В свое время и там удавалось получать крупные барыши; однажды после скачек махараджа Индпура <Вымышленный штат в Индии> дал ему пятьдесят фунтов; конфиденциальные сведения, предоставленные конюхом сэра Кошкарта, окупились с лихвой. Кухмистер считал махараджу почти что джентльменом, а такой похвалы удостаивались считанные индийцы. Да и какой махараджа индиец? Махараджи – это князья Империи, а туземцы в самой Империи – это не то, чтобы какие-нибудь другие туземцы, а среди членов Фокс Клуба туземцев вовсе нет – кто бы их туда принял? У Кухмистера была своя табель о рангах, в которой каждому было отведено место. Он мог с безошибочной точностью определить это место по тону голоса и даже по взгляду. Многие считают, что о людях можно судить по платью, но Кухмистер придерживался иного мнения. Не внешность важна, а что-то куда более неуловимое, не поддающееся четкому определению, какое-то душевное качество, объяснить которое Кухмистер не мог, но распознавал тут же. И держался с каждым так, как он того заслуживает. Твердость, что ли, незыблемая солидность. Между невыразимым превосходством и очевидной приниженностью, к примеру, кухонной обслуги, существовало множество промежуточных оттенков, но Кухмистер их прекрасно чувствовал и сразу определял место любому. Взять хотя бы богачей, у которых за душой, кроме денег, ничего нет. Нагловатые, самовлюбленные – такие легко проматываются. Или богачи во втором поколении, у которых только и есть, что немного земли. Такие обычно слегка напыщенны. Сквайры, богатые и бедные. Кухмистер замечал разницу, но не придавал ей значения. Мало ли лучших семей потеряли положение в обществе! Но пока они сохраняют эту самую солидность, деньги не в счет, во всяком случае для Кухмистера. По сути дела, солидность без денег даже предпочтительнее, она указывала на неподдельную положительность и заслуживала соответствующего почтения. Затем располагались те, у кого этой солидности поменьше. Тут тоже были свои оттенки, которые большинство людей просто не замечало, но Кухмистер распознавал моментально. Бывало, в манерах собеседников Кухмистера нечаянно проскальзывало подобострастие. Спохватятся они, да поздно: Кухмистер все подметил. Сыновья врачей и юристов. Сословие служащих, к ним он относился с уважением. Как-никак выпускники частных школ. У этих школ тоже была своя иерархия, на вершине которой стояли Итон и Винчестер. А к тем, кто в частных школах не учился, Кухмистер терял всякий интерес, таких он не жаловал, – разве что когда ему от этого могло перепасть. Но выше всего в Кухмистеровой табели о рангах стояли обладатели столь несказанной солидности, что, казалось, она переходила в свою противоположность. Подлинная положительность – именно таким качеством обладала старинная родовая аристократия, которую Кухмистер отличал от тех, кто выбился в знать совсем недавно. Первых привратник причислял к лику святых, они стали для него эталоном, по которому он давал оценку всем прочим. Даже сэр Кошкарт был не из их числа. Кухмистер вынужден был признать, что относит его всего лишь к четвертому разряду, хотя и к лучшей его части. Это высокая оценка, если учесть многочисленные ступени в Кухмистеровой табели о рангах. Нет, суровый тон сэра Кошкарта еще не говорит о настоящей положительности. Часто святые выказывали положительность скромную и ненавязчивую, которую менее восприимчивые, чем Кухмистер, привратники ошибочно принимали за робость и приниженность, но он-то знал, что это признак хорошего воспитания, и воротить от них нос не резон. Для таких он был готов расстараться. Беспомощность этих людей придавала твердую уверенность, что в нем нуждаются. Столкнувшись с этой беспомощностью. Кухмистер мог горы свернуть, что, кстати, частенько и делал: таскал чемоданы и двигал мебель. Взвалит на плечи – и вперед, вверх по лестнице, из комнаты в комнату, сначала туда поставит, потом сюда, пока ее хозяин, любезно нерешительный, не надумает наконец где, по его мнению, эта мебель смотрится лучше всего. С таких заданий Кухмистер возвращался с таким величественным высокомерием, будто его коснулась благодать Божья. С годами он вспоминал подобные услуги с таким чувством, словно ему посчастливилось присутствовать при каком-то святом таинстве. В святцах Кухмистера особняком стояли два имени, которые олицетворяли изнеженность и беспомощность, боготворимые привратником: лорд Подл и сэр Ланселот Грязнер. В минуты раздумий Кухмистер про себя повторял эти имена, словно читая нескончаемую молитву. Вот и сейчас он принялся твердить это заклинание, но едва он произнес «Подл и Грязнер» в двадцатый раз, как дверь сторожки отворилась и вошел Артур, обычно прислуживающий в столовой.
– Вечер добрый, Артур, – сказал Кухмистер покровительственным тоном.
– Вечер добрый, – ответил Артур.
– Домой? – поинтересовался Кухмистер.
– Да, заскочил сообщить кое-что, – сказал Артур и перегнулся через конторку, давая понять, что знает какой-то секрет.
Кухмистер поднял глаза. Артур обслуживал профессорский стол, и от него привратник узнавал немало о жизни колледжа. Он поднялся и подошел к конторке.
– Ну-ну? – произнес он.
– У них сегодня черт-те что творится, – сказал Артур, – черт-те что.
– Продолжай, – кивнул Кухмистер.
– Ну вот, приходит, значит. Казначей к обеду, весь красный, как рак, словом, сам не свой. Декан его увидел и сразу смекнул, что дело нечисто, а Тьютор от супа нос воротит. От супа! Совсем на него не похоже, – рассказывал Артур. Кухмистер что-то пробормотал в знак согласия. – Вот я и думаю: не случилось ли чего? – Для важности Артур помолчал немного. – И знаешь, в чем дело?
– Нет, – покачал головой Кухмистер. – В чем же? Артур улыбнулся:
– Завтра Ректор созывает Совет колледжа. Казначей ему: мол, время неподходящее, а тот – созвать, и все тут. Ну, а им, понятное дело, не по душе. Совсем не по душе. Кусок в горло не лезет. Еще бы, новый-то Ректор каков наглец: ишь, всех поучает. А они думали, что к рукам его приберут. Казначей сказал, что, мол, объяснил Ректору, что денег для перемен нет. А тот вроде понял все, а потом – бац – звонит Казначею: созвать-ка мне Совет.
– Кто же это созывает Совет колледжа ни с того ни с сего? – встрял Кухмистер. – Совет собирается в первый четверг месяца.
– Вот и Декан о том же, и Тьютор. Но Ректору все нипочем. Завтра – и точка. Казначей звонит ему и говорит: Декан с Тьютором на Совет не пойдут, а Ректору до лампочки: пойдут они там или нет, а заседание завтра будет. – Артур покачал головой, раздосадованный упрямством Ректора. – Вон как раскомандовался.
Кухмистер хмуро посмотрел на него и спросил:
– А Ректор обедал со всеми?
– Нет, – ответил Артур, – затаился у себя и знай себе названивает Казначею, распоряжения отдает, – он кинул многозначительный взгляд на коммутатор. Кухмистер задумчиво кивнул.
– Стало быть, Ректор на ходу подметки рвет, – заключил он. – А они думали, что прибрали его к рукам? – Да, так и сказали, – уверил Артур. – Казначей клялся, что Ректор даже не рыпнется, а он раз – и созывает Совет.
– А что же Декан? – спросил Кухмистер. – Сплотиться, говорит, надо всем. А вообще сегодня он все больше молчал. Ходит как в воду опущенный. Но насчет сплотиться – это он уже давно твердит.
– Наверное, Тьютор с ним не согласен, – предположил Кухмистер.
– Теперь они заодно. Это раньше Тьютор артачился, а как сказали на Совет явиться, так и хвост поджал. Ой, не нравится ему такой поворот, ой, не нравится.
Кухмистер кивнул.
– Ладно, уже кое-что, – сказал он. – Заодно с Деканом – как не похоже
На Тьютора. А Казначей с ними?
– Сам-то уверяет, что да, а там поди разбери его, – ответил Артур. – Скользкий тип, я бы с ним в разведку не пошел.
– Бесхребетный, – заключил Кухмистер. Так, бывало, говаривал покойный лорд Вурфорд.
– А, вот это как называется, – сказал Артур. Он взял пальто. – Пожалуй, мне пора.
Кухмистер проводил его до двери.
– Спасибо, Артур, – сказал он, – ты мне очень помог.
– Завсегда рад, – ответил Артур, – да к тому же мне эти перемены нужны не больше, чем вам. Стар я уже. Двадцать пять лет прислуживаю за профессорским столом, а за пятнадцать лет до того я...
Кухмистер не стал слушать воспоминания старого Артура, захлопнул дверь и снова уселся у газовой горелки. Итак, Ректор принялся осуществлять свои планы. Что ж, совсем не плохо, что он созвал на завтра Совет колледжа: впервые за многие годы Декан и Старший Тьютор сошлись на одном. Это уже кое-что, ведь они с давних пор терпеть друг друга не могут. Вражда началась после того, как Декан прочел проповедь на тему «Многие первые будут последними» <Искаженная цитата из Евангелия от Матфея (19:30): «Многие же будут первые последними, и последние первыми». >. Случилось это, когда Тьютор впервые начал тренировать восьмерку гребцов Покерхауса. При этом воспоминании Кухмистер улыбнулся. Тьютор вылетел из часовни грозный, словно гнев Господень, его мантия развевалась по ветру. Он так круто взялся за команду, что к майской регате спортсмены выдохлись. Помнится, лодка Покерхауса трижды уступала соперникам, и в итоге колледж потерял первенство на реке. Тьютор так и не простил Декану эту проповедь. С тех пор никогда с ним ни в чем не соглашался. И вот Ректор восстанавливает обоих против себя. Нет худа без добра. Ну, а если Ректор зайдет слишком далеко, у них в запасе есть сэр Кошкарт, тот быстро наведет порядок. Кухмистер вышел на улицу, запер ворота и отправился спать. За окном снова пошел снег. Мокрые хлопья падали на стекло и ручейками стекали на подоконник. «Подл и Грязнер», – пробормотал Кухмистер последний раз и уснул.

***
Пупсер спал урывками и проснулся еще до того, как зазвонил будильник. Не было и семи. Он оделся, приготовил кофе и пошел в комнату для прислуги нарезать хлеба. Там его и застала миссис Слони.
– Рановато вы сегодня поднялись. Для разнообразия, что ли? – сказала она, протискиваясь в крошечную комнатку.
– А вы что здесь делаете в такую рань? – воинственно спросил Пупсер. – У вас работа в восемь начинается.
В своем красном макинтоше миссис Слони казалась еще огромней. На ее лице просияла улыбка.
– Когда захочу, начинаю, когда захочу, кончаю, – сказала она, сделав совершенно ненужное ударение на последнем слове. Вторая часть фразы была ясна Пупсеру без всяких комментариев. Он скорчился у раковины и беспомощно таращил глаза, устремив взгляд прямо в недра ее улыбки. Словно гигантская стриптизерша, она принялась медленно, одной рукой расстегивать макинтош, и глаза Пупсера следили за каждым движением, от пуговицы к пуговице. Когда она скинула плащ с плеч, груди под блузкой заходили, как живые. Пупсер буквально обсасывал их пристальным взглядом.
– Эй, помогите же снять плащ с рук, – попросила миссис Слони и повернулась к Пупсеру спиной. Какое-то мгновение он колебался, а затем, подгоняемый страшной, неудержимой силой, устремился вперед. – Эй, – сказала миссис Слони, отчасти удивившись такому неистовому желанию помочь. Удивило ее и странное тихое ржание, которое издавал Пунсер. – Только с рук я сказала. Нет, вы подумайте, что он делает. В этот момент Пупсер был не способен не только думать, что он делает, но и вообще думать: руки блуждали в складках ее плаща, а рассудок пылал непреодолимым желанием. Пупсер бросился в пучину красного плаща, словно в геенну огненную. Но в этот момент миссис Слони наклонилась, а потом резко выпрямилась. Пупсер отлетел назад, к раковине, а миссис Слони выплыла в прихожую. На полу медленно затихал плащ, ставший предметом столкновения. Он был похож на пластиковый послед – результат каких-нибудь страшных родов.
– Господи ты Боже мой, – приходила в себя миссис Слони, – поосторожней нельзя? Люди могут понять не правильно. Пупсер съежился в углу, тяжело дыша и отчаянно надеясь, что миссис Слони как раз и относится к таким людям.
– Извините, – пробормотал он. – Поскользнулся. Не знаю, что уж мной овладело.
– Удивляюсь, как вы еще мной не овладели, – прохрипела миссис Слони.
– Это ж надо так наброситься. – Она резко нагнулась, подняла макинтош и чинно проследовала в другую комнату. Красный плащ волочился за ней и напоминал мулету.
Пупсер проводил взглядом ее ботинки, и на него снова накатило непреодолимое желание. Он заспешил вниз по лестнице. Теперь, как никогда, назрела необходимость найти сверстницу и отвлечься от стремления обладать служанкой. Нужно хоть как-то избежать соблазна, который представляют прелести крупной миссис Слони, иначе он предстанет перед Деканом. Что может быть хуже, чем вылететь из Покерхауса за попытку изнасиловать служанку? Или еще хлеще. Не за попытку, а как есть за изнасилование. Тут дело пахнет полицией и судом. Нет, чем терпеть такое унижение, лучше смерть.
– Доброе утро, сэр, – крикнул Кухмистер, когда Пупсер проходил мимо сторожки.
– Доброе утро! – ответил Пупсер и вышел за ворота. До открытия парикмахерских оставалось больше часа, и, чтобы убить время, он решил прогуляться вдоль реки. На берегу беззаботно спали утки. Все-то у них в жизни просто, позавидовать можно.

***
Миссис Слони привычным жестом заправила простыни на кровати Пупсера и, слегка сдержав непомерную силу, почти нежно взбивала подушку. Она была довольна собой. Не один год минул с тех пор, как мистер Слони преждевременно отошел в мир иной из-за ненасытности жены, проявлявшейся не только в еде. Еще больше времени прошло с тех пор, как она в последний раз слышала комплимент. Неуклюжие заигрывания Пупсера не ускользнули от ее внимания. Да и как не заметить очевидное: когда она работала, он ходил за ней по пятам из комнаты в комнату и глаз с нее не сводил. «Бедный мальчик скучает по мамочке», – подумала она сначала и отнесла замкнутость Пупсера к тоске по дому. Но его недавнее поведение показывало, что он питает к ней чувства более интимного свойства. Ведь не погода же так на него действует. В голове миссис Слони тяжело и неуклюже заворочались мысли о любви. «Не будь дурой, – осадила она себя, – ну что он в тебе нашел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29