Мы с Долорес сидели у нее в ногах. За спиной Долорес я поглаживал Ирму по бедрам: сухой жар исходил от ее тела.
– Ей надо на коротком поводке тебя держать, – сказала Долорес, которой никак не удавалось забыть о Моне. – Если, конечно, она боится тебя потерять. Так ведь?
– Наверное. – Я выдал ей ехидную улыбку и добавил: – И наверное, я тоже боюсь потерять ее.
– Значит, это серьезно?
– Еще как! – ответил я. – Я нашел женщину, которая мне нужна, и не собираюсь ее отпускать от себя.
– Вы уже женаты?
– Нет, еще нет… Но скоро поженимся.
– И у вас пойдут дети и все такое?
– Откуда я знаю, будут ли у нас дети… А что, это так уж важно?
– Ну ты же это отлично умеешь делать, – сказала Долорес, и тут Ирма не выдержала.
– Хватит! – крикнула она и продолжила уже спокойным тоном: – Ты говоришь так, будто ревнуешь. А я – нет! Я рада, что он нашел свою женщину. Он этого заслуживает.
Ирма сжала мою руку, потом, чуть ослабив нажим, ловко перетащила ее на свою киску.
Долорес, прекрасно понимая, к чему дело клонится, притворялась ничего не замечающей, встала и прошла в ванную.
– Все-таки она странно себя ведет, – сказала Ирма. – Прямо позеленела от ревности.
– Ты считаешь, что она к тебе ревнует? – спросил я, слегка сбитый с толку.
– Нет, не ко мне. Само собой, не ко мне. Она к Моне ревнует.
– Непонятно, – сказал я. – Я-то думал, она влюблена в Ульрика.
– Влюблена, но тебя забыть не может. Она…
Я закрыл ей рот поцелуем. Она обхватила меня за шею и прижалась, выгибаясь и извиваясь, как кошка.
Я снова запустил руку под кимоно, и там мне ответили горячо и призывно.
Вернулась Долорес, запнулась на пороге и тут же извинилась, что прервала наши игры. Она встала рядом и смотрела на нас сверху вниз, а в глазах ее сверкнул озорной огонек.
– Ты не дашь мне мой бокал? – спросил я.
– Ты еще попроси, чтобы я тебя опахалом обмахивала, – ответила она, поднося бокал к моему рту.
Я потянул ее к нам, посадил, поглаживая показавшееся в разрезе платья голое колено. Ноги она при этом раздвинула.
– У вас не найдется и мне во что-нибудь переодеться? – спросил я, переводя взгляд с одной на другую.
– Ну конечно. – Ирма с готовностью вскочила на ноги.
– Ой, не надо его так ублажать, – сказала Долорес, притворно надув губы. – Это то, что он как раз любит… Чтобы все суетились вокруг него. А он за это потом расскажет, как безумно влюблен в свою жену, как предан ей.
– Она еще не моя жена, – поддразнил я, принимая из рук Ирмы роскошный халат.
– Ах вот как! – отозвалась Долорес. – Ну, тем хуже.
– Хуже? Что значит тем хуже? Я ведь еще ничего не натворил, не так ли?
– Еще нет, но готов попробовать.
– Ты имеешь в виду, что тебе этого хотелось бы? Потерпи немного… И тебе достанется.
– Только не мне, – ответила Долорес. – Я пошла спать. А вы вдвоем можете делать все, что захотите.
Вместо ответа я подскочил к двери и загородил ее, на ходу переодеваясь. Когда я обернулся, Долорес лежала на диване, а Ирма сидела рядом, закинув ногу на ногу, вся нараспашку.
– Не обращай внимания на ее слова, – сказала Ирма. – Она тебя любит так же, как и я. А может быть, даже больше… Ей не нравится Мона. Вот и все.
– Это так? – перевел я взгляд с Ирмы на Долорес.
Долорес промолчала, но это молчание звучало как подтверждение сказанного.
– Не понимаю, почему ты так ее не любишь, – торопливо заговорил я. – Она тебе ничего плохого не сделала. И ты не можешь ревновать к ней потому… ну, потому что ты меня уже не любила… Тогда.
– Тогда? Что ты хочешь этим сказать? Я в тебя никогда не была влюблена, слава Богу!
– Ой, что-то не верится, – игриво вставила Ирма. – Если ты не была в него влюблена, чего же ты сейчас с ума сходишь?
Она повернулась ко мне и в своей беспечной манере произнесла:
– Поцелуй ее и прекрати всю эту ерунду.
– С удовольствием, – ответил я и, нагнувшись, обнял Долорес. В первое мгновение она плотно сжала губы и смотрела на меня с вызовом. Потом, понемногу уступая, разжала губы и даже куснула меня слегка. И все-таки в конце поцелуя оттолкнула меня.
– Пусть он уйдет отсюда, – проговорила она.
Я посмотрел на нее с упреком. Мне было и противно, и жалко ее. Она мгновенно раскаялась и снова дрогнула. И я, заметив это, опять склонился к ней, но на этот раз с большей нежностью, и, когда мой язык проскользнул в ее рот, моя рука оказалась у нее между ног. Она попыталась отбросить руку, но сил на это уже не хватало.
Ирма присвистнула:
– Теперь уже горячее.
Но тут же ее руки вцепились в меня, и я услышал ее голос:
– И про меня не забывай.
Так. Значит, начинается: кто кого. Я вскочил, чтобы успеть выпить свое. Халат мой был как хорошо натянутая палатка.
– Тебе обязательно надо это показывать? – спросила Долорес, прикидываясь смущенной.
– Не собирался, но раз ты просишь, обязательно покажу. – Я сбросил халат и предстал перед ними во всеоружии.
Долорес отвернулась к стене, бормоча что-то вроде «отвратительно, животное» полуистерическим голосом. А вот Ирма, наоборот, смотрела вполне дружелюбно. Наконец она потянулась и ласково обхватила его пальцами, потом отпустила и поднялась, чтобы выпить свой бокал. Тут-то я и распахнул ее кимоно и вставил ей член между ног. Мы пили вместе, а мой конек бил копытом в ворота конюшни.
– Я тоже хочу выпить, – сказала Долорес раздраженно.
Мы оба повернулись и взглянули на нее. Лицо Долорес было пунцовым, с огромными, блестящими, словно она белладонну туда закапала, глазами.
– Сущие похабники, – сказала она, бегая глазами от Ирмы ко мне. Вместо ответа я вручил ей бокал, и она сделала большой глоток.
Это была ее борьба за свободу, за достижение той свободы, которая уже реяла, как флаг, над Ирмой. Теперь ее тон стал вызывающим.
– Ну так что же вы не приступаете? – бросила она.
И выгнулась так, что все тело ее обнажилось. Она сделала это сознательно и не собиралась прикрывать свою наготу.
– Ложись туда, – мягко подтолкнул я Ирму к дивану. Она потянула меня за руку.
– И ты ложись, – сказала она.
Я еще раз поднес бокал ко рту, и пока влага лилась в мою глотку, погас и ночник. Я услышал вопль Долорес:
– Нет, пожалуйста, не надо!
Но свет не зажегся, а я почувствовал, как пальцы Ирмы судорожно сжимают мой член. Я отставил бокал и ринулся к моим женщинам. Они прижались ко мне с обеих сторон. Долорес страстно целовала меня, а Ирма, как кошка, пробралась вниз и впилась губами в мой член. Агония длилась недолго, и заряд разорвался у нее во рту.
На Риверсайд-драйв я вернулся уже под утро. Моны не было. Я лежал и вслушивался: вот-вот раздадутся ее шаги. А вдруг с ней что-то случилось? Покончила с собой или попыталась это сделать? А может быть, она просто отправилась к родителям? Но зачем она тогда выскочила из такси? Сесть в подземку?.. Но подземка туда не идет. Конечно, я мог позвонить ей домой, но она может это неправильно понять… А вдруг она звонила ночью, но Артур с Ребеккой не оставили мне никакой записки: все новости они предпочитали сообщать мне лично.
Около восьми я решился постучать к ним. Никакой реакции, они еще спят. Я постучал сильнее, и тогда они ответили, но я ничего не узнал – они сами вернулись домой глубокой ночью.
В отчаянии я поплелся к комнате Кронского. Он тоже спал и спросонья никак не мог понять, чего я от него хочу. Наконец проворчал:
– В чем дело? Ее опять не было всю ночь? Нет, тебе никто не звонил. Иди… оставь меня в покое.
В эту ночь я не спал ни минуты. Сил у меня почти не осталось. Но тут мне в голову пришла успокоительная мысль: она же могла звонить в контору. Я так и видел записку, ожидавшую меня на столе.
Почти весь следующий день я спал по-кошачьи, урывками. Спал за столом, положив голову на руки. Просыпался, звонил Ребекке, но все без толку. Рабочее время кончилось, а я все еще торчал в конторе. Что бы ни случилось, я никак не мог представить себе, что за весь день она так и не позвонит. Быть этого не могло.
Во мне пробудилась какая-то странная нервозная живость. Я почувствовал себя таким свежим, словно проспал трое суток и проснулся в полном порядке. Подожду еще полчаса и, если она не позвонит, пойду прямо к ней домой.
Я расхаживал взад-вперед по комнате, как пантера в клетке, когда дверь распахнулась и в проеме возник плутоватого вида смуглый парнишка. Он быстренько, словно отделался от невидимого преследователя, захлопнул дверь. Какая-то таинственная веселая энергия звучала в его голосе, в резком кубинском акценте.
– Вы возьмете меня на службу, должны взять, мистер Миллер, – выпалил он. – Мне нужно поработать посыльным, чтобы закончить учебу. Все говорят, что вы добрый человек, да я и сам это вижу, у вас лицо доброе. Я много чего умею, вы увидите, когда поближе меня узнаете. Мне уже исполнилось восемнадцать лет. Зовут меня Хуан Рико. А еще я поэт.
– Ах вот как! – Я усмехнулся, потрепал его по щеке. Он был маленького росточка, сущий лилипут. – Ну тогда я тебя обязательно возьму.
– Я и акробат к тому же. Одно время мой отец владел цирком. Вы увидите, какие у меня быстрые ноги. Я всегда все бегом делаю, я вообще люблю бегать. И обхождение знаю: когда я буду приходить с поручением к клиенту, всегда буду говорить: «Благодарю вас, сэр», и кепи снимать. И все улицы наизусть знаю, даже в Бронксе. А если вы будете использовать меня в испанских кварталах, то уж точно не пожалеете. Ну что, я вам подхожу, сэр? – И он выдал мне обезоруживающую улыбку. Ясное дело, этот малый знал, как себя подать.
– Садись-ка сюда, – сказал я. – Заполнишь эту анкету и будь готов завтра приступить к работе, с утра пораньше и с улыбкой.
– О, это я могу! – ответил он и улыбнулся.
– А тебе и в самом деле уже восемнадцать?
– О да, сэр! Вы можете проверить. У меня с собой бумаги.
Я дал ему бланк анкеты и вышел в соседнюю комнату – на скейтинг-ринг, – чтобы не мешать ему. И тут же зазвонил телефон. Я опрометью кинулся обратно к столу, схватил трубку. Мона говорила упавшим, тихим, ненатуральным голосом, как смертельно измученный человек.
– Он только что умер, – сказала она. – Я от него не отходила с тех пор, как мы с тобой расстались…
Я пробормотал какую-то соболезнующую чепуху и спросил, когда она думает вернуться. Она не знает… она хочет попросить меня о маленькой услуге… не сходил бы я в магазин купить ей какое-нибудь траурное платье и черные перчатки… Размер шестнадцатый. Из какого материала?… Не знаю, что выберешь. Еще несколько слов – и повесила трубку.
Малыш Хуан Рико смотрел на меня глазами преданной собаки. Он все понял и старался на свой деликатный кубинский лад показать, что разделяет мое горе.
– Все в порядке, Хуан, – сказал я. – Каждый когда-нибудь умирает.
– Это ваша жена звонила? – спросил он, в глазах у него блестели слезы. – Я уверен, что она очень красивая.
– С чего ты взял?
– Да судя по тому, как вы с ней разговаривали. Я словно увидел ее. Мне очень хочется жениться на красавице. Я часто об этом мечтаю.
– Да ты забавный паренек, – сказал я. – Уже думаешь о женитьбе, а ведь совсем мальчишка еще.
– Вот моя анкета, сэр. Может быть, прочитаете ее сейчас и скажете, можно ли мне завтра приходить.
Я глянул в его бумаги и сказал, что все в порядке.
– Значит, я у вас на службе сэр? А еще, сэр, прошу прощения, позвольте мне побыть еще немного с вами. Я думаю, что вам сейчас не надо оставаться одному. Когда у человека тяжело на душе, ему нужен друг.
Я рассмеялся:
– Хорошая идея. Как насчет того, чтобы вместе пообедать? А потом сходить в кино. Подходит?
Он вскочил и начал вприпрыжку носиться по комнате, словно дрессированная собачка; и вдруг заинтересовался пустой комнатой за дверью. Я провел его туда и снисходительно наблюдал, как он изучает тамошние аксессуары. Его поразили роликовые коньки. Он поднял с полу одну пару и рассматривал их, словно увидел впервые.
– Надень-ка их, – сказал я. – И сделай круг. Это же наш скейтинг-ринг.
– А вы умеете кататься? – спросил он.
– Конечно, умею. Хочешь, покажу?
– Ага, – сказал он. – А я покатаюсь вместе с вами. Я уж столько лет этим не занимался. А штука интересная, правда?
Мы надели ролики. Закинув руки за спину, я покатил вперед. Малыш Хуан заскользил следом. В центре зала стояло несколько подпиравших потолок столбов, и я, словно на показательных выступлениях, стал выписывать вокруг них пируэты.
– Потрясающе! – произнес запыхавшийся Хуан. – Вы просто как зефир порхаете!
– Как что?
– Как зефир. Ну такой легкий, приятный ветерок.
– А, зефир…
– Я как-то написал стихи о зефире. Очень давно.
Я взял его за руку и крутанул. Потом, подхватив за пояс, подтолкнул вперед, и мы заскользили по катку, он впереди – я сзади. А потом я резко отбросил его, и он ракетой полетел в другой конец зала.
– Ну а теперь я тебе покажу кое-какие штучки, которым меня обучили в Тироле, – сказал я и, скрестив руки на груди, поднял одну ногу и покатил на другой.
Просто бесовское веселье охватило меня при мысли, что Моне никогда не догадаться, чем я занимаюсь в эту минуту.
Проносясь мимо усевшегося на подоконнике и совершенно ошалевшего от этого спектакля Хуана Рико, я корчил ему разные рожи: лицо у меня приобретало то унылое, скорбное выражение, то нагло радостное, а потом беззаботное, а потом веселое, потом задумчивое, потом суровое, потом угрожающее, потом совершенно идиотское. Как обезьяна, я скреб под мышками, как цирковой медведь, кружился в вальсе, полз на корточках, словно калека; я что-то распевал надтреснутым голосом, орал, как разбушевавшийся маньяк. Круг за кругом, безостановочно, беззаботно, свободный как птица. И Хуана подхватило, он включился в игру. Мы гнались друг за другом, как дикие звери, кружились, как танцующие мыши, размахивали руками, как спорящие глухонемые.
И все это время я думал о Моне, слоняющейся по дому, погруженному в траур, в мыслях о траурном платье, черных перчатках и о чем-то там еще.
Круг за кругом, обо всем позабыв, отдавшись движению. Плеснуть чуть-чуть керосину, поднести спичку, и мы займемся пламенем, как подожженная карусель. Я взглянул на Хуана – башка у него будто сухой трут. Поджечь бы его и швырнуть в лифтную шахту!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76