполнить обещание и отдать записку ей.
Случай не заставил себя ждать.
На следующий вечер, решив развеяться, я поехал в оперу. Признаюсь, я не любитель оперы, хотя, впрочем, музыку слушаю с удовольствием. Но всяческие речитативы и долгие арии на меня наводят уныние, особенно в античных сюжетах.
В ложе от скуки я приставил бинокль к глазам и принялся изучать зрителей. Первой заметил Агнессу Федотовну. Вернее, сначала блеск драгоценных камней на ее шее, а потом уж ее. Она смотрела прямо в мою ложу с лукавым вызовом. Очевидно, тоже скучала. Рядом с баронессой сидел барон, едва не вываливаясь из ложи – настолько его занимало действие на сцене. Он даже подпрыгивал от удовольствия и невпопад бил в ладоши.
Я кивнул баронессе, она улыбнулась. Разумеется, в антракте я подошел к ней, хотя мне и не хотелось. Черт возьми, на Агнессе Федотовне было ожерелье, которое сразу же вернуло мои мысли к графу Свешникову. Мы гуляли по фойе рука об руку, и я заметил, что многие господа обращали внимание на колье баронессы. Оно было слишком прекрасно и необычно, чтобы остаться незамеченным, – создавалось впечатление, будто камни висят сами по себе, будто они ничем не скреплены меж собой. Баронесса, довольная вниманием, победоносно взирала на всех и нашептывала мне:
– Поглядите, сударь, на этих раздувшихся от важности индюков. Они блюдут внешние приличия, кичатся своим происхождением, хранят традиции. А попади им на язык, так от вас буквально пух и перья полетят. Кстати, многие из этих господ давно потеряли состояния, однако с честью надевают штопаное платье и полны гордости.
– Вы не любите свет, – сказал я с улыбкою.
– А за что их любить? Никогда толком ничего не делали, а людей труда презирают. Разве вы не заметили, как все эти старинные мощи воротят от вас нос?
– Я слышал, будто бы скоро сословия отменят.
– О, не надейтесь! – рассмеялась она. – А коль отменят, придумают вместо сословий еще что-нибудь… разделяющее. Мы без вражды не можем жить. Ах, как жаль, что теперь все знают мастера, который сделал колье! А мне хотелось подразнить этих снобов, они ведь завистливы. Смотрите – вон идет невеста графа Свешникова. Хороша… но перчатки на ней старенькие. Это унизительно для молодой девушки княжеских кровей!
Мари шла нам навстречу под руку с братом – ровесником Арсения Сергеевича. По слухам, Дмитрий Белозерский занялся государственной службой. Держался он с большим достоинством, хотя семья Белозерских значительно обеднела. Тем не менее за Дмитрия Павловича многие согласились бы отдать дочерей. Женщин нынче развелось много, на всех не хватает женихов, а князь, хоть и обедневший, все же князь. Он встретился со мной взглядом, перевел глаза на баронессу, слегка кивнул и прошел мимо.
В дальнейшем мои мысли были заняты одним – как передать записку Мари. И придумал. Возможно, неудачно, но больше ничего не пришло в голову. Я завернул записку в свой кружевной платок и намеренно потянул баронессу в сторону, куда ушли Мари и ее брат с родными.
Наконец Белозерские снова появились. Когда они прошли мимо, я уронил платок, поднял его и догнал Мари:
– Прошу прощения… вы обронили платок.
Я протягивал ей платок и умолял взглядом взять его. Мари растерянно рассматривала мой платок и меня, не решаясь протянуть руку.
– Прошу вас… – настойчиво сказал я.
Она несмело взяла платок. Нащупала в нем посторонний предмет, вскинула на меня испуганные глаза, но я извинился и вернулся к баронессе.
1 2 3 4 5 6 7 8