за чертой, стоило ее пересечь, караулило зло — без имени и без формы. Впрочем, одно имя у него было: дружная недоброжелательность, которая воплотилась за первым же поворотом. Мимо колонны проехала телега, на которой сидел, свесив ноги, местный подросток. Надменный и развязный, а главное — свободный и не зависящий ни от Миши, ни от Игоря Геннадьевича, он презрительно сплюнул при виде галстуков и пилоток. Плевок получился равнодушный и ленивый, в нем было вялое, снисходительное предупреждение. Ездок показывал, что это только начало, первое приветствие нормального, делового мира, и спешить совершенно некуда, главное разбирательство — впереди, еще успеется; смотрите, мокрицы, куда ставите ноги.
Миша недобро оглянулся, и подросток спокойно выдержал его оценивающий взгляд.
— Подтянулись! — Миша и сам подобрался, ускорив шаг.
— Смотри, ночью понатыкали, — Котомонов толкнул Букера в бок, указывая на синие и красные флажки, торчавшие на обочине.
При виде флажков, которыми за каким-то дьяволом был обозначен героический маршрут, всем стало легче: лагерь продолжался и тянул свои охранительные щупальца в неприветливый мир свободных людей, не знающих дисциплины.
— Всю ночь, небось, ползал, — пробормотал Букер, поглядывая на военрука. Тот деловито сосал из фляжки; потом протянул ее Мише, и тот, поколебавшись мгновение, взял и сделал быстрый глоток.
Вскоре прозвучала команда перейти на бег, и все окончательно скисли, хотя бежали не больше минуты. Игорь Геннадьевич старался не отставать и, когда бежал, смотрел прямо.
«Есть ли у него сын?» — вдруг подумал Малый Букер. Игорь Геннадьевич был ему настолько неприятен, что он представил, как было бы хорошо ненадолго усыновиться, совсем на чуть-чуть, на родительский День, укороченный. Букер предался мечтам, воображая соблазнительное торжество над записным авторитетом.
Отдуваясь, Игорь Геннадьевич перешел на шаг и шел невозмутимо и чинно.
«Наверно, у него дочь, « — решил Букер.
— Скоро придем-то? — пробормотал Котомонов и передвинул надоевшую сумку за спину.
— Стой, раз-два! — Миша резко затормозил и повернулся лицом к скаутам. Дима и Леша сразу отошли в сторонку, устроились на пригорке и закурили. Военрук придирчиво стрелял глазками.
— Прямо по курсу — неизвестный колодец! — объявил Миша. — Кто хочет пить?
— Мы! Мы!!…
Строй смешался; замыкавшие Дьяволы, дыша в спины Кентаврам, поднажали, и Тритоны растворились в куче мала.
— Стоп! — Миша растопырил руки и загородил колодец. — Чему вас учили на занятиях?
Военрук похаживал в стороне и загадочно улыбался.
— Колодец мог быть отравлен противником, — напомнил Миша. — Кроме того, вода может быть просто грязной, и вы все подхватите дизентерию или холеру. При виде незнакомого источника необходимо перво-наперво произвести обеззараживание воды.
С этими словами старший вожатый расстегнул сумку, достал пакет с крупными белыми таблетками и торжественно бросил в воду несколько штук.
— Получается не очень вкусно, хлоркой отдает, но зато погибает все живое…
— Ах ты, паразит! — послышался крик.
Миша недоуменно посмотрел и увидел, что к нему, переваливаясь и глядя себе под ноги, спешит неуклюжая баба в латаном ситце и резиновых сапогах.
— Ты что же, гадина, с колодцем делаешь, а? Это что — твой колодец, зараза чертова?
— Погодите, погодите, — Миша приветливо улыбнулся. — Не надо ругаться, вы же видите — я с детьми.
— Гоша! Гоша! — заголосила баба, не обращая никакого внимания на мишины объяснения. — Гоша, иди сюда быстро, посмотри, что они делают!
Игорь Геннадьевич полез в карман.
— Пистолет достанет, — прошептал Дроздофил, проникаясь к отставнику уважением.
Но Игорь Геннадьевич вытащил деньги.
— Возьмите, возьмите, товарищ, — крикнул он испуганно. — Мы ничего такого…Сколько мы вам должны?
Малый Букер уже понял, что будет дальше, и, чтобы ничего не видеть, вышел из кучи и наплевательски уселся под гражданский куст. Леша и Дима сидели совсем близко, и он улавливал отрывки их разговоров.
— Ну, все… плакал полтинник…
— Какое там, смотри — он стольник ей хочет сунуть, козел…
— Припухли за флажками-то, на воле — героизьм! Я всегда говорил, что эти «микроинъекции зла» — одна видимость…
Дима ответил какой-то шуткой, в которую Букер не въехал.
— Да нет, я серьезно… Чего по чайной ложке-то? Вот тебе результат… Какая-то тетеря завизжала, и все лапки подняли.
— Если больше, можно дозняк схватить. Злобный. Как ты вот. Подсел, теперь у тебя ломки…
— Ну да, так бы и разорвал. Пусть старший прикажет…
Возле колодца военрук и Миша наперебой совали бабе под нос ведро, полное студеной воды. От избы уже спешил неприглядный Гоша.
Дойти ему не дали: баба, зажав в кулаке целых полторы сотни, махнула, и Гоша, вооруженный косой, немного постоял, чтобы удостовериться в общей гармонии.
Миша прошипел беззвучное ругательство и сплюнул. Он взял Игоря Геннадьевича под руку и отвел в сторону. Скауты стали свидетелями унизительной сцены: разъяренный Миша выговаривал военруку, а тот задыхался, прижимал к груди руки и, наконец, перешел на визг и свист, которые стали слышны всем:
— Вы не понимаете, вы молоды! А я иначе не могу, я так воспитан, я такой человек! У меня принсипы!..
— Как я в глаза им буду смотреть?! — не слушал его Миша.
Леша принял общее командование.
— Привал! — распорядился он. — Разойтись, заняться личными делами. Далеко не расползаться!
Отряды облегченно распались. Кто-то помчался в кусты; другие, сдирая ненужные сумки, улеглись на траву. Дима и Леша мрачно оглядывали усталое стадо, а Миша продолжал наступать на Игоря Геннадьевича, трусливое козлячество которого в мгновение ока лишило игру боевого духа.
— Спорим, что дальше не пойдем? — перед Букером отважно возникла рука Паука.
Паук был парией, а Букер не терпел панибратства изгоев и сразу же пресек попытку контакта.
— Знаешь, что бывает после таких шрамов? — спросил он, бесцеремонно тыча пальцем в рот несостоявшегося спорщика.
— Ну, что? — с деланным равнодушием ответил тот и стал игриво разглядывать небо, как будто приглашал Букера обратить назревающее оскорбление в шутку, товарищескую условность, общий секрет.
— Роза-паук, — беспощадно ответил Букер, зажал шрам двумя пальцами и слегка потянул. — Вот прямо тут. На таких губах рано или поздно расцветает ядовитая роза-паук.
Он говорил очень серьезно и веско — так, что Паук почти поверил.
Видя это, Малый Букер медленно перекрестился:
— Вот те крест, клянусь, что не вру. Мне врачиха говорила, спроси у нее сам.
Паук чуть не плакал. Его не радовало даже то, что он оказался прав: «Зарница» закончилась, толком не начавшись. Скауты объясняли это вмешательством местной жительницы, равно как и последующим унижением предводителей. Но кое-кто видел причину в неожиданном дефолте и утверждал, что у вожатых были какие-то свои виды на деньги военрука.
Тот продолжал препираться с Мишей, и старший вожатый одерживал верх.
Глазеть на позор сбежались все: коровы, сельский люд, что себе на уме, собаки и кошки; слетелись вороны, сороки и галки, собрались кучевые и перистые облака, из-за которых украдкой подглядывало насмешливое солнце, и даже прозрачный лунный блин задержался посмотреть.
— Давайте пойдем на стрельбище, — робко предложил уничтоженный Игорь Геннадьевич.
Мир вокруг него презрительно стрекотал, зудел и глумился, живя своей жизнью.
— Шабаш, — зло отмахнулся Миша. — Смысл? Какой теперь смысл куда-то идти? Об вас ноги вытерли, а вы планы строите.
И он мрачно скомандовал построение.
— Звезды не с нами, ребята, — объявил он отрядам. Букер тут же подумал о деревянных созвездиях. — Следопыт должен держать нос по ветру и быть внимательным к знакам. Поход отменяется. Каждому, как вернемся, два часа личного времени. И всем отрядам — по красной шашке за достижения.
— Ребята, равняйсь! — подсунулся Игорь Геннадьевич.
Никто его не послушал, раздались смешки.
— Да, недоработал Базаров с Павлом Петровичем, — процедил Дима.
— Что? Что, господин вожатый? — встрепенулись Дьяволы, которые обожали своего руководителя.
— Вы, ребята, про это еще не читали. Завидую, будете долго смеяться.
Все были очень довольны, что не успели уйти далеко; унизительное возвращение происходило в угрюмом молчании. Напыщенно перелаивались невидимые собаки. Горн заткнулся, барабан насупился; толстый Катыш-Латыш и Букер, шагавшие в хвосте, тихо беседовали.
— Мишка ни фига не боится, — и Катыш-Латыш качал головой. — Полкан-то много старше!
— Мишка начальницу дрючит, — возражал Малый Букер. — И вообще он крутой. Он же лысый, ты знаешь?
— Кто лысый? Мишка? — поразился Катыш-Латыш. — Где же он лысый, вон сколько волос!
— Ему пересадили, я слышал, как Леха с Димкой трепались. А так он лысый. Он у Второго Реактора был, понял?
— Понял, — уважительно пробормотал Катыш-Латыш. — Тогда-то все ясно. Если у Реактора, то этого полкана он может…может…
— И вообще, — добавил Букер, — что с того, что полкан его старше? Мишка-то уж всяко был под мнемой. Ему теперь чем старше, тем лучше.
Малый Букер механически повторял чужие сплетни, не понимая странных преимуществ юного возраста.
— Верно, — кивнул Катыш-Латыш, который слыл тугодумом и не успевал сообразить самых простых вещей. Тем более — сделать вид, будто сообразил.
5. Три дня до родительского Дня.
Шашечки для Тритонов: синяя, синяя, синяя, синяя
— Ежкин корень. Ты ведешь себя, как мужик, — сказал Миша, выбираясь из-под начальницы.
Он потянулся за спичками и по пути посмотрел на часы: пять утра.
Полусумрак рассмеялся хриплым смешком. Бархат звучания вобрал в себя пепел и дым. Под одеялом щелкнуло: «Митоз,» — механически отметил Миша. Туберкулезные палочки в очередной раз удвоились.
Нога выпросталась из-под простыни, поиграла пальцами.
— Немудрено, — начальница «Бригантины» отпила из высокого стакана. На столике, задрав стеклянный носик-нос, дремал макет одноименного судна, служивший графином. — Я сделалась комбайном по ошибке.
— Как это? — Миша бессознательно отодвинулся. Бисексуалы одновременно отталкивали и привлекали его.
— Перепутали родительские мнемы, — простыня зашевелилась: под ней что-то чесали. В лагере было полно насекомых, и зуд поражал многих. — У нас фамилия нейтральная, бесполая: Фартух. Вместо маминой приехала папина.
— Эпрон, — сказал Миша.
— Что?
— Просто так. Эпрон. Фартук по-английски.
— Эпрон… Капрон.
— Иприт.
— Ифрит.
— Ибикус.
— Инкуб.
— Суккуб тогда уж, — рассмеялась начальница, перекатилась и обняла Мишу, походя вынув из его пальцев сигарету.
Миша, не успевший собраться с силами, отвел ее руку. Одновременно он, пытаясь возбудиться, прикрыл глаза, чтобы вызвать умозрительный образ той, что лежала с ним рядом. Ему казалось, что если приукрасить действительность, то дело пойдет на лад. В торжественные дни, например, начальница «Бригантины» смотрелась очень даже выгодно: она одевалась, как скаут, в рубашку и шорты, повязывала галстук и в этом виде принимала парад; после одного такого случая Миша сказал себе: решено! — и в тот же вечер постучался к ней, прихватив с собой все, что положено брать в этих случаях: шампанское, полевые цветы, коробку каких-то страшненьких конфет, седых и пыльных. «Оставь все здесь, выйди и зайди, как нашкодивший мальчик», — сказала она ему с порога.
Сейчас, отвернувшись и с закрытыми глазами, он видел только большие ступни, короткую шею с родинкой и ненормально узкую талию, способную пройти в кольцо из пальцев. Сущая машина, думал Миша. Совсем заездила евреечку-врачиху: та спала с лица, и глаза стали, как сливы, и чем-то пахло все время, черт-те чем.
— Как же так, — проговорил он задумчиво. — Как это вышло технически, чтоб отцовская мнема легла… не понимаю.
— Оказывается, все просто, — начальница уступила и теперь лежала на спине, не касаясь Миши. — Претензий с моей стороны не было. Если бы мне дали выбрать, я сама…Это же интересно, разве нет? Почему мужики такие правильные? Неужели тебе никогда не хотелось неестественного — ведь все в тебе есть, и оно тоже, где же пытливость ума?
Мишу передернуло:
— Нет уж, спасибо. Не надо мне таких экспериментов.
— Почему, глупый? Боишься, что дальше, по детишкам твоим пойдет, да? Так им, если мальчишки, немного пассивности не повредит.
— У меня не может быть детишек.
— Забыла, извини. А я-то, дура, таблетки глотаю.
— Ерунда. Мне просто трудно… — Миша сделал паузу, подбирая слово. Он редко беседовал на абстрактные темы. — Трудно самому, своими руками…переломить природу. Да и мамашины душевные терзания меня никогда не привлекали. Зачем я буду грузиться?
— Ты ничего не переломишь. В природе возможно все. Нам в институте как говорили? Мир бесконечен, и все возможно, а раз возможно, то и станет. И никакого предназначения у нас, кстати, нет. Мы — один из возможных и потому неизбежных вариантов, и все.
Миша покосился на часы. Он окончательно убедился, что больше любви не будет. Из-под брошенного полотенца выглядывал корешок какой-то книги, и Миша потянул его, как бы захваченный внезапным интересом. Вытянув, и вправду заинтересовался фамилией автора: Букер.
— Надо же, — усмехнулся он, показывая обложку начальнице. — У меня в отряде тоже есть Букер.
— Сынок, — улыбнулась та. — Ты не знал?
— Понятия не имел, — Миша раскрыл книгу и прочитал заглавие: «Пониженная Дифференцированность как Основа и Цель Современного Развития». — Можно взять почитать?
— Почитай, — начальница зевнула. — Автор противоречит себе. Рассуждает о простоте, а сам пишет книги. Он крупный идеолог, между прочим, стыдно не знать. Ты можешь идти, если хочешь; ты совершенно не обязан здесь задерживаться против воли.
Миша беззвучно чертыхнулся.
— О чем ты говоришь! Просто я…
— Да-да, Второй Энергоблок, я знаю.
По ее тону было ясно, что она действительно знает. Второй Реактор часто оказывался полезным прикрытием, и Миша, расставаясь с женщинами, не раз себе говорил, что нет худа без добра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13