— сердито сказал Анохин.
— Но мы-то будем наготове! — возразил Евдокимов. — До сих пор ни один волос не свалился с вашей головы!
— Это просто повезло, — не сдавался Анохин. — Я не хочу и…
— Боитесь? — спросил Евдокимов.
— Да, боюсь, — откровенно признался Анохин. — Я уже говорил: вы не знаете Жадова. Он стреляет без промаха — днем, ночью, с завязанными глазами…
Самым заветным желанием Анохина было, чтобы арестовали Жадова, но сам он не хотел в этом принимать участия; при мысли о встрече с Жадовым им овладел ужас, он начинал чувствовать какой-то неприятный холодок и, даже мысленно представив себе давящий взгляд бесстрастных, каменных глаз Жадова, втягивал голову в плечи и готов был бежать от них хоть на край света.
— Но ведь вы разведчик, — сказал ему Евдокимов. — Вы должны быть готовы ко всему…
— Ах да никакой я не разведчик! — раздраженно выкрикнул Анохин. — Я нанялся в шпионы потому, что мне нечего было жрать!
— Но вы должны нам помочь, понимаете? — спросил Евдокимов. — Вы этим помогаете самому себе, своей семье. Мы не дадим вас убить.
Анохин упрямо молчал.
— Второй такой случай не повторится, — убеждал его Евдокимов. — Нельзя оставлять Жадова на свободе, и чем скорее мы его возьмем, тем лучше. Вы пойдете?
Анохин молчал.
В течение всего этого разговора Шура не проронила ни одного слова; она слушала обоих мужчин, попеременно вглядываясь то в Евдокимова, то в мужа.
— Вы пойдете? — повторил Евдокимов свой вопрос.
— Он пойдет, — ответила Шура вместо мужа.
Анохин резко повернулся к жене…
— Он пойдет, Дмитрий Степанович, — повторила Шура. — Как же это он не пойдет?
Анохин гневно посмотрел на жену.
— Даты… — начал было он. — Ты понимаешь?..
— Я все понимаю, Павлик, — остановила она его. — Я бы пошла вместо тебя, но это бесполезно. Дмитрий Степанович правильно говорит. Жадов все равно как зверь, который вырвался из зоопарка. Его необходимо задержать…
Шура обернулась к Евдокимову.
— Ведь вы его побережете, Дмитрий Степанович? — спросила она.
Она вышла в переднюю и вернулась, держа в руках пальто мужа.
— Одевайся, Павлик.
— Да, время идет, не надо его заставлять дожидаться, — деловито сказал Евдокимов. — Вы по каким улицам обычно ходите на завод?
— По Стремянной, — ответил Анохин, покорясь вдруг Евдокимову. — Сворачиваю на Кольцевой проезд, оттуда через Васильевский переулок на Заводскую…
— Вот и отлично! — бодро сказал Евдокимов. — Так и идите. Идите не спеша, обычным шагом…
— Но вы учтите, — сказал Анохин, — он ко мне даже не подойдет, он за сорок шагов сбивает…
— Не беспокойтесь, — подбодрил его Евдокимов. — Машина уже внизу, там еще три наших работника. Они для этого и приехали…
Анохин и Евдокимов вместе спустились по лестнице и вышли на улицу.
— Идите, — сказал ему Евдокимов и пошел к машине.
— А вы? — спросил Анохин.
— Все будет в порядке, — уверенно повторил Евдокимов. — Идите.
Анохин пошел…
Не оставалось ничего другого, хотя ему очень не хотелось идти. Никто в Москве не знал Жадова так, как его знал Анохин…
Но те, кто охранял его в течение всего последнего времени, посылали его навстречу Жадову… И Анохин вынужден был идти. Вот он идет, идет…
Но где же Евдокимов? Где те, кто взялся его охранять? Нигде никакой машины, ни позади, ни впереди…
Анохин не считал себя трусом, но сегодня ему было жутко.
Где подстерегает его Жадов?
Опоздай Евдокимов на секунду — и не видать Анохину ни Шуры, ни Машеньки, ни этих улиц, ни снега, ни уличных фонарей…
Он прошел Стремянную, пересек Кольцевой проезд, приблизился к Васильевскому переулку… Вошел в переулок.
В Васильевском переулке и днем-то бывало пустовато, а сейчас вообще никого не было.
Для чего только так ярко горят фонари?
Он неторопливо прошел переулок, приблизился к углу, хотел было повернуть за угол, как вплотную столкнулся с каким-то человекам, поднял голову и увидел… Жадова!
Увидел и обмер.
Жадов в упор смотрел на Анохина ледяным, ненавидящим взглядом.
— Наконец-то ты мне попался! — негромко произнес Жадов.
Или он ничего не произнес, и это только показалось Анохину?..
Он почувствовал, как у него противно задрожали колени.
Какой-то мерзкий страх сдавил горло.
Он растерянно обернулся и — не выдержал, не справился с собой…
Он повернулся, втянул голову в плечи и побежал назад. Скорее, скорее, подальше отсюда, скрыться, исчезнуть, раствориться!..
Жадов целится сейчас ему в спину. Анохин не сомневается в этом. Так в лагерях для перемещенных лиц убивали тех, кого подозревали в симпатиях к коммунизму. Так обыкновенно убивал людей Жадов. Об этом все знали в Бад-Висзее. Он приказывал своей жертве повернуться спиной и идти и хладнокровно всаживал пулю в затылок…
Редко Евдокимов испытывал такое напряжение. Он ни на мгновение не упускал из виду Анохина, но с еще большим вниманием наблюдал за всем, что было “вокруг, вверху и внизу”…
Он тоже не чувствовал себя обычным, нормальным человеком, он готовился к прыжку… Он чуть притронулся к руке шофера, и тот задержался на углу Васильевского.
Ярко горели уличные фонари, темнели черно-серые полосы тротуаров, кое-где на мостовой белели пятна снега…
Только профессиональный, безошибочный глаз Евдокимова мог сразу увидеть и оценить всю обстановку.
Анохин дошел до угла, сразу же повернулся и побежал, и в то же мгновение на углу появился кто-то еще, высокий и поджарый; этот кто-то вскидывает руку и целится…
Через несколько секунд машина будет возле человека на углу, но за эти несколько секунд он выстрелит…
Евдокимов сам резко поворачивает баранку, и машина рывком въезжает на тротуар и загораживает Анохина.
Шофер резко тормозит. Пуля пробивает кузов.
Все это происходит в одно мгновение.
Евдокимов выскакивает из машины. Анохин молчит, смотрит на Евдокимова и ничего не понимает… Его губы шевелятся.
— Спасибо, — доносится до Евдокимова его шепот.
Евдокимов вскакивает обратно в машину.
— Вперед, вперед! — приказывает он шоферу. — Жми!
Жадова нет… Нигде!
Куда он исчез? Как? На машине? Пешком?..
19. Штаб повстанцев
Потеряв следы Жадова и отправив Анохина домой, Евдокимов поехал к себе в отдел.
Везде было пусто, все отдыхали.
Он заглянул в приемную в надежде, что генерал, может быть, у себя, — ему очень хотелось рассказать о новом покушении на Анохина, — но и генерала не было, только один дежурный по отделу сидел в кресле у стола и читал новый роман Фейхтвангера. Евдокимов прошел в оперативную часть и попросил усилить наблюдение за квартирой Роберта Д.Эджвуда; события развивались так, что вполне резонно было предположить, что Эджвуд и Жадов захотят встретиться, что им просто надо будет встретиться друг с другом.
Евдокимов просил не терять Эджвуда из поля зрения ни на минуту и, если он куда-нибудь выедет, поставить его об этом в известность.
Но едва Евдокимов приехал домой, как ему позвонили и сообщили, что сам Эджвуд никуда не выезжал, но зато к нему на квартиру только что явился странный посетитель.
Евдокимов сейчас же поехал узнать подробности.
Около восьми часов вечера, сообщили ему, к дому, в котором проживает мистер Эджвуд, приблизился высокий мужчина — судя по описанию, можно было не сомневаться, что это Жадов, — торопливо вошел в парадное, позвонил в квартиру Эджвуда и рывком, немедленно исчез за дверью; больше его не видели, из квартиры Жадов не появлялся.
Это было нарушением всякой конспирации!
Жадов не мог, не смел, не должен был приходить к Эджвуду: его посещение чрезвычайно сильно могло скомпрометировать Эджвуда и не приносило пользы Жадову…
Евдокимов допускал, что две причины могли побудить Жадова устремиться к Эджвуду: желание скрыться после покушения и еще большее желание поскорее удрать из Советского Союза.
Должно быть, Жадов чувствовал себя очень неуверенно, скрываться ему, по-видимому, становилось все труднее, и к тому же, вероятно, нервы тоже сдавали даже у такого железного человека, каким, несомненно, был Жадов.
Евдокимов представлял себе, что Жадова ожидал у Эджвуда не слишком любезный прием: солидарность солидарностью, но в том мире, к которому принадлежали и хозяин квартиры, и его гость, собственная шкура ценится превыше всего.
Скрываться у Эджвуда Жадов не мог: неприкосновенность помещения, занимаемого лицом, обладающим дипломатическим иммунитетом, не предусматривала по советскому закону права предоставления убежища лицам, преследуемым государством, при правительстве которого эти дипломаты были аккредитованы; не позднее как утром от Эджвуда, и даже не от Эджвуда, а от посольства, при котором тот числится, потребуют выдачи Жадова, и никто не сможет от этого уклониться, а сам Эджвуд будет иметь неприятности, которые могут вызвать даже его отъезд из Советского Союза.
Поэтому Жадов неизбежно должен был покинуть квартиру Эджвуда.
Жадов мог появиться в любой момент, и каждую минуту надо было быть наготове.
Евдокимов вызвал машину с оперативными работниками и вместе с прибывшими поместился в машине.
Машина находилась за углом, но двое работников ни на минуту не отходили от самого дома.
Эджвуд, разумеется, знал, что за его квартирой установлено наблюдение.
Часов в десять вечера на улицу вышел один из его лакеев и прошелся от угла до угла.
Евдокимов не находил нужным делать секрета из наблюдения за квартирой. Эджвуд был пойман с поличным, рано или поздно Жадов должен был появиться, предстояло только задержать его возможно тише и аккуратнее.
В полночь вышел погулять в переулок другой лакей…
Жадов не появлялся.
Ночь тянулась медленно, монотонно.
Прохожих становилось все меньше, стихал городской шум, приближалось то глубокое ночное время, когда даже в Москве ненадолго устанавливается относительная тишина.
Кто знает, что делали в это время Эджвуд и Жадов, кто знает, какими любезностями обменивались между собой в эти ночные часы хозяин квартиры и его непрошеный гость…
Ночь шла, близилось утро, в переулок вплывал серый сумрак.
Под утро Евдокимов пошел пройтись под окнами Эджвуда. Везде были спущены занавески, за занавесками горел свет. Что там происходило?
Один из лакеев вышел из ворот и стал их открывать. Становилось уже интересно…
И, едва ворота распахнулись, показалась машина господина Эджвуда.
Было пять утра.
За баранкой сидел сам Эджвуд, в глубине машины тоже сидел кто-то.
Евдокимов попытался взглядом проникнуть вглубь машины.
Человек явно старался быть как можно незаметнее, но и длинная фигура, и каменная посадка головы не вызывали сомнений… Эджвуд вывозил Жадова.
Иначе он поступить не мог. Оставить у себя нельзя, выпустить одного тоже нельзя: Жадова задержат, и будет установлено, из чьей квартиры он вышел; для Эджвуда наилучшим выходом была попытка спасти Жадова.
Эджвуд правильно рассчитывал на свой дипломатический иммунитет: его машина являлась частью территории, на которую этот иммунитет распространялся; во всяком случае, до начала служебного дня, покуда еще не последовало официального обращения в посольство, никто не решится ни задержать, ни проникнуть в его машину, а до того времени, когда начнут работать дипломатические канцелярии, сделать было можно многое.
Эджвуд повернул направо.
Евдокимов кинулся к своей машине.
— Ну, братцы, — промолвил он, — теперь наше дело — только бы не отстать!
Улицы были еще пусты, жизнь еще только начиналась.
Евдокимов демонстративно не отставал от Эджвуда.
Было очевидно — да Евдокимов этого и не скрывал, — что за Эджвудом не следят, а просто-напросто его преследуют.
Эджвуд выехал на Садовое кольцо, здесь уже можно было двигаться быстрее.
У Эджвуда был “бьюик”, Евдокимов со своими товарищами ехал в “Победе”.
Евдокимов боялся, что в конечном счете скромная “Победа” не выдержит соревнования с сильным “бьюиком”.
Эджвуд свернул на улицу Горького и погнал машину к вокзалу.
Выехал на Ленинградское шоссе, начал набирать скорость.
— Держись, ребятки! — сказал своим помощникам Евдокимов. — Сейчас только начнется…
Что начнется, он не сказал, — это было понятно без слов.
Они не заметили, как выехали за пределы городской черты.
Тут началась настоящая гонка!
Эджвуд выжимал из своего “бьюика” все, но скромная и маленькая по сравнению с великолепным “бьюиком” “Победа” бежала с завидной неутомимостью.
На одном из перекрестков Эджвуд неожиданно свернул, и “Победа” проскочила мимо поворота.
Это дало Эджвуду выигрыш времени в несколько минут, а это было очень много.
Когда “Победа” опять пошла следом за “бьюиком”, тот уже отъехал очень далеко.
Но возле одного из переездов через линию железной дороги опущенный шлагбаум опять уменьшил разрыв в расстоянии.
Долю длилась эта утомительная гонка…
“Бьюик” то вырывался вперед, то его задерживали какие-нибудь случайные препятствия; Эджвуд петлял, хитрил, норовил обмануть своих преследователей; на одном из перекрестков резко затормозил, развернулся, поехал навстречу “Победе”.
Пока “Победа” разворачивалась, он опять выиграл несколько минут.
Эджвуду во что бы то ни стало нужно было уйти от преследователей. Он вел машину все скорей и скорей, не обращая внимания на случайные препятствия, не обращая внимания на прохожих… Так, в бешеной и утомительной гонке, он добрался до своего излюбленного Серпуховского шоссе. Здесь он опять устремился вперед, выжимая из машины все ее силы.
“Победа” задыхалась, изнемогала, но все шла, шла; передняя машина не могла от нее оторваться. Не могла, а оторваться ей было очень нужно.
Внезапно неподалеку от переезда “бьюик” свернул к железнодорожному полотну.
Издалека гудел приближавшийся поезд.
По-видимому, беглецы спешили опередить поезд и перескочить линию, рассчитывая, что поезд перегородит путь “Победе” и “бьюик” выиграет таким образом еще несколько минут, которые в конце концов могли решить успех этой головокружительной гонки.
Поезд находился в километре—полутора от переезда, не больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17